Львовский погром 1941 года сочетал в себе массу признаков предыдущих погромов: солдаты расстреливали невинных жертв, толпа горожан избивала, насиловала, измывалась над евреями, грабила их квартиры... «Не следует недооценивать практические трудности, с которыми сталкивались эсэсовцы в городах Западной Украины. Они не знали ни населения, ни местности и, конечно же, языка. Следовательно, целиком и полностью зависели от переводчиков, администрации и милиции, возникшей в июне 1941 года».

Как же получилось, что на 274 подозреваемых нацистских преступников, в отношении которых были проведены расследования в Англии, Уэльсе и Шотландии и представлено более 250 000 страниц доказательств, был вынесен только один обвинительный приговор? Кто были те подозреваемые, кто так и не предстал перед судом? Ни Скотланд-Ярд, ни Королевская прокурорская служба не опубликовали окончательный отчет о своем расследовании военных преступлений.

Это не только день, когда вершится суд над прегрешениями человеческими: в национальное сознание Израиля он впечатан как день, когда вершится суд над всем народом, когда государство признают виновным в грехе гордыни и заставляют платить за это ужасную цену. В разговорной речи израильтян слова «йом кипур» стали означать неожиданную, однако закономерную расплату: фраза «это его Йом Кипур» сродни английскому выражению «это его Ватерлоо».

После нескольких часов сна Авигдор Кахалани высунулся из танковой башни и глубоко вдохнул студеный утренний воздух. Пейзаж вокруг словно бы урчал — казалось, вдалеке рычат львы, готовясь полакомиться добычей. Это набирали обороты моторы танков. По обе стороны линии фронта над горящими машинами поднимался дым. Вдали вздымались облака пыли — сирийские танковые колонны уже на марше. Кахалани по рации разбудил своих ротных командиров, пожелал им доброго утра и велел готовиться к атаке сирийцев.

Дело Дрейфуса коренным образом изменило La Revue blanche. «С 1898 года редакционная коллегия одаренных умов превратилась в одну из величайших в истории организаций борьбы за права человека...» La Revue blanche вступил в борьбу за капитана Дрейфуса не без колебаний, свойственных французским сторонникам левых взглядов: и редакторы, и авторы журнала были антимилитаристами и не рвались защищать военного. Не в последнюю очередь потому, что в журнале принимали участие евреи.

Деревня «Агахозо Шалом», комплексный образовательный центр‑приют, была учреждена в 2008 году для тех, кто осиротел из‑за геноцида в Руанде, а теперь опекает примерно 500 юношей и девушек из групп наибольшего риска. «Агахозо Шалом» задумала создать еврейская благотворительница Энн Хейман, когда ей заявили, что системного и долговечного решения кризисной ситуации с сиротами, жертвами геноцида, не найдено. «Моя мама знала, что Израиль разработал модель поддержки детей, осиротевших из‑за Холокоста», — говорит Джейсон Меррин, сын Хейман.

Официально немецкие нормативы по пайкам позволяли каждому заключенному гетто потреблять 180 калорий в день, то есть менее одной десятой дневной нормы калорий, необходимой для поддержания здоровья. Заключение в гетто должно было стать медленным смертным приговором для сотен тысяч евреев. Врачи, изучавшие голодание, понимали эту немецкую стратегию еще до того, как начали свои исследования.

Если культурный сионизм А.‑Б. Иегошуа вел к некой логической кульминации, то она и была израильтянством, обогащенным еврейскими символами, но не пресмыкающимся перед еврейским мироощущением; Израиль, где на просторе арабы, как и все граждане, пользовались бы ивритом, жили свободно и так, чтобы заслужить в конце пути погребение в освященной земле. Политическая концепция А.‑Б. Иегошуа не отличалась продуманностью и походила на этакое лоскутное конфедеративное устройство.

«Я израильтянин, и это моя кожа, а не мой пиджак. Евреи диаспоры меняют пиджаки от страны к стране; а у меня есть моя кожа, территория, запах этой территории, запах языка — все это и есть моя идентичность, не зависящая от религии.... Теперь связь с Израилем не красит. Очень уж много проблем. Евреи диаспоры не могут гордиться Израилем так же, как 30 лет назад, и потому отстраняются от него. Ну а быть евреем для них — это прочитать очередную книгу по истории и посещать синагогу... Разница между ними и мной в том, что я женат, а они, скажу без обиняков: лишь подумывают — и то не всерьез — о женитьбе».

«Неделю назад на стене моей квартиры появилась свастика и слово “ж..д”. Впервые такое. Я испугался, — признается Моргенштерн и продолжает: А вот вам еще смешное! Когда я позвонил в еврейскую общину Вены сообщить об инциденте, человек, взявший трубку, не понимал по-немецки! Я перешел на английский, а молодой человек не понял слова “свастика”. Чудно, правда?»

Нельзя по умолчанию предполагать, что все выжившие жили потом долго и счастливо — как будто опыт Холокоста мог быть справедливой платой за то, чтобы провести всю оставшуюся жизнь в Штатах, изготавливая дамские пояски или торгуя кошерным мясом. Если так уж нужно, чтобы опыт войны и послевоенных лет дарил нам какую‑то надежду, то ее следует искать не в отрицании зла и не в естественном желании упростить трагедию, чтобы наш разум мог ее вместить. Нет, надежда придет к нам от власти превыше человеческой и вне нашего разумения.

Спрятанных детей было намного больше, просто о них до сих пор ничего не известно. «Каждый день мы теряем сотни еврейских детей», — заявил Фоксман, имея в виду тех спасенных в войну, кто умрет, так и не узнав ни о своем происхождении, ни о родной семье, ни о том, что рожден иудеем. «Мотивы церкви во время войны не вызывают нареканий, — добавил Фоксман, — а вот то, что было потом, уже другой вопрос».