«Пусть не будет у вас ни кудесника, ни волхва,

ни гадателя, ни колдуна, ни заклинателя,

ни вызывающего духов, ни знахаря,

ни некроманта».

Дварим, недельная глава «Шофтим»

«Моя жизнь — всего лишь лучик солнечного света, мелькнувший между черной громадой предыдущего небытия и мрачностью подступающей бесконечности».

Так думал ешиботник Бенцион, перелистывая обнаруженную в лавке старьевщика книгу по колдовству. Тот и сам не знал, как она к нему попала. Лавка располагалась на базарной площади Лиженска, и в нее тащили всякий хлам самые разные люди. Бенцион захаживал в нее просто из любопытства; лишних денег у него сроду не водилось. Впрочем, и нелишних тоже.

Жил он крайне бедно, просто нищенски, и никакого спасения от нищеты не предвиделось. В учебе Бенцион не преуспевал, то есть рассчитывать на должность раввина и причитающееся содержание не приходилось. В ешиве он сидел потому, что боялся выйти в большой мир, толком не умел ничего делать и цеплялся за стены синагоги, как утопающий цепляется за соломинку.

«Сколько мне суждено прожить? — думал Бенцион. — Когда оборвется теплая ниточка дыхания: сегодня, завтра, через полгода? И почему все это время я должен страдать?»

Не раз и не два он представлял себе, как находит на улице кошелек, крепко набитый хрустящими ассигнациями. Да, он видел его словно наяву: из черной матовой кожи, с медными заклепочками и двумя большими внутренними отделениями, плотно‑плотно заполненными купюрами. Оставалось только поднять добычу, спрятать за пазуху, намертво прижимая локтем, унести в свою хибарку и начать новую, сладкую, счастливую жизнь.

Он часто видел сон, как идет по улице и видит рассыпанные по мостовой золотые монеты. Не одну и не две, а десятки монет, словно прорвался мешок и золотая струя щедро оросила серые булыжники. Бенцион без устали наклонялся, собирая монеты, набивал карманы, прятал в шапку и, подобрав все до последней, не спеша шествовал домой. Тщательно заперев дверь, он выкладывал добычу на стол, долго любовался сиянием груды золота и… просыпался.

Черт вас всех подери! Сердце колотилось, как после бега, сухой язык еле ворочался во рту, а перед глазами витало золотое марево.

Увы, счастливые находки случались только во сне. Наяву он продолжал влачить жалкое, голодное существование, без конца мучая себя вечными вопросами: за что, почему и когда же, наконец?

Ответа он не получал, да и кто мог на такое ответить? Но вот Всевышний — наконец‑то! — смилостивился и послал возможность что‑то переменить в беспросветной повседневности.

Купив за бесценок книжку — старьевщик просто не понял, что попало к нему в руки, и принял на веру рассуждения Бенциона о трактате по кошерному убою скота, — он унес ее домой под полой кафтана и жадно принялся за чтение. Увы, большая часть приводимых рецептов оказалась неупотребительной. Крысиные хвосты и жабьи лапки, которые предписывалось варить в полночь на кладбище, вызывали у ешиботника озноб отвращения, а раздобыть чешую дракона, когти нетопыря и мелко истолченные кусочки слоновьего бивня было невозможно, о таких вещах в Лиженске никто не слыхивал.

Однако кое‑какие приемы все‑таки можно было пустить в дело. Бенцион провел первые эксперименты и с удивлением отметил, что книжка не врет. Правда, получаемый результат не всегда совпал с ожидаемым, но дело, видимо, заключалось в сноровке и привычке. И ешиботник начал упражняться, наивно полагая, будто его опыты остаются незамеченными.

Как бы не так! Разве можно что‑то скрыть в таком маленьком городке, как Лиженск?! Очень скоро об этом стало известно главе ешивы, и тот поспешил рассказать все ребе Элимелеху.

— Колдовство, — удивился ребе. — Бенцион занимается колдовством? Ты не ошибаешься?

Пришлось главе ешивы изложить подробности.

— Ну‑ну, — усмехнулся ребе Элимелех. — Еврейский колдун в Лиженске! Парня надо лечить. Приведи его ко мне в субботу на вечернюю трапезу.

«Оригинальный способ лечения, — подумал глава ешивы. — Бенцион сроду не удостаивался чести сидеть с ребе за одним столом. Теперь он, небось, решит, что ему помогли колдовские штучки!»

Но если глава поколения велит, остается лишь выполнять, и в субботу дрожавший от волнения Бенцион оказался на почетном месте во главе стола, по правую руку от ребе Элимелеха. Взгляды сотрапезников — раввинов и близких учеников ребе — устремились на новичка. Несомненно, он совершил что‑то выдающееся, если глава поколения посадил его возле себя и лично положил на тарелку кусок субботней халы.

Бенцион осторожно откусил, проглотил, почти не прожевав, и вдруг почувствовал, как его тело охватывает страшный жар. Щеки начали гореть, из подмышек, щекоча бока, потекли капли пота, ступни словно погрузились в рдеющие от жара угли. Сдавленным голосом ешиботник попросил у ребе разрешения снять кафтан.

Но это не помогло, он словно оказался внутри невидимой печи, выплеснувшей на него одного весь свой жар.

— Выйди на улицу, охладись, — сказал ребе. — Но не надолго. Вот возьми, — он протянул ему золотую луковицу часов. — Ровно через десять минут возвращайся. Ты понял: ровно через десять минут.

Бенцион взял часы и поспешил на улицу. Холод осенней ночи сладостным потоком омыл его тело. Не раздумывая, он снял сапоги и пошел босиком, наслаждаясь прикосновением стылой земли к горящим от жара пяткам.

На улице было пусто и сонно, все евреи Лиженска сидели за субботней трапезой. Вдоль заборов носились черные тени. Бенцион присмотрелся и различил кошачьи силуэты с залихватски задранными хвостами.

«Откуда взялось столько котов?» — с удивлением подумал он. Держа в одной руке сапоги, а в другой сжимая часы ребе, он сделал несколько шагов по улице, и вдруг в его голове все закружилось, сместилось и поплыло. Осенние звезды посыпались на крыши, месяц закатился в колодец, а синагога на углу закачалась, затрепетала, подобралась, собираясь взлететь, точно птица.

На мгновение все померкло, и когда Бенцион снова смог различать окружающие его предметы, он с изумлением обнаружил себя посреди дремучего леса. Жар спал, и ему стало холодно — босиком и в одной рубашке. Зловещая багряная луна низко висела над верхушками деревьев, завывал ищущий добычи голодный волк, темнота, скрывавшая кусты, была подозрительной и столь плотной, что ее, казалось, можно пощупать рукой.

Ничего не понимающий ешиботник стал искать дорогу к человеческому жилью. Он пошел наугад, полагаясь на чувство, теплившееся в его груди. Оно говорило: жилье там, поворачивай налево, а сейчас не там, возвращайся назад. Расцарапав до крови лицо, руки и ноги, под утро, замерзший до сбоев дыхания, он вышел все‑таки к какому‑то дому. Из высокой трубы уплывала в ненастное чужое небо струйка пепельного дыма. Дом казался близким, но его отделяла от Бенциона быстрая речка с переброшенным через нее узким мостиком без перил, по которому он боялся пройти, потому что его шатало от усталости, но он все‑таки прошел, проклиная последними словами ребе Элимелеха.

Обитатели дома поначалу не хотели открывать, мало ли кто ломится в дверь ранним утром, но Бенцион так жалобно просил пожалеть его, ограбленного разбойниками и брошенного раздетым умирать в холодном лесу, что в конце концов их сердца дрогнули. Бенцион не врал ни одной секунды, под разбойниками он имел в виду ребе Элимелеха со всей братией. Ведь именно ребе зашвырнул его в этот проклятый лес, а ученики и раввины до сих пор, наверное, смеются над такой замечательной шуткой.

Бедолагу напоили горячим чаем, он отогрелся у печки и с плохо скрываемым изумлением узнал, что оказался на хуторе неподалеку от Лейпцига, за сотни верст от Лиженска.

Как он тут очутился, оставалось целиком и полностью на совести у ребе Элимелеха. Хозяева хутора промышляли тем, что возили в Лейпциг чистую воду из лесных ручьев. Они как раз искали помощника, живший с ними парень недавно женился и переехал в другую деревню. Бенцион с радостью принял их предложение — ведь в Лиженске его никто не ждал — и прожил на хуторе целых десять лет.

Время тянулось медленно и дремотно, в жизни бывшего ешиботника ничего не происходило. Совсем ничего — вчерашний день как две капли воды походил на позавчерашний и ничем не отличался от завтрашнего. Сытость и относительное благополучие отодвинули на задний план мечты о богатстве, Бенцион уже не грезил о кошельке и перестал видеть во сне золотые монеты. Ему было хорошо, просто хорошо, без всяких «но» и «почему».

Как‑то раз, набирая в бочку воду из родника, Бенцион увидел свое отражение.

«Неужели это я? — подумал он. — Вот этот примитивный крестьянин с квадратными глазами и лошадиным довольством на физиономии и есть я? Не‑е‑ет, пора бежать отсюда, пора спасаться, а то вся жизнь пройдет за печкой!»

Утром следующего дня он попрощался с хозяевами, приютившими его на долгих десять лет, и отправился в Лейпциг. Там он отыскал воинскую часть и завербовался в солдаты.

Очень быстро выяснилось, что Всевышний наделил Бенциона недюжинными способностями к военной науке. Капралы не могли нарадоваться на новобранца, а когда армия выступила в поход, ловкому и скрытному Бенциону поручили опасную должность разведчика. Война длилась недолго, но была очень жесткой и кровопролитной. Бывший ешиботник закончил ее в эполетах: за проявленную храбрость, личное мужество и спасение жизни полковника, командующий армией фельдмаршал лично присвоил ему первое офицерское звание.

Прошли годы, и Бенцион дослужился до генерала. Он разъезжал на могучем скакуне, окруженный целой свитой адъютантов в аксельбантах и ординарцев в орденах. В красном мундире, высокой черной шапке из медвежьего меха, перепоясанный голубым кушаком с длинной саблей в серебряных ножнах, он являл собой пример мужества и героической верности долгу. Юноши старались походить на него, матери молились, чтобы их дети выросли похожими на бравого генерала.

Как‑то раз дивизия, которой командовал Бенцион, проходила маршем мимо жалкого городка на краю мира — Лиженска. И тут генерал припомнил нанесенное когда‑то оскорбление. Какой‑то там ребе со своими учениками безжалостно посмеялся над неопытным, доверчивым юношей. И вот пришло, пришло наконец время платить по счетам!

Генерал приказал гусарскому эскадрону составить эскорт и лично двинулся в Лиженск. Ах, как гудела земля под копытами вороных коней, как стелились по ветру плюмажи, как сверкало золотое шитье ментиков! Перепуганные, не понимающие, что происходит, сбились перед крыльцом раввины и ученики. Служка с широко распахнутым от изумления ртом, заикаясь и чмокая, пытался спросить генерала, чем они обязаны столь высокой чести…

Бенцион не стал отвечать служке. Кто он такой, в самом‑то деле, чтобы напрямую обращаться к боевому генералу?! Отодвинув служку в сторону одним движением руки, он высоко поднял голову и, крепко стуча каблуками, вошел в зал, где обедал ребе Элимелех. Звенели шпоры, сияли эполеты, солнечные зайчики разбегались от начищенных до блеска хромовых сапог. Генерал, подбоченясь, остановился перед ребе, сидевшим в своем кресле, и тот, нимало не смутившись грозным видом гостя, поднял на него глаза и строго сказал:

— Друг мой, я отпустил тебя на десять минут. Ты же отсутствовал целых двенадцать.

Вот нахал! Бенцион взялся за верную саблю и одним движением выхватил ее из ножен. Сверкающее лезвие описало полукруг и замерло на уровне груди ребе. Генерал раскрыл рот, чтобы гаркнуть по‑генеральски, и вдруг… вдруг увидел, что стоит босиком и в одной рубахе, вместо сабли сжимает одной рукой сапоги, другой часы, а вокруг тот самый зал, который он оставил субботним вечером много‑много лет назад.

«Много лет назад? — спросил самого себя Бенцион. — Каких еще лет?» — и вдруг вся его прошлая жизнь показалась ему сном, наваждением, мороком. Прошло несколько секунд, и прожитые десятилетия с их победами, поражениями, горечью и радостями бесследно исчезли, точно мыльные пузыри, унесенные порывом ветра. И не было ничего: ни ночного леса, ни хутора, ни Лейпцига, ни первой ночи в казарме, ни муштры, ни первого сражения, ни сабельных ударов, ни шрамов, ни победных пирушек, ни орденов и парадов, ничего, кроме одного гулкого, распадающегося на слога слова — ни‑че‑го.

Ошеломленный, стоял ешиботник перед ребе.

— Ну что, Бенци, — спросил тот, — ты хочешь еще поупражняться в колдовстве? Тогда снова выйди на улицу, только теперь на пятнадцать минут.

— Нет, ребе, нет, — вскричал Бенцион, роняя сапоги, — я уже все понял, пожалуйста, хватит упражнений!

Он действительно понял, реб Бенцион, и спустя несколько лет стал одним из самых приближенных учеников ребе Элимелеха, сидящих во время субботних трапез по правую руку от ребе.