Материал любезно предоставлен Jewish Review of Books
Robert E. Lerner.
Ernst Kantorowicz: A Life. [Эрнст Канторович. Жизнь]
Princeton University Press, 2017. 424 pp.
В 1922 году фирма Хартвига Канторовича запустила анимированную рекламу такого содержания: «Два человека спорят, пока волшебным образом не появляется бутылка настойки, золотистая жидкость течет им в рот, они улыбаются и мирятся; затем появляется надпись: “Канторович: слава по всему миру”. Это давно уже не так, но добившийся наибольших успехов отпрыск еврейской семьи, державшей ликеро‑водочную фирму, историк Эрнст Канторович сумел сохранить немалую толику своей некогда величайшей научной репутации. Его классический труд, вышедший в 1957 году, «The King’s Two Bodies: A Study in Medieval Political Theology» («Два тела короля: исследование по средневековой политической теологии»), который можно описать как фантастически глубокий и всесторонний научный комментарий к фразе «король умер — да здравствует король», по‑прежнему переиздается и не исчезает из списков для чтения (если не с прикроватных тумбочек) начинающих медиевистов. Теперь же, благодаря появлению увесистого тома Роберта Лернера с фундированной и увлекательно написанной биографией историка, ЭКа — как Канторовича звали друзья и как его называет автор книги — стал более известен, чем был после своей смерти в 1963 году. Или, по крайней мере, с того момента, как Норман Кантор карикатурно изобразил Канторовича как идейного «двойника» его друга и коллеги‑медиевиста Перси Эрнста Шрамма, который вступил в партию национал‑социалистов и провел Вторую мировую войну в роли штатного историка германского верховного командования.
Лернер начинает свою книгу с рассказа о юности ЭКа в городе Познань, тогда относившемся к Германии. (Он стал частью Польши после Второй мировой войны.) Его семья была богата, среди друзей и знакомых было немало аристократов. Дома полностью ассимилировавшиеся Канторовичи отмечали Рождество, а не Хануку, Пасху, а не Песах. В Первую мировую ЭКа сражался в рядах германской армии сначала на Западном фронте, затем в Турции. Он получил несколько наград, включая Железный крест, за незаурядную храбрость и после войны вступил во Freikorps, полувоенный добровольческий корпус, и сражался преимущественно с польскими инсургентами и коммунистами. Эти военизированные формирования были во многом предшественниками нацистов, и присутствие еврея в их рядах было большой редкостью, если не сказать иначе.
Покинув Freikorps, ЭКа учился в Гейдельбергском университете, который в то время считался лучшим в отношении немецкой литературы и истории. Через одного из своих преподавателей — Фридриха Гундольфа, бывшего крупной фигурой в немецкой литературной жизни тех лет, Канторович познакомился с харизматичным поэтом Штефаном Георге и вскоре вошел в его ближнее окружение. Молодые интеллектуалы подчинялись «Мэтру» и называли себя членами «Тайной Германии», которая в один прекрасный день станет великой. Как я давно писал в книге, посвященной этому причудливому, но важному культурному явлению, Георге постулировал «необходимость новой знати, <…> вождя [Führer], который поднимет народное [völkische] знамя и поведет своих последователей к новому государству [Reich] несмотря на бури и дурные знамения». Невзирая на всю эту зловещую лексику, ни сам Георге, ни его последователи не были типичными немецкими националистами‑экстремистами. В известном коротком стихе, посвященном своим приверженцам, Георге описывает их как узкий элитарный кружок, удалившийся от масс и ищущий свой путь под знаком Эллады».
Как хорошо известно, в кружке Штефана Георге было немало евреев — художников и интеллектуалов (евреем был и Фридрих Гундольф, чья настоящая фамилия — Гундельфингер), но объяснить их идеологические пристрастия нелегко, даже в ретроспективе. И самому Лернеру при всех его глубочайших познаниях в биографии Канторовича не удается разгадать эту загадку. Как мог человек с такой мощной эрудицией в истории и с таким богатым жизненным опытом так ужасно ошибаться в своих политических суждениях?
Я принадлежу к существенно более позднему поколению , чем Георге и его последователи, но и среди моих знакомых и друзей есть те, кто был близок к нему. К примеру, Франк Менерт, старший брат моего коллеги Клауса Менерта, был секретарем Георге и личным помощником. Я помню долгий разговор с Клаусом, который мы вели, гуляя по улицам Москвы. Он только возвратился из Китая и пытался убедить меня, будто Мао Цзе Дуну почти удалось изменить человеческую природу. Когда я выразил серьезные сомнения на этот счет, он сказал: «Вальтер, я тоже сомневался, но поверь мне, я видел это, и есть вероятность, что ему удастся». Члены кружка Георге писали тонкие стихи, чего нельзя сказать об их политическом чутье.
ЭКа прославился в 1927 году, опубликовав толстую популярную биографию Фридриха II, знаменитого императора Священной Римской империи, правившего в XIII веке. Книга воспевала императорскую династию Гогенштауфенов вообще и Фридриха II в особенности. Канторович описывал его как «пламенного владыку начинаний, искусителя и обманщика лучезарного и жизнерадостного, вечно молодого, сурового и могущественного судью, ученого и мудреца, воина в шлеме, ведущего хоровод муз». Венская газета Neue Freie Presse («Новая свободная пресса») написала о книге Канторовича, что «она читается как захватывающий роман. Великолепный, высокохудожественный и эмоциональный стиль автора выдает в нем члена кружка Штефана Георге и Гундольфа. <…> Изумительно!» Как отмечает Лернер, книга была также апологией авторитаризма, призывом к немецкому народу вновь заслужить лидера, подобного Фридриху. Говорили, что Геринг подарил эту книгу Муссолини, а Перси Шрамм утверждал, что Гитлер прочел ее аж дважды, но Лернер вполне оправданно сомневается в достоверности этих сведений.
Но при всем при том книга была настоящим чудом широчайшей эрудиции и творческого синтеза, и благодаря ей 31‑летний ученый вскоре резко продвинулся в своей карьере и получил почетную должность профессора истории в новом Университете Франкфурта. Эта должность не подразумевала зарплаты, но Канторовичу она была и не нужна, по крайней мере, поначалу. Ситуация, однако, изменилась в 1931 году, когда компания его семьи разорилась. Лишившись наследственного состояния и располагая лишь гонорарами за книгу — существенными, но ограниченными, ЭКа, вероятно, вскоре оказался бы в беде, но «фортуна улыбнулась ему — в феврале 1932 года во Франкфурте появилась полная профессорская ставка с хорошей зарплатой».
Через год Гитлер пришел к власти. В апреле нацисты взяли под свой контроль Франкфуртский университет, и сенат университета быстренько предложил Канторовичу незамедлительно отправиться в отпуск, дабы «избежать срыва его занятий». Он набросал смелый ответ, который Лернер пересказывает в своей книге. Вместо заявления об уходе в отпуск он попросил, чтобы его временно отстранили от должности на неопределенный срок, но с сохранением зарплаты. При этом он не считал обоснованным предположение, что ему сорвут занятия, поскольку полагал, будто его «национальная» ориентация всем известна. Но он утверждал, что недавние антисемитские акции делают для него невозможным далее проявлять свою национальную преданность, продолжая читать лекции, ибо это будет выглядеть заискиванием и выслуживанием.
«Что сказать? — вопрошает Лернер. — Если заменить слово “национальный” словом “патриотический”, его утверждение выглядело бы более приемлемым. Но нельзя вымарать из его письма слова недвусмысленного одобрения в адрес “вновь национально ориентированной Германии” <…> и даже заявления о том, что “глубоко положительный взгляд [автора] на Рейх, управляемый с национальных позиций”», не был «поколеблен» недавними нацистскими акциями. С другой стороны, и черновик, сохранившийся в бумагах Канторовича, и последующее письмо осуждают принятые нацистами антисемитские меры, и историк заявляет, что, «покуда факт наличия еврейской крови в жилах человека подразумевает изъян в его взглядах, <…> я считаю невозможным для себя занимать государственную должность». Но при этом в тот же день он написал другое письмо, в котором не просто описывал, а явно преувеличивал свое участие в деятельности ультранационалистического Freikorps после Первой мировой войны. В конце концов он попросил и получил отпуск на все лето, из которого так и не вернулся, однако на протяжении многих лет продолжал получать свою пенсию благодаря статусу почетного профессора в отставке (который он находил комичным), каковым он стал после вынужденного увольнения.
В своей удивительно популярной книге «Изобретая Средневековье», посвященной медиевистам ХХ века, упомянутый выше Норман Кантор отзывается о Канторовиче гораздо критичнее. Он пишет, что «нацистский послужной список Канторовича был безупречен — за исключением его расового происхождения», причем ссылается Кантор на националистскую риторику ученого в тех самых письмах в университет. Но ведь это был просто стандартный стиль, отражающий дух времени. Любое отступление от него было бы сочтено нелояльностью и враждебностью и не имело бы смысла. Кантор также обвиняет Канторовича в том, что тот остался в Германии после 1933 года, рассчитывая, что покровительствующие ему «нацистские шишки» со временем вернут ему профессорскую позицию во Франкфурте. По мнению Кантора, Канторович считал, будто «воинствующий антисемитизм — это лишь вульгарный промежуточный инструмент для нацистов, который отомрет, и тогда он получит надлежащее вознаграждение и возвысится при Гитлере». Эти нападки на Канторовича, изложенные в главе под названием «Нацистские близнецы», вызвали среднего масштаба скандал: люди писали письма в New York Review of Books («Нью‑йоркское книжное обозрение») и т. д. Но при этом его обвинения, как терпеливо показывает Лернер, не были ничем подкреплены.
В 1934 году ЭКа посетил Оксфорд, где познакомился с крупнейшим филологом‑классиком сэром Морисом Боура, который, согласно Лернеру, стал его лучшим другом на всю жизнь и любовником (Канторович заводил романы и с мужчинами, и с женщинами). Если они были настолько близки, непонятно, отчего же Боура, один из самых влиятельных профессоров в Оксфорде, со временем ставший вице‑канцлером университета, не помог ему остаться в Англии. Но через полтора года Канторовичу пришлось вернуться в Германию. В отсутствие подходящих вакансий в Англии ЭКа сосредоточил свои усилия на Америке — и ему повезло: в последний момент он нашел временную ставку в Калифорнийском университете в Беркли и начал преподавать там зимой 1939 года.
В дополнение к блестящим интеллектуальным способностям Канторович обладал большим мужеством и старосветским личным обаянием — его студенты в Беркли были почти так же очарованы им, как он был очарован Штефаном Георге, — но иногда эти качества заводили его в тупик. В поздние годы он, по‑видимому, понял, что слишком далеко зашел в восхвалении Фридриха II. По слухам, после Второй мировой войны он сказал о своей книге: «Человек, который написал эту книгу, давно умер» — и не позволял переиздавать ее при своей жизни. Но этот умерший Канторович был очень близок к живому Канторовичу, и вы будете напрасно искать в его произведениях доказательства смерти его прежней личности.
Некоторые, включая Лернера, рассматривают его поведение через десять лет весьма успешного преподавания в Беркли как свидетельство радикального изменения его политических взглядов. Столкнувшись с необходимостью принести присягу на верность, поклявшись, что никогда не был коммунистом, Канторович ушел со своей должности штатного профессора в Калифорнийском университете. На самом‑то деле, как он рассказал коллеге, он убивал коммунистов, будучи во Freikorps, но присяга ему показалась глупой и унизительной. На открытом университетском собрании, где обсуждалась эта присяга, Канторович сказал:
«История учит нас тому, что никогда не стоит поддаваться минутной истерии. <…> Это типичная уловка демагогов — подтолкнуть самых лояльных граждан — и только их — к конфликту с собственной совестью, навешивая на нонконформистов ярлык “не‑афинян”, “не‑англичан”, “не‑немцев”. <…> Это позорный и недостойный поступок, это оскорбление и попрание как личностной суверенности, так и профессионального достоинства — то, что члены правления этого университета посмели поставить обладателя этой мантии в ситуацию, когда он вынужден либо отказаться от своей ставки, либо от свободы суждений, человеческого достоинства и своей ответственности как ученого».
Завершив выступление, он отказался от своей должности. Это был принципиальный поступок и в то же время — выражение канторовичского тщеславия. Он был смелым человеком, но он хотел, чтобы его смелость была замечена. Возможно, в его политических взглядах произошла фундаментальная перемена, но мы не можем об этом знать. Если и произошла, то когда? Когда он впервые услышал о смерти своей матери и своей сестры, которых депортировали в Терезиенштадт, или раньше? Опять же, мы не знаем. В его письмах, как ни странно, нет ни слова об этом.
Потеряв работу в Беркли, ЭКа без труда перешел в Институт высших исследований в Принстоне, основатель которого был одним из его поклонников. Именно там в 1950‑х годах он завершил свой труд «Два тела короля». И там же в 1961 году Роберт Лернер, тогда 21‑летний магистрант, на факультетском приеме мельком увидел своего будущего героя, одетого так изысканно, что все в нем «возвещало “великого человека”».
Я сам не медиевист, и мой давний интерес к этой странной и завораживающей фигуре связан не с его новаторскими исследованиями, а, скорее, с этим странным идеологическим вывихом: германский интеллектуал еврейского происхождения очень старается (и не всегда безуспешно) забыть свои корни и свое прошлое. В этом контексте следует сказать, что ЭКа никогда полностью не порывал со своим еврейством. Он, по‑видимому, осознавал, что недостойно и малодушно пытаться покинуть это преследуемое и атакуемое в нацистскую эпоху сообщество. Он не хотел по‑настоящему быть его членом, но он не хотел и становиться дезертиром. Такое отношение было распространено в определенных кругах германского еврейства до Гитлера и в первые годы после его прихода к власти.
Биография, написанная Лернером, достойна всяческих похвал, и крайне маловероятно, что кто‑то напишет лучше. Он несомненно прочел все доступные материалы и проинтервьюировал многих из тех, кто застал ЭКа в Беркли и Принстоне. И если в этой книге нет ответов на все наши вопросы о Канторовиче, то это не вина Лернера. Канторович был обаятельным человеком огромного дарования, но он также старался скрыть многое в своей жизни. Он был смелым человеком и блестящим ученым, но в то же время довольно скользким типом. 
Оригинальная публикация: A Dashing Medievalist
Острие бабочки
Поющий переводчик
