Дрейфус, сионизм и Сартр
Материал любезно предоставлен Tablet
Почти все лето я провел в Париже, уличные столики кафе полнились бежавшими от карантина: большинство болтало, пило и вейпило. («Бель вейп», — читалось на одной из вывесок.) По неписаному правилу одинокие посетители курили, глядя в пустоту, вместо того чтобы таращиться в экран айфона. Некоторые даже читали бумажные газеты. В моем квартале, Бельвиле, на небольшой клочок земли приходится пять книжных магазинов — почти столько же, сколько во всем Бруклине, благо французское законодательство запрещает книготорговцам занижать цены, чтобы обойти конкурентов, — удар по «Амазону», немыслимый в монополезависимых Соединенных Штатах.
В шабат я отправился в синагогу, где вербуют себе сторонников разные алии и где подростки искусно тянут величественные и торжественные сефардские напевы. В нескольких кварталах от синагоги вдоль тротуара выстроились в шеренгу китайские проститутки в медицинских масках, на безопасном с точки зрения профилактики ковида расстоянии друг от друга в шесть с небольшим метров, и рассматривали прохожих в надежде поймать заинтересованный мужской взгляд.
Парижские рестораны, пережившие коронавирус благодаря немыслимо щедрой программе помощи от правительства, как всегда, на высоте. Возрождается и культурная жизнь. Я сходил на выступление захудалой театральной труппы «Эль Клан Дестино» под управлением аргентинского еврея Диего Штирмана, посмотрел водевиль, один из персонажей которого возвращается в прошлое, чтобы отрезать голову Гитлеру, но впоследствии выясняется, что он обезглавил его соседа ниже этажом, некоего Самуила Гольдберга. «Encore un Juif!» — сетуют актеры.
В Париже я позволил себе такое, что в Америке запрещено еще строже курения или смеха — посмотрел фильм Романа Полански «Офицер и шпион» , в 2019 году он был удостоен Премии Большого жюри Венецианского кинофестиваля, однако в Америке так и не появился ни в кинотеатрах, ни на стриминговых сервисах — видимо, потому, что в 1978 году режиссеру пришлось бежать из страны после обвинения в сексуальной связи с несовершеннолетней. Фильм — маленький шедевр, и я надеюсь, рано или поздно вы его посмотрите независимо от мнения о моральном облике Полански.
«Дело Дрейфуса» стало первой идеологической войной: половина французов твердо верила в его виновность, вторая сомневалась в справедливости неуклюже состряпанных улик против Дрейфуса. Все началось с печально известного бордеро с секретными сведениями, касавшимися французской артиллерии: эту записку нашли в мусорной корзине Максимилиана фон Шварцкоппена, германского военного атташе в Париже. Написал бордеро не Дрейфус, и не было доказательств, что именно он — информант Шварцкоппена. Однако Дрейфуса признали виновным и сослали на каторгу — на остров Дьявола у побережья Гвианы. Дрейфус был там единственным заключенным, ночью его приковывали к койке, надзирателям запрещалось разговаривать с ним, кормили его тухлыми объедками: все это подорвало его здоровье.
Интеллектуалы‑дрейфусары (термин возник вместе с «делом Дрейфуса») верили, что лишь законный судебный процесс поможет установить истину, антидрейфусары верили каждому слову военных. Толпе, жаждущей крови Дрейфуса, не требовались доказательства. Дрейфус виновен, и точка, ведь обвинявшие его генералы выступают от имени Франции, а этот капитан — всего‑навсего еврей. Но росло и число сторонников дрейфусаров. Номер газеты L’Aurore, в котором опубликовали знаменитое открытое письмо Эмиля Золя «Я обвиняю», разошелся тиражом в 300 тыс. экземпляров.
В отличие от удручающих идеологических войн современной Америки, в деле Дрейфуса было два четких враждебных лагеря: либералы, убежденные в том, что закон равно защищает всех, и консерваторы, верящие в авторитет армии. Американские правые хранят верность бывшему президенту‑клоуну с его лживыми рассуждениями о том, что выборы были сфальсифицированы, «левые» же презирают свободу слова, справедливое судебное разбирательство, равные права и критическое мышление. В беспристрастный суд не верят ни те ни другие. Крупные либеральные организации поддерживают цензуру и несправедливость, если сочтут жертву подходящей мишенью на том основании, что она не того пола, не той расы или исповедует не те взгляды. Американский союз защиты гражданских свобод подал иск против реформы IX Титула свода законов, проведенной при бывшем министре образования Бетси Девос, поскольку прежние защитники гражданских свобод забили тревогу из‑за того, что университеты могут предоставить обвиняемым в сексуальных домогательствах право защищаться. Президент Байден пытается вернуть предусмотренные IX Титулом карательные меры, которые активно продвигал при Обаме.
В американских тюрьмах немало «дрейфусаров», причем некоторых бросили туда при содействии нашей вице‑президентши, некогда служившей генеральным прокурором штата Калифорния. Тем временем президент объявляет наркотикам войну, предполагающую суровые наказания для мелких уличных торговцев, и с начала своего срока ни словом не обмолвился о варварских случаях злоупотребления одиночным заключением в нашей тюремной системе.
Вернувшийся с острова Дьявола во Францию на второй судебный процесс Дрейфус с трудом мог ходить и говорить. Чтобы не казаться изможденным, на суд он явился, поддев под униформу еще одежду. Его вновь признали виновным на основе ложных доказательств, потом помиловали (но и военных, преследовавших его, тоже помиловали). В 1906 году его наконец оправдали, наградили орденом Почетного легиона. В 1908 году — тогда переносили останки Золя в Пантеон — в Дрейфуса стрелял наемный убийца, но пуля лишь оцарапала его. Симпатизировавшие несостоявшемуся убийце судьи его оправдали. Люди десятилетиями продолжали верить в грандиозную ложь о вине Дрейфуса и стоящем за ним зловещем еврейском заговоре, что стало питательной средой для появления протофашистской партии «Аксьон франсез», основанной французским публицистом и политиком Шарлем Моррасом.
Фильм Полански начинается с того, что Дрейфуса в январе 1895 года лишают воинского звания — событие, которое врезается в память. Французский писатель Морис Баррес, державшийся правых взглядов, признавался, что на него эта церемония «произвела впечатление большее, нежели гильотинирование». Военные торжественно ломают саблю Дрейфуса, срывают с «предателя Франции» погоны и знаки отличия. Толпа зевак ревет: «Смерть евреям!» Дрейфус называет своих обвинителей «трусами» — удивительно меткое определение, учитывая, что военные впоследствии стараются скрыть преступление, которое совершили против него.
Основное внимание в фильме Полански уделено не Дрейфусу, а его защитнику Мари‑Жоржу Пикару, католику, офицеру, который в 1896 году первым обнаружил, что почерк бордеро в точности совпадает с почерком Фердинанда Вальсена Эстерхази, подлинного предателя. Не чуждый антисемитизма Пикар (его блестяще сыграл Жан Дюжарден) чем‑то похож на самого Дрейфуса — строгий, отчасти надменный, не очень приятный тип. Пикар провел в тюрьме год за то, что осмелился защищать Дрейфуса, и дрался на дуэли с лейтенантом Юбером‑Жозефом Анри, который и подделал улики, чтобы обвинить капитана‑еврея.
В заключительном эпизоде картины Полански Дрейфус является к Пикару с жалобой: ему не дали звание, которое он заслужил. Годы, проведенные в заточении, не приняли в расчет, и его повысили всего лишь до майора, тогда как сам Пикар стал генералом, Дрейфусу же в Генеральный штаб путь заказан. Пикар холодно объясняет, что ничего не может с этим поделать, но Дрейфус не смиряется. Это была последняя их встреча, конец необычного союза двух щекотливых упрямцев, каждый из которых предан Франции и надеется, что она послушается голоса разума, а не предрассудков.
И Пикар, и Дрейфус наивно верят: в конце концов правда восторжествует, мыслящие люди осудят генералов и поймут, что Дрейфус невиновен. Но антидрейфусаров не убеждали даже очевидные доказательства. Сторонников теорий заговора фактами не пронять: они знают, что Дрейфус виновен, и всё тут.
Да и дрейфусарам одних доказательств оказалось мало: в защите Дрейфуса главную роль сыграл его пламенный патриотизм. Дрейфус — не столько французский еврей, сколько гордый француз, который вдобавок еврей. Родом он из Эльзаса, где немцев ненавидели как оккупантов, и земляки‑эльзасцы поддержали Дрейфуса, стремясь доказать верность Франции. В ходе процесса дрейфусары выдвинули свою теорию заговора — с участием иезуитов: таким образом, те, кто за Дрейфуса, автоматически были против иезуитов.
О «деле Дрейфуса» пишет Ханна Арендт в конце «Антисемитизма», первого тома «Истоков тоталитаризма» (1951). В заключительном предложении она утверждает: «Единственным видимым результатом [“дела Дрейфуса”] было рождение сионистского движения, ибо только таким мог быть политический ответ евреев на антисемитизм и только такой — идеология, в которой отразилось впервые ставшее серьезным их отношение к враждебности, коей суждено будет перенести евреев в центр мировой истории» .
Арендт отталкивается от замечания Теодора Герцля, что «дело Дрейфуса» направило его на путь сионизма. Действительно, Герцль затесался в толпу, глазевшую на разжалование Дрейфуса, однако из дневников Герцля следует, что он пришел к сионизму главным образом из‑за царившего в Вене антисемитизма.
Однако Арендт права в одном: европейские евреи, слушая, как антисемиты‑антидрейфусары призывают уничтожать евреев, могли бы понять: дни их сочтены. Арендт приводит в пример кампанию по сбору средств для вдовы лейтенанта Анри, который, после того как подлог его раскрыли, покончил с собой. Многие не только жертвовали деньги «в память Анри», но и выдвигали дикие предложения по решению «еврейского вопроса»: «…евреев следовало разорвать на куски, подобно Марсию из греческого мифа; Рейнаха [знаменитый еврей‑дрейфусар] необходимо было сварить живьем; евреев надо было тушить в масле или закалывать до смерти иголками; им нужно было “сделать обрезание по самую шею”» . Историк Рут Харрис отмечает, что «один из жертвователей предложил делать из кишок евреев струны для скрипок». Некий повар предлагал жечь евреев в его печах. Все эти омерзительные заявления, переплюнуть которые вряд ли сумеют даже нынешние фанатики‑юдофобы из Твиттера, публиковали в газете La Libre Parole, основанной Эдуардом Дрюмоном , отцом современного французского антисемитизма.
«Дело Дрейфуса» затронуло и Жан‑Поля Сартра, который, описывая в опубликованной в 1946 году работе «Портрет антисемита» психологию антисемита, наверняка имел в виду и антидрейфусаров. Антисемиты, писал Сартр, боятся любых поисков правды (наподобие тех, каких требовал Дрейфус и его соратники). Вскормленные на антисемитском мифе, они пренебрегают полемикой и аргументированными доказательствами. Так как они боятся разума, то выбирают образ жизни, в котором исследования и голос рассудка играют второстепенную роль. Лишь сильная эмоциональная предвзятость внушает такую ослепительную уверенность, лишь она способна обуздать голос разума, лишь ее не проймешь даже опытом, лишь она длится всю жизнь. Доводы рассудка не в силах поколебать убежденность антридрейфусаров, передавших свою веру антисемитам из правительства Виши, также стремившегося уничтожить евреев.
«Антисемит выбрал ненависть, потому что ненависть есть вера, — продолжает Сартр, — он изначально выбирал то, что девальвирует для него слова и резоны» . Антисемиты «прекрасно знают, что их суждения легковесны и спорны… Они даже любят эту игру в диспуты, потому что, приводя смехотворные доводы, они дискредитируют серьезность своих собеседников; они в восторге от собственной недобросовестности, потому что задача их не в том, чтобы убедить настоящими аргументами, а в том, чтобы смутить или дезориентировать».
Натиску антисемита еврей чаще всего противопоставляет доводы разума. Требует справедливого отношения, как некогда Дрейфус, но это, пишет Сартр, слабая защита, в результате которой еврей лишь распаляет ненависть своих обвинителей и навлекает на себя худшие преследования.
Сартра критиковали за утверждение, что «еврея евреем насильно делает антисемит». Действительно, фраза спорная: Сартр здесь намеренно игнорирует широкие возможности еврейского самоопределения, сосредоточившись на еврее, который «бежит от еврейской действительности». Такой не знающий покоя, неаутентичный еврей, пишет Сартр, «позволяет антисемитам убедить себя и становится первой жертвой их пропаганды. Он соглашается, что, если еврей существует, он должен иметь те черты, которые приписывает ему народное недоброжелательство, и, становясь мучеником в прямом смысле этого слова, старается на себе самом доказать, что “еврея” не существует».
Рассуждения Сартра относятся к евреям‑антисионистам, которые желали бы стереть еврейский национализм с лица земли и превратить еврея в «абстрактного и универсального субъекта прав человека и гражданина» (одобряя при этом палестинский национализм). Сам же Сартр, напротив, был убежденным сионистом и утверждал, что после ухода британцев из Палестины ООН обязана была обеспечить евреев оружием. В 1949 году Сартр заявил, что создание Израиля — один из тех редких случаев, которые «дают нам право сохранять надежду». «Я никогда не брошу эту страну, которая непрестанно подвергается нападкам и существование которой недопустимо ставить под сомнение», — заметил он в 1976 году. В «Портрете антисемита», появившемся еще до рождения Государства Израиль, Сартр пишет, что еврей «может, следуя своему выбору [аутентичности], начать отстаивать права еврейской нации на свою территорию и независимость». По словам Сартра, можно быть аутентичным французским евреем, однако, учитывая, как широко распространены во Франции антисемитские настроения, это не лучшее решение.
Сартр, как и Герцль, усматривает проблему евреев в отсутствии корней: евреи рисковали превратиться всего лишь в защитников универсальных прав человека и перестать быть евреями. Они, как Дрейфус, по определению хранили бы верность государству, которое подвергает их гонениям. В противовес этому необходима новая еврейская укорененность, то есть сионизм. Следовательно, логика Сартра ведет к сионизму, хотя в «Потрете антисемита» это не сказано в открытую.
В конце жизни Сартр дал подробное интервью Бенни Леви, своему молодому секретарю‑маоисту, который впоследствии порвал с марксизмом, уехал в Израиль и стал раввином. Сартр поразил его товарищей‑леваков заявлением, что еврейский мессианизм выше марксистской идеологии, которую он долгое время поддерживал. У евреев, утверждал Сартр, каждое благое дело оправданно, поскольку приближает пришествие Мессии, а это, по мнению Сартра, куда лучше марксистской классовой борьбы, поскольку соответствует его идеалу поступка человека, верного своим взглядам.
Большинство европейских евреев, вместо того чтобы эмигрировать в Палестину, либо, как Дрейфус, хранило верность государствам, которые их презирали, либо надеялись пересидеть грядущие гонения, не покидая дома, и уцелеть. Надежды их не сбылись. Возле парижских школ ныне можно видеть таблички в память о тысячах еврейских детей, убитых нацистами при активном содействии французского государства.
Во время Первой мировой войны племянники Дрейфуса сражались и умирали за Францию. Его сын Пьер, прошедший через ад Вердена , получил Военный крест. Сам Дрейфус скончался в 1935 году: он уже не увидел, как французские жандармы депортируют в Аушвиц его любимую внучку Мадлен. 
Оригинальная публикация: Dreyfus, Zionism, and Sartre
Шпага Финкелькраута
Тоталитарное общество Ханны Арендт
