Тринадцатилетняя Анна Монахеми прилетела в нью‑йоркский аэропорт им. Джона Ф. Кеннеди холодным весенним днем 1979 года. Она приехала вместе с группой из 40 еврейских девочек — все они были из Ирана, и ни у кого из них не было семьи. Ее родители, как и родители других девочек, тайно купили ей билет и отправили в Рим, не зная, когда они увидят ее в следующий раз. Там девочек встретили и выдали им американские студенческие визы I‑20. Через пять дней они благополучно прибыли в Америку.

Из аэропорта Анну вместе с другими девочками привезли прямо в нью‑йоркский квартал Краун‑Хайтс и распределили в семьях, принадлежавших к общине Хабад‑Любавич. Это была не единственная группа еврейских детей из Ирана в Краун‑Хайтс. С конца 1978 года самолеты с еврейскими детьми‑беженцами тем же путем добирались в безопасное место. Поток беженцев усилился после свержения иранского шаха в январе 1979 года и возвращения из изгнания шиитского духовного лидера аятоллы Рухоллы Хомейни две недели спустя. К Песаху 1979 года 1000 еврейских детей из Ирана жили в Краун‑Хайтс в семьях или в общежитиях и учились в школах и классах, специально открытых для них в этом квартале.

Евреи обитали на территории Персии 2500 лет, и к моменту революции эту страну считали своим домом 100 тыс. евреев. Это была богатая и крепкая община. Но вот случилась Исламская революция, и к власти пришли исламисты. Улицы захлестнуло насилие. За угрозами в адрес евреев последовали аресты и казни лидеров еврейской общины. Земля под ногами персидских евреев зашаталась, и они отчаянно искали возможности бежать из страны, особенно для детей.

Ответом стала операция «Исход» — исторические, хотя и малоизвестные действия Хабад‑Любавич по спасению иранских еврейских детей. С помощью общины Краун‑Хайтс и целой армии волонтеров эту операцию возглавил ныне покойный раввин Яаков‑Йеуда (Дж. Дж.) Гехт, чрезвычайно деятельный человек, исполнительный вице‑президент Национального комитета по развитию еврейского образования (NCFJE). На каждом шагу его поддерживал Ребе, благословенной памяти Менахем‑Мендл Шнеерсон. Операция «Исход» представляла собой крупнейшую на тот момент попытку спасения оказавшихся в опасности евреев Ирана, и к моменту ее окончания в 1981 году в США удалось привезти 1800 детей. Хотя ведущие еврейские организации обещали Гехту материальную помощь, это обещание так и не было выполнено, и он нес все расходы в одиночку. Когда десять лет спустя Гехт скончался, его организация все еще была в долгах на 6 млн долларов. Но он ни на секунду не пожалел об этом; нужно было спасти еврейских детей, и он это сделал.

«Очень похоже на нашу жизнь в Иране»

Анна Монахеми, ныне член сената штата Анна Каплан, ранее была избрана в сенат штата Нью‑Йорк от Норт‑Хемпстеда. Но первыми американскими улицами, по которым она прошла, были хасидские улицы Краун‑Хайтс, и она помнит, как люди бегали по магазинам перед шабатом на оживленной торговой улице Кингстон‑авеню и как Ребе выступал в главной синагоге Хабада на Истерн Парквей, 770. Она до сих пор помнит адрес дома на Монтгомери‑стрит, где она жила вместе с другими девочками — хасидская семья переселила собственных детей из комнаты на первом этаже и переоборудовала ее для девочек.

В Песах она вместе с сотнями других иранских девочек участвовала в одном из организованных для них общинных седеров, где они читали пасхальную историю по агадот на фарси и по сефардскому обычаю ели рис.

На самом деле именно Ребе настоял на том, чтобы приложить максимальные усилия для устройства иранских детей и чтобы они получили рис, который считается китнийот и ашкеназские евреи в Песах его не едят. Ребе лично навещал седеры иранских детей, которые проходили в разных местах, сначала останавливаясь на кухне и разговаривая с поварами, которые готовили рис. В столовых он обращался к детям на иврите, ожидая, пока один из детей переведет его слова на фарси.

Каплан прожила в Краун‑Хайтс несколько месяцев и провела лето в принадлежащем NCFJE лагере «Эмуна» в северной части штата Нью‑Йорк, а затем перебралась к старшему брату в Чикаго. Еще один ее брат проследовал тем же маршрутом, приехав из Тегерана в Краун‑Хайтс, а оттуда в Чикаго.

Каплан говорит, что для нее различия в культуре между традиционным, хотя и не соблюдающим домом в Тегеране и хасидским миром Краун‑Хайтс казались не такими существенными.

«Моя цель была — продолжить обучение и получить образование, в том числе в области иудаизма, — рассказала Каплан сайту Chabad.org. — Но внимание любавичской общины к семье и семейному единству было очень похоже на то, к чему я привыкла в Иране».

Для нее мораль этой истории проста: «Люди пытались помочь тем, кто нуждался в помощи. Ребе активно участвовал в этом».

Решение отправить ее и брата из Ирана нелегко далось их родителям, они чувствовали, что необходимо как можно скорее вывезти их из страны. То, что их вывозили евреи, сильно упрощало ситуацию. «Это их утешало».

В конце концов она получила добрых хозяев и множество новых возможностей.

«Они открыли для нас свой дом, и я всегда буду им за это благодарна, — говорит она. — Сегодня я живу в воплощении американской мечты. Я приехала сюда политическим беженцем, а теперь меня избрали на высокий пост в великом штате величайшей страны на земле».

Каплан беседовала с Chabad.org в пятницу днем. «После этого я пойду готовиться к шабату, — говорит она. — К нам приедет моя мама».

Случайное начало

Эта удивительная история спасения началась в конце 1970‑х годов, когда в нью‑йоркской хабадской ешиве учился молодой уроженец Италии по имени Герцель Иллулян. Его родители были зажиточными еврейскими эмигрантами из Персии, традиционными, но не религиозными, и он вырос в Милане во вполне благополучных условиях. По счастливому стечению обстоятельств он встретил на улицах Милана хасида Хабада, который помог ему впервые надеть тфилин. После этого Иллулян стал более религиозным и в конце концов приехал в Нью‑Йорк учиться в любавичской ешиве.

Как и другие ешиботники, каждое лето он участвовал в раввинской программе «Меркоз шлихус», чтобы распространять, преподавать и укреплять иудаизм в слаборазвитых и отдаленных еврейских общинах. Иллулян мечтал отправиться на родину предков, в Иран, чтобы попытаться повлиять на тамошних евреев так, как когда‑то повлияли на него самого в Милане. Иран был безопасным местом, на фарси он говорил — все было идеально. В 1976 году он написал Ребе, прося благословения поехать на лето в Иран, но ответа не получил. То же самое произошло следующим летом.

А затем наступило лето 1978 года. В квартале Форест‑Хиллс в Квинсе у Иллуляна был дядя, которого он часто навещал. Дядя молился в синагоге сефардских евреев, которую тогда, как и сейчас, возглавлял старший сын раввина Я.‑Й. Гехта раввин Шолем‑Бер Гехт. Именно Гехту Иллулян принес идею вместе поехать на «Меркоз шлихус» в Иран.

Гехт был заинтригован. Судя по тому, что он слышал от своих прихожан — среди них были восточные евреи разного происхождения, в том числе и персидские, — такой визит мог бы пойти Ирану на пользу. Иллулян вновь написал Ребе и на этот раз получил положительный ответ. Затем договорились о деталях, и Иллулян и Гехт нашли деньги на поездку.

«Первоначально мы собирались установить контакты с местной общиной, а потом посмотреть, стоит ли посылать туда официального эмиссара», — рассказывает Гехт.

Иллулян занялся переводом на фарси нескольких базовых еврейских текстов, а также 12 фрагментов из Торы (псуким), которые Ребе специально отобрал для изучения детьми. Он упаковал несколько чемоданов со значками «мицва», записями хасидской музыки и мезузами , — и они отправились в путь.

Они приземлились в Тегеране спокойным августовским днем 1978 года. Революция, беженцы… это было последнее, о чем они могли подумать.

Тегеран, 1978 год

Иран, который увидели два молодых раввина, переживал стремительную вестернизацию, и еврейская община тоже быстро модернизировалась, хотя и сохраняла традиционность. Гехта и Иллуляна официально приветствовал раввин Давид Шофет, сын главного раввина Ирана хахама Йедидьи Шофета, возглавлявший в то время крупнейшую еврейскую общинную организацию; хахам Натанель Бен‑Хаим, стоявший во главе системы религиозных школ «Оцар а‑Тора», и Элияу Бен‑Хаим — раввин тегеранских синагог «Юсеф Абад» и «Месхади».

Гости готовились к тому, чтобы выступить в шабат в пяти главных тегеранских синагогах, куда еженедельно приходило от 500 до 1500 человек.

«Многие люди думали, что мы приехали собирать деньги», — вспоминает Гехт. Многие, если не все, евреи жили в роскошных домах, ездили на «кадиллаках севиль» и «мерседесах 500» и привыкли, что раввины из‑за границы приезжают просить денег. «Первое, что мы сделали, — встали и сказали: “Мы приехали не брать, мы приехали давать”. Это их удивило. Мы рассказали им, что приехали, потому что нас послал Любавичский Ребе, мы говорили об иудаизме, поощряли их соблюдать заповеди. Нас принимали с большим уважением».

Многие годы евреи в Персии, как и в других странах с мусульманским большинством, жили на положении зимми — меньшинства, которое терпят, но считают людьми второго сорта. В новом Иране, при шахе Мухаммеде Резе Пехлеви, ситуация изменилась. Он провел ряд реформ и в том числе отменил барьеры, установленные для евреев. Для режима это оказалось хорошей инвестицией, потому что у евреев началось экономическое процветание, которое принесло новому Ирану немало денег, а шаху — преданность евреев. С другой стороны, как и в других мобильных обществах, этот процесс негативно повлиял на религиозные стандарты персидской еврейской общины в целом. Появился целый ряд послаблений. Если когда‑то в школах «Оцар а‑Тора», появившихся по всему Ирану вскоре после Второй мировой войны, учились тысячи евреев, то к моменту приезда Гехта и Иллуляна в тегеранских отделениях сети было от силы несколько сот человек.

Бенцион Коген учился в начальной школе «Оцар а‑Тора» и окончил среднюю школу «ОРТ» в Тегеране. Когда приехали двое хабадских раввинов, Коген учился в университете и подрабатывал электриком в отеле «Ройял Гарденс», где остановились гости.

«Я встретился с ними и вызвался быть у них водителем, — рассказывает Коген. — Увидев двух еврейских ребят с бородами и в кипах, я очень разволновался. Я представился и остался с ними на следующие две недели».

Когда Гехт и Иллулян приехали в еще стабильный Иран, демонстрации против власти шаха уже начались. Хотя во многих отношениях шах был либеральным правителем, его государство было полицейским, а соблюдение прав человека сильно отставало от экономических реформ. Люди требовали базовых свобод, но совсем не очевидно было, что их подогревали исламисты. «Революция… поначалу казалась широкой коалицией, объединявшей торговцев, студентов и множество умеренных элементов, к которым лишь примыкало реакционное духовенство, — писал покойный внешнеполитических эксперт Питер У. Родман. — Лишь постепенно стало ясно, что, как в Петрограде в 1917 году, вакуум заполняют самые жестокие, самые дисциплинированные и самые фанатичные».

Гехт вспоминает, как он сидел дома у хахама Бен‑Хаима на исходе субботы и смотрел по телевизору поразительные кадры, как уличные демонстрации переходят к насилию. «Поэтому мы не поехали ни в какие другие города, кроме Тегерана, — говорит он. — Мы боялись застрять там».

Внезапные вспышки насилия напугали еврейскую общину. Если первоначально хабадские раввины надеялись, может быть, познакомиться с несколькими еврейскими ребятами, которые захотят поехать в Америку учиться в ешиве, то к концу второй недели их пребывания в Иране к ним стали приходить родители, узнавая, нет ли возможности отправить с ними детей. Визит должен был продолжаться месяц, причем Гехт, у которого были жена и дети, должен был вернуться домой через две недели, а на вторую половину поездки к Иллуляну должен был присоединиться покойный ныне раввин Йоси Райчик, который учился тогда в ешиве. К моменту отъезда Гехта уже два десятка родителей узнавали, нельзя ли отослать детей в Америку.

Гехт оставил свой номер телефона молодому водителю Когену. «Он сказал мне: если приедешь в Америку, вот мой телефон», — вспоминает Коген. Несколько месяцев спустя этот телефон пригодился.

Тем временем к Иллуляну приехал Райчик. Он привез гранки, с которых они напечатали специальное иранское издание книги «Танья» — важнейшего текста хабадского движения, написанного его основателем раввином Шнеуром‑Залманом из Ляд. Но ситуация становилась все сложнее. Иллулян поддерживал постоянную связь с ближайшим помощником Ребе раввином Хаимом‑Айзиком‑Мордехаем Ходаковым, который советовал ему беречь себя.

Иллуляну пришлось познакомиться и с шахской тайной полицией. Однажды вечером он проезжал в машине неподалеку от тегеранского отеля «Интерконтиненталь», и время, когда можно было молиться минху, заканчивалось. Он остановился, достал молитвенник и начал молиться, раскачиваясь.

«Внезапно меня окружило множество странных людей, — вспоминал Иллулян в интервью проекту устной истории “Моя встреча с Ребе”, который проводил фонд “Еврейские образовательные СМИ” (JEM). — Они решили, что я террорист… и пришли меня арестовывать».

Еврейский водитель Иллуляна попытался вмешаться и сказать агентам, что Иллулян ни в чем не виноват. Власти отпустили Иллуляна, но задержали водителя.

К тому времени «на улицах уже горели костры и повсюду жгли фотографии шаха и государственную собственность», — вспоминает Коген.

Революционная нестабильность всегда особенно опасна для еврейской общины, но в этой революции с самого начала чувствовался антагонизм исламистских элементов. Хотя иранские евреи жили в сравнительной безопасности, еще до этих событий Иран вовсе не был местом, свободным от антисемитизма. Теперь угрозы стали звучать еще громче.

«Предупреждение всем евреям Ирана!» — начиналась листовка, распространенная в июне 1978 года и подписанная группой, которая называла себя Национальным фронтом молодых мусульман Ирана. Посольство США в Тегеране по телеграфу передало текст этой листовки в Госдепартамент в Вашингтоне. «Вы народ‑кровосос, вы пришли в нашу исламскую страну и выжимаете все соки из мусульман грабительским ростовщическим процентом, грабежом и обманом. Вы посылаете накопленное богатство в сионистский Израиль <…> Знайте, что ваши золотые деньки закончились <…> Мы требуем, чтобы вы как можно скорее покинули страну, а иначе мы перебьем всех евреев <…> Иногда нужен Гитлер, чтобы истребить евреев <…>»

Теперь родители засыпали Иллуляна и Райчика просьбами забрать из Ирана их детей. Иллулян позвонил Гехту и изложил ему ситуацию. Раввин Шолем‑Бер Гехт обратился к отцу за советом, что им делать. Должны ли они начать переправлять детей персидских евреев в США?

Я.‑Й. Гехт был человеком легендарным. Шумный, энергичный, преданный делу, обладавший прекрасным ораторским голосом, он был ведущим регулярной еврейской радиопередачи на нью‑йоркской радиостанции WEVD. Через свою организацию NCFJE он вел множество проектов. Он был всем сердцем предан Ребе и по нескольку раз в день составлял доклады о своей деятельности для Ребе и задавал ему вопросы. В шутку говорили, что ему нужно нанять курьера на полную ставку, чтобы тот носил записки из его офиса на Истерн Парквей, 824‑828 в секретариат Ребе в доме 770 на той же улице.

И теперь старший Гехт обратился к Ребе с вопросом, должен ли он браться за этот проект. Ведь даже для небольшого количества детей нужно было достать студенческие визы I‑20, разбираться со всей бюрократией, а потом обеспечивать им питание, проживание, обучение и так далее. Ответ был недвусмысленно положительный. Ребе сказал, что этот проект станет благословением и для иранской еврейской общины, и для Гехта и его организации.

«Так сказал Ребе, и так стало на самом деле, — рассказывает сын Гехта. — Он взялся за дело».

Понимал ли он, что это повлечет за собой?

«Я думаю, нет, — отвечает жена раввина Я.‑Й. Гехта ребецн Хава Гехт. — Такой уж он был человек. Он бросался в воду, даже если она была ледяная».

Ручеек превращается в поток

В октябре 1978 года, в будние дни праздника Суккот, Иллулян вернулся в Тегеран один, на этот раз с приглашениями на визу I‑20, поданными «Хадар а‑Тора» — первой в мире ешивой для молодых людей, которые вернулись к традициям предков. Эта ешива действовала под эгидой NCFJE.

«У Герцеля был список имен ребят, которые решили, что они действительно хотят ехать, поэтому мы могли начать с получения виз I‑20 для них, — рассказывает Гехт. — И мы начали, а потом нам нужно было отправлять все сопутствующие документы, которые тоже должны были быть подписаны с указанием источника дохода и так далее. Мой отец решил подписывать их тоже».

Уличные демонстрации продолжались, и шах в попытке усмирить беспорядки в своем государстве начал призывать в армию всех молодых людей, которые не учились в университете. Единственный другой вариант, который был им предложен, — представить доказательства, что они приняты в зарубежный университет, и тогда юношам быстро давали выездную визу. Это была еще одна причина, по которой родители пытались отослать детей из страны.

Несмотря на растущее напряжение, американское посольство в Тегеране в то время не испытывало недостатка в сотрудниках, и Иллулян смог подать все документы и вовремя получить визы. Через несколько недель Иллулян вернулся в США с первой группой иранских еврейских детей — около 40 человек. Юноши поступили в «Хадар а‑Тора», девушки — в «Бейт Ривка», главную хабадскую женскую школу. Для мальчиков нашлось достаточно мест в общежитиях, а девочек разместили в семьях.

«В Иране стали распространяться слухи, что таким образом можно избавить детей от беды, — рассказывает Гехт. — Внезапно нам стал звонить раввин Давид Шофет; от матерей он узнал, что нужны сотни таких виз. И с ноября, декабря, января… в эти месяцы мы стали рассылать приглашения на I‑20 в огромных количествах».

Ситуация ухудшалась, и шах получал из Вашингтона разноречивые сообщения. С одной стороны, Госдепартамент во главе с госсекретарем Сайрусом Вэнсом придерживался мнения, что для стабилизации и либерализации Ирана шах должен покинуть страну. С другой стороны, Совет национальной безопасности при президенте Джимми Картере, который возглавлял Збигнев Бжезинский, считал, что присутствие шаха само по себе способствует стабилизации, и нужно поддержать в трудной ситуации важного союзника в регионе. Хотя шах действительно был диктатором, альтернатива, считал Бжезинский и другие эксперты, принесет катастрофу. Картер склонялся к позиции Бжезинского, но шах не получал сообщений об этом, прежде всего, от американского посла в Иране Уильяма Салливана.

Шах колебался, не желая и не имея возможности спустить курок и дать приказ военным сурово подавить революцию на улицах. 16 января 1979 года некогда всесильный монарх Шахиншахского Государства Иран поднялся на борт самолета и в последний раз покинул страну.

Бенцион Коген уехал из Ирана на следующий день. Он купил с рук документ о приеме в Квинс‑колледж и перед шабатом прилетел в Нью‑Йорк. В воскресенье он позвонил Гехту, который тут же приехал за ним. Молодой человек, говоривший на фарси, вскоре стал волонтером в программе NCFJE для персидских детей, работая консультантом и поваром. С тех пор он поселился в Краун‑Хайтс.

Через две недели после отъезда шаха Хомейни триумфально вернулся в Иран из изгнания. Исламская революция шла полным ходом, и пути назад не было.

Убийства и паника на улицах

В иранской еврейской общине царило напряжение. Но при всей обеспокоенности евреи были глубоко привязаны к своей стране. У них были дома, собственность, бизнес, инвестиции; они жили здесь тысячелетиями.

«У людей было представление, что такое уже было [попытка переворота против шаха в 1953 году] и что шах еще может вернуться, — объясняет раввин Шофет, который возглавлял в те тяжелые дни потерявшую почву под ногами еврейскую общину Тегерана. Сегодня он главный раввин синагоги и общинного центра «Несса» в Беверли‑Хиллс, Калифорния. — Это была иллюзия».

И Шофет стал уговаривать родителей отослать детей с помощью Хабада.

«В беде люди обращаются к Богу, — говорит Довид Лолоян, сегодня тоже калифорнийский раввин, а тогда 12‑летний мальчик из нерелигиозной тегеранской еврейской семьи. — Моя мать начала ходить в синагогу, и там она услышала, как рабби Шофет говорил, что есть группа, Хабад, которая увозит детей учиться в США, что мы тоже сможем поступить в колледж, потому что в Иране немыслимо, чтобы дети не получили высшего образования».

Сначала мать Лолояна хотела отправить сына к сестре в Израиль, но в феврале 1979 года «Эль‑Аль» приостановила все рейсы в Тегеран, опасаясь за жизнь членов экипажей. Тогда она услышала объявление Шофета и приняла решение отправить его в Америку.

Лолояну тогда было 12 лет, и он видел, как протестующие жгут банки и грабят магазины, а солдаты стреляют в толпу. Он хотел уехать, и семья начала потихоньку готовиться к этому.

«Среди евреев было известно, что дети уезжают, — вспоминает Лолоян, — но от мусульман это держали в тайне».

Лолоян входил в одну из первых групп, покинувших Иран после революции — всего там было 150 детей. К этому времени посольство США в Тегеране, которое в феврале на несколько часов захватили вооруженные исламисты, отослало домой большую часть штата. Сам посол Салливан был отозван в марте. Теперь в Тегеране уже нельзя было получить визы I‑20. Нужна была третья страна, и, поскольку Иллулян родился в Италии, а в Риме находился эмиссар Хабада раввин Ицхак Хазан, было принято решение направлять детей через эту страну.

Группа Лолояна приземлилась в Риме 13 марта 1979 года — это был праздник Пурим, который отмечается в память избавления еврейского народа в древней Персии, примерно 2400 лет назад. В Риме детей стразу отвели послушать чтение Мегилы, Свитка Эстер, в котором рассказывается эта история. Там Лолоян услышал ее впервые.

Похожая история у Мирьям Финк. Ее брат чуть не стал жертвой уличного насилия. Среди лозунгов Исламской революции звучали призывы «Смерть Америке!» и «Смерть Израилю!». Брат Финк, который был на два года старше ее, увидел на улице плакат «Смерть Израилю!» и попытался сорвать его. Его поймали и отвели в университет, чтобы там повесить. Только благодаря своевременному вмешательству дяди — отец Финк умер незадолго до того, — который побежал к влиятельному знакомому‑мусульманину и умолял его помочь племяннику, мальчика отпустили.

«Так что моя семья знала, что все кончено», — говорит она.

Ее дядя тоже услышал призывы раввина в синагоге отправлять детей за границу. Он рассказал об этом матери Финк; через три дня у нее и ее сестры уже были паспорта.

Обе девочки вместе со своей группой тоже улетели в Рим в марте 1979 года. Финк вспоминает, что, уезжая, она должна была сказать представителям иранских властей, что едет в Рим навестить родственников.

В апреле 1979 года Хомейни объявил о провозглашении Ирана исламской республикой. Но самый большой удар по общине был нанесен в мае, когда казнили Хабиба Эльганяна, богатого и уважаемого лидера иранской еврейской общины.

«Казнь Хабиба Эльганяна на прошлой неделе вызвала большую обеспокоенность в иранской еврейской общине… — говорится в еще одной телеграмме американского посольства. — Господствует убеждение, что если Эльганян не был в безопасности, то все прочие евреи тоже рискуют».

В Риме Лолояна, Финк с сестрой, Анну Каплан с братом и сотни других детей встречал Иллулян, который жил здесь уже несколько месяцев. Лолоян остановился в Риме на три дня, а Финк вспоминает, что прожила там две недели в санатории, ожидая, пока американское посольство в Риме выдаст ей визу.

«Я приходил в американское посольство в Риме, и они были так любезны, так старались помочь, благослови Г‑сподь эту страну, сколько у них доброты, сколько сердечности… — рассказывал Иллулян в интервью JEM. — Я ходил в посольство, как на работу. Я приходил как консул, с тремя‑четырьмя сотнями паспортов этих детей».

Он приводил в посольство по сотне детей одновременно и на фарси объяснял им, как заполнять заявки на визу. Через несколько часов визы ставили в паспорт почти автоматически, и дети готовы были сесть в самолет, отправляющийся в Америку.

«Я провел в Риме несколько месяцев, пока все дети не были переправлены в Америку, — вспоминал Иллулян. — Я ходил в аэропорт, встречал их, ходил в посольство и получал визы, а потом отправлял их в Америку. Энергия была невероятная. Я разговаривал с детьми о происходящем, об иудаизме, о мицвот, мы вместе проводили шабат. Часто бывало, что я спал не более часа‑двух за ночь».

«Как мы получали эти визы в посольстве, — добавлял Иллулян, замечая, что в Риме были тысячи других беженцев, которые пытались получить американские визы, — это просто чудо».

Не все верили, что Хомейни настолько ужасен или что евреям действительно грозит опасность. В еще одной телеграмме из американского посольства в Тегеране, отправленной Салливаном в марте 1979 года, говорится, что, хотя евреи действительно являются жертвой предрассудков в новом климате Ирана, их положение не хуже, чем у остальных меньшинств, и «похоже, им удалось добиться вполне удовлетворительного статуса у новых властей». Салливан пришел к выводу, что «переворот, по нашему мнению, не повлек за собой таких изменений, которые потребовали бы обращаться с иранскими заявками на визу, поступающими от представителей меньшинств или от других лиц, иначе, чем мы обращались в прошлом». Хотя иранские дети из операции «Исход» считались учащимися, а не беженцами, скорость обработки заявок свидетельствует о том, что этот совет проигнорировали.

Из Рима группы раз в две недели, а затем раз в неделю отправлялись в аэропорт им. Дж. Ф. Кеннеди, где их сажали в автобусы и везли в Краун‑Хайтс. С ноября 1978 года по апрель 1979 года этим путем попали в Нью‑Йорк тысяча детей.

В Риме сильно помогало Общество помощи еврейским иммигрантам (ХИАС), но все прочие обязанности — финансовые и логистические — легли на движение Хабад и раввина Я.‑Й. Гехта.

Убежище: Краун‑Хайтс

Сначала все было довольно просто. Большинство мальчиков жили в общежитиях, а мальчиков помоложе и девочек распределили среди сотен семей. Так, в семьях оказались Каплан, Финк с сестрой (они поддерживают близкие отношения до сих пор) и Лолоян.

«Я навещал семьи, в которых жили дети, каждую неделю, — рассказывает Моше Шайемпур, иранский еврей, который приехал в Америку в 1970 году и с самого начала активно участвовал в операции “Исход”. — Детей принимали небогатые семьи, и они размещали их в комнатах собственных детей. Кто так делает? Это просто невероятно».

Одной из таких семей были Рослин Маламуд с мужем — двое мальчиков прожили у нее дома больше года. Сегодня эти мальчики — активные члены персидской еврейской общины Грейт‑Нек на Лонг‑Айленде, штат Нью‑Йорк, и Маламуд поддерживает с ними отношения. Она была на их свадьбах, а последнее время — и на свадьбах их детей. Главной причиной, заставившей ее приютить детей, была ее мать, которая родилась в Польше и приехала в США до войны, но потеряла большую часть семьи во время Холокоста.

«Моя мать говорила, что если бы перед войной больше людей брали к себе еврейских детей, то тогда можно было бы спасти больше детей, — говорит Маламуд. — Никто не знал, что там происходит с евреями, но ситуация производила большое впечатление».

В конце концов Маламуд приняла активное участие в операции и даже ездила вместе с группой других хабадских женщин и старшим раввином Гехтом в лоббистам из конгресса, чтобы получить еще больше студенческих виз для иранских детей.

Гехт, который отвечал за всю операцию, тоже не отказывался приютить детей. У него и его жены несколько месяцев жили две девочки — Дженет Афра, которой тогда было 14, и ее 11‑летняя сестра Джеки.

«У меня дома детей не было, и я могла уделить им много внимания», — вспоминает ребецн Гехт.

Гехты жили неподалеку, в Ист‑Флэтбуше, где Я.‑Й. Гехт был раввином в местной синагоге, так что это решение было временным, потому что ребецн Гехт не хотела отдалять девочек от их персидских подруг.

«Но нас так тянуло друг к другу, — говорит Афра, — что мы остались».

Эта связь продолжалась всю жизнь. К концу 1979 года родителям девочек удалось вырваться из Ирана, и они перебрались в Атланту, а вскоре к ним присоединились дочери. Когда Дженет выходила замуж, раввин и ребецн Гехт прилетели в Атланту, и раввин Гехт ставил им хупу. Через несколько лет таким же образом вышла замуж и младшая сестра.

«Два года назад женился мой сын, и ребецн Гехт приехала вместе с сыном, который прочитал письмо Ребе с благословением новобрачным — то письмо, которое он отправил, когда я выходила замуж. — Ребецн Гехт сидела во время бадекен [церемонии накрывания невесты] рядом с моей матерью. Я всегда говорю, что у меня два набора родителей».

Ребецн Гехт тоже переполняли эмоции. «Я плакала», — вспоминает она.

Но тогда, в 1979 году, приезжало все больше и больше детей, и стали появляться проблемы, особенно с размещением мальчиков постарше.

«В поиске пристанища для детей в возрасте от 10 до 22 лет раввин Джейкоб Дж. Гехт <…> подписал в понедельник [9 апреля 1979 года] контракт на 500 тыс. долларов для покупки больницы Леффертс», — сообщала «Нью‑Йорк таймс» в статье под названием «Евреи Краун‑Хайтс находят место для иранских детей». В статье говорилось, что здание в очень плохом состоянии, но там не было сказано, что Гехт подписал контракт с врачами, которые утверждали, что здание пригодно для заселения, хотя на самом деле это было не так.

Но отчаянные времена требуют отчаянных мер — а, несмотря на революцию, многие дети не считали себя беженцами. Статья в «Таймс» даже цитирует 17‑летнего иранского юношу по имени Исраэль, который объяснял, что «многие люди считают, что мы бежали из Ирана. Лично я приехал из Ирана, потому что я хотел изучать иудаизм… Я не хотел бежать из Ирана из‑за политической ситуации».

«Некоторые дети, особенно из богатых семей, не понимали, что они беженцы, и жаловались. Когда ты привык к родительской вилле с кожаной мебелью в Тегеране и вдруг оказываешься на матрасе в бруклинской ешиве, это неприятно, — рассказывает Коген. — Их родители были напуганы и отослали их, но дети не всегда готовы были понять, насколько все плохо дома и что они больше не смогут там жить».

«Всем казалось, что пройдет пара месяцев, все успокоится, и мы сможем вернуться, — вспоминает Афра. — Прошло 40 лет, и мы так и не вернулись».

Хотя крупнейшие еврейские благотворительные организации обещали (и даже собирали) деньги на этот проект, рабби Гехт получал копейки, и ему приходилось самому покрывать растущие расходы. Вместо денег он получал заверения, что иранские евреи богатые и могут сами за себя заплатить. Это означало, что NCFJE и Хабад не просто практически одни занимались эвакуацией — несколько других еврейских ортодоксальных организаций привозили детей в гораздо меньших масштабах, а общинные структуры вообще этим не занимались — но Гехт еще и сам платил по счетам.

«Было очень тяжело; очень много денег и волнений», — признает ребецн Гехт.

Расходов требовала не только покупка больницы. Гехт приобрел также участки в Монтичелло и Фар‑Рокавей, чтобы устроить там летние лагеря для иранских детей. Они получили остроумное название «Мордехай» в честь героя пуримской истории. Кроме того, он открыл в Краун‑Хайтс новую школу, где преподавали учителя, умевшие говорить на фарси, курсы английского языка и другие образовательные учреждения. Расходы росли, но он все равно делал это.

«У моего мужа был такой подход: Ребе сказал тебе делать это, ты и делаешь. Ты делаешь это не за спасибо, а просто ради самого факта, — говорит ребецн Гехт. — Моему мужу не нужно было благодарностей, не такой он был человек».

Заложники

Песах 1979 года должен был стать последним аккордом в операции «Исход». «Насколько мне известно, сейчас я останавливаюсь», — заявил Гехт в интервью «Таймс». Но он не остановился.

Во‑первых, ситуация в Иране ухудшилась. Обострилось напряжение между Ираном и Ираком, молодая Исламская Республика начала отлавливать на улицах юношей призывного возраста и отправлять их на изматывающую ирано‑иракскую войну. С самого начала существовали обоснованные опасения, что девушек хватают и насилуют в переулках. Но к концу 1979 года Рим был переполнен людьми, ищущими убежища, и, как вспоминает Шайемпур, Ребе предложил в качестве альтернативного центра для приема еврейских учащихся Лондон.

Затем 4 ноября 1979 года в Иране были захвачены американские заложники. Исламисты напали на посольство США в Тегеране и 444 дня удерживали в заложниках его сотрудников. Отношения США с Ираном ухудшились, было объявлено эмбарго против Ирана, и США прекратили выдавать студенческие визы.

«Поскольку американских виз больше ждать не приходилось, Великобритания не была готова выдавать иранским детям даже временные визы, — объясняет раввин Файвиш Фогель, один из лидеров лондонского Хабада. — Меня попросили помочь в решении проблемы и получении виз для этих детей».

Фогель позвонил члену парламента еврею Гревиллю Джаннеру и рассказал ему, что 200 еврейским детям из Ирана нужно попасть в Лондон. Он попросил Джаннера, который представлял партию лейбористов, обратиться к министру внутренних дел консерватору Уильяму Уайтлоу с просьбой выдать визы.

«Уайтлоу спросил его: а кто гарантирует, что эти дети покинут Британию? — вспоминает Фогель. — На что Джаннер ему ответил: раввин Фогель из Любавичского фонда».

Шайемпур и Райчик полетели в Лондон, чтобы подготовиться к прибытию детей, чье присутствие в Лондоне должно было остаться в тайне. Дети приезжали группами; Шайемпур вспоминает, как он ездил в Хитроу, помогая детям выйти из самолета и пройти миграционные службы. По крайней мере однажды самолет сделал промежуточную посадку в Лондоне, прежде чем лететь дальше, и Шайемпура впустили в самолет, чтобы забрать детей, которых увезли на нанятых Хабадом автобусах, пока Шайемпур получал визы в их паспорта.

Часть мальчиков отправили в Кармель‑колледж, закрывшуюся с тех пор элитную еврейскую школу‑интернат в Уоллингфорде, графство Оксфордшир, и Райчик поехал туда в качестве консультанта. Еще часть мальчиков зачислили в лондонскую школу «Хасмонеан», а девочек определили в среднюю женскую школу Хабада в лондонском районе Стэмфорд‑Хилл. Но месяцы шли, а американских виз все еще не было.

Тем временем раввин Авраам Шемтов, директор вашингтонского Общества американских друзей Хабада, задействовал связи в администрации Картера и в конгрессе.

«Рабби Шемтов изо всех сил пытался добиться зеленого света из США, чтобы посольство в Лондоне выдало детям визы, — рассказывал Шайемпур в интервью JEM. — Мы ждали много месяцев, пока наконец на следующий день после Девятого ава нам, с Б‑жьей помощью, не позвонили со словами, что разрешение получено и дети могут ехать».

При полной поддержке американского посольства в Лондоне иранские дети получили студенческие визы I‑20 — что необычно, учитывая тогдашнюю политику США, — и дети наконец приехали в Нью‑Йорк.

На этом операция «Исход» завершилась. Из оков радикального режима удалось спасти 1800 еврейских детей.

В последующие годы из Ирана уехало 80 тыс. евреев; многим из них приходилось бежать нелегально. Дети — Лолоян, Каплан, Финк и сотни других — воссоединились с родителями спустя годы, и раввин Шолем‑Бер Гехт вспоминает, как он подписывал сотни писем персидских евреев, ходатайствовавших о статусе беженцев и рассказывавших о преследованиях, которым они подвергались в Иране. Это давало возможность уехать наконец и другим иранским евреям.

«Целый мир»

В ходе всей операции раввин Гехт‑старший ежедневно советовался с Ребе, чья поддержка была чрезвычайно важна для успеха операции. В архивах NCFJE хранятся сотни писем, отправленных Гехтом Ребе и ответов на них — они обсуждали планы в мельчайших деталях. В одном письме Гехт просит благословение Ребе для группы из 70 евреев, которых другая организация нелегально переправила через границу с Пакистаном и которых поймали:

<…> Это было сделано нелегально, стоило огромных денег, и мы не хотели вмешиваться в это, потому что считали организаторов людьми нечистоплотными <…> Да явит Г‑сподь Всемогущий милость и спасет их чудесным образом.

Яаков‑Йеуда, сын Сары Гехт

*Они действительно нуждаются в великой, безграничной и бескрайней милости.

Ответ Ребе на эту записку не очень ясен, но Ребе обращал особое внимание на то, чтобы оказывать постоянную поддержку иранским детям, прибывшим в Краун‑Хайтс. Известно, что в Пурим 1979 года Ребе сидел на почетном месте вместе с персидскими детьми и попросил их спеть какую‑нибудь еврейскую песню. Они начали петь «Игдаль Элоким Хай» на персидский мотив, и Ребе дал знак тысячам хасидов присоединиться к ним.

В последний день Песаха того же года Ребе произнес одну из многочисленных речей на тему иранских детей и в конце попросил, чтобы ее перевели для них на фарси. Он говорил об Иранской революции, о скрытых благословениях, которые она несла в себе, и о новой надежде для детей, изгнанных из родного дома. Он указал, что многие иранские дети присоединились к хабадской традиции таалуха и ходят по синагогам, неся слово Торы и разделяя радость праздника с другими евреями, самыми разными — тем самым они несут ликование и песни местным американским евреям, хотя сами они только что приехали.

Организаторы операции «Исход», указал Ребе, «не должны бояться, что они потратили столько энергии на такое [относительно] небольшое число детей, ведь каждый человек — это “целый мир”, и они повлияют на свои семьи и на все окружение».

Сорок лет спустя слова Ребе все еще звучат справедливо. Персидская еврейская община в США процветает, гордится своими корнями и крепко держится за еврейское наследие.

«Ребе сказал моему мужу, что даже если 10% иранских детей сохранят связь с иудаизмом, дело того стоило, — рассказывает ребецн Гехт. — На самом деле их намного‑намного больше. Мы действительно увидели результат».

«Ребе видел, что происходило, действовал соответственно и спас множество людей, не только физически, но и духовно, — говорит Афра. — Сколько людей было спасено? Много. Я была одна, а теперь у меня пятеро детей и шестеро внуков. Было 1800 детей, а теперь уже три поколения, и, с Б‑жьей помощью, будет еще больше».

Оригинальная публикация: Operation Exodus: The Chabad Effort That Saved 1,800 Iranian Jewish Children