Начало см. в № 9–12 (293–296) и № 1–4 (297–300)

Появление профессии хазана

Поначалу богослужения были короткими и простыми и почти не требовали участия профессионала: основные молитвы легко заучивались наизусть, поскольку их постоянно повторяли, и каждый мог составлять дополнительные молитвы на родном языке. Фраза Тертуллиана «молимся от души, без подсказчика» применима и к церкви II века, и к синагоге того времени. С течением времени, однако, в обязательной литургии появлялось все больше дополнений, все настойчивее звучали требования молиться на иврите, и множество необразованных евреев уже не могли запомнить текст. Богослужение осенних праздников стало особенно длинным, собиравшаяся на него паства, в том числе пришельцы из деревень, плохо разбиралась даже в последовательности молитв. В интересном респонсе гаона рассказывается, что хазану приходилось отводить время, чтобы ознакомить общину с порядком литургии Судного дня.

Литургических текстов становилось все больше, что нетрудно проследить на примере формулы покаяния (видуй). С незапамятных времен эта формула была неотъемлемой и крайне важной частью ритуала покаяния грешника, затем превратилась в грандиозное литургическое представление во время ежегодного покаяния первосвященника от имени всего народа в Иерусалимском храме. Впоследствии формула покаяния звучала в домах и синагогах. Рабби Йеошуа бен Леви обещал тому, кто «убивает Злое начало и кается в грехах», награду в этом и в грядущем мире. Раввины хотели, однако, чтобы покаяние было спонтанным, поэтому не вводили обязательной для произнесения всеми формулировки. Лишь некоторые из них предлагали различные образцы, которые молящиеся могли изменять по своему вкусу. Со временем многие из этих формул стали собирать и помещать в алфавитном порядке; списки пополнялись все новыми и новыми грехами, в которых следовало покаяться. В современном ашкеназском изводе в этом тексте перечислено 54 греха.

Достаточно рано образованные, специально подготовленные члены общины стали играть ведущую роль в синагогальной службе. В фарисейском иудаизме, как позднее у квакеров, бытовала вера в «священство всех верующих», но, по свидетельству Филона Александрийского, однако, не было противодействия тому, чтобы просвещенные члены общины вели службу. По мере удлинения богослужений в талмудический период «посланец общины» получал существенную свободу в отборе новых молитв, он отвечал за правильную передачу текста. Вскоре эта задача приобрела такую важность, что в больших общинах ее начали поручать профессионалам, для которых это стало единственным занятием. Хазан, который в древности исполнял главным образом обязанности сторожа, учителя детей и тому подобное, стал теперь ведущим богослужение. Такого человека вскользь упоминает созданная в Земле Израиля «Сефер а‑маасим» («Книга деяний»), из текста которой ясно, что эта должность существует довольно давно. Правда, древний титул «посланец общины» сохранялся, и его продолжали применять также в отношении непрофессиональных чтецов. Характерно, что Натронай Гаон уже различает «посланца» и обычного члена общины, который «поднялся на кафедру». Не изменяя закона, признававшего право любого члена общины старше 13 лет вести молитву, Амрам Гаон настаивал: за исключением особых случаев, общиной должны руководить квалифицированные люди. Другие гаоны подчеркивали, что необходимо хорошо понимать содержание молитв, и это тоже подталкивало к разделению труда в руководстве общиной. По всей видимости, в то время специальные хазаны существовали только в самых крупных общинах. Столетием позже встречается упоминание о «главном хазане» в Багдаде, который возглавлял всех вавилонских хазанов.

Простой член общины и профессионал, «посланец общины», читали вслух предписанные молитвы за тех, кто не мог прочесть их самостоятельно. Первоначальная задача никогда не исчезала, даже после того как появление печатных молитвенников сократило число несведущих до минимума. Вероятно, именно поэтому некоторые общины предложили хазану заранее читать все сто благословений, перечисленных Амрамом в начале его молитвенника, в том числе несколько благословений на еду и напитки, а также благословения, произносимые после еды, — предвосхищая моменты в течение дня, когда член общины не сможет произнести их самостоятельно. «Посланец» и другие грамотные члены общины не могли посетить все трапезы в течение суток. Такая практика вызвала резкую критику Маймонида, который строго запретил произносить какие‑либо благословения раньше времени, даже если в этом может возникнуть потребность.

Кроме того, предполагалось, что кто‑то будет толковать людям содержание недельных разделов Торы. В больших общинах, несомненно, было достаточно образованных людей, чтобы одни выступали в качестве проповедников, а другие — в качестве «посланцев». Обязанность разъяснять текст в проповеди лежала на почтенных знатоках еврейской традиции, прежде всего на главах ведущих ешив. В маленьких общинах такое разделение труда нередко оказывалось невозможным. Община, в которой был всего один видный ученый, возлагала на «посланца» двойную задачу — он должен был вести молитву и произносить проповеди. Сочетание должностей, зафиксированное еще в древней общине Шимонии Шимония — еврейский город, существовавший в эллинистическую эпоху на границе между Изреэльской долиной и Нижней Галилеей.
, продолжало существовать в Средние века и в Новое время, правда, теперь хазан исполнял главным образом обязанности «посланца народа», а не синагогального служителя. Когда средневековый составитель мидраша к книге «Шир а‑ширим» описывал Эльазара, сына рабби Шимона бен Йохая, как «чтеца Торы, запоминающего, поэта и проповедника», он, несомненно, имел в виду не только древние времена, но и собственную эпоху. Йеуда аль‑Харизи во время посещения Мосула слышал, как представители местной общины с гордостью рассказывали, что у них есть выдающийся «проповедник‑хазан», который «слова пророков объясняет, пиюты чудные поет и службу истово ведет» Цит. по: Йехуда Альхаризи. Тахкемони: еврейские средневековые плутовские новеллы / Пер. В. Лазариса. М., 2013. С. 277.
. Так в раннее Средневековье сложились тесные узы между литургическим и гомилетическим творчеством. Это явление отмечали многие исследователи обоих жанров. Оно было характерно не только для евреев. Великий церковный поэт еврейского происхождения Роман Роман Сладкопевец (умер в 556 году) — христианский святой, автор песнопений, именуемых кондаками.
привез из Сирии, где он родился, «поэтическую проповедь», именуемую контакион (кондак). Поселившись в столице империи (около 500 года нашей эры), он, как сообщается, сочинил не менее тысячи кондаков, в число которых входят знаменитый рождественский гимн и диатриба против предательства Иуды.

Принято считать, что автор литургической поэзии заимствовал представления и легенды из мидрашей, облекая их в поэтическую форму. При этом совершенно пренебрегают тягой к творчеству литургического поэта, которая иногда была даже сильнее, чем у гомилетов. Маймонид был отчасти прав, пренебрежительно отзываясь об «этих поистине невежественных людях, которые упражняются в краснобайстве, многословии и изобретательности в сочиняемых ими проповедях». Объясняя происхождение пиюта (он его называет «хизана»), Самавал Ибн‑Яхья писал, что хазан — это ведущий молитву и не более, но когда он читает дополнительные гимны, «публика встречает его криками и песнопениями». Таким образом, Самавал, просвещенный конверс Новообращенный.
, опосредованно свидетельствует о неформальности новой поэзии и о том, что жанр сложился как творческая импровизация хазана. Даже Таргум Земли Израиля, по сообщению Шмуэля Ибн‑Нагрелы, содержал «множество вставок из агады, которые синагогальные чтецы добавляли по собственному усмотрению». Сказано, что Ефрем Сирин Ефрем Сирин (ок. 306–373) — сирийский христианский богослов и поэт.
«проникся великой идеей использовать разделы из Писания как основу праздничной молитвы в форме гимна, то есть в художественной манере», это применимо и к еврейским мастерам литургической поэзии. В некоторых случаях есть даже документальные доказательства, что проповедник заимствовал у поэта. Например, пространный пассаж в «Леках тов» («Добром наставлении») Товьи бен Элиэзера представляет собой мидрашистcкий комментарий к древней крове (возможно, это арамейское слово происходит от слова «приближаться» «Приближается» — миткарев (ивр.). , потому что посланец «приближается» к Г‑споду) Эльазара Калира. Иногда преамбула, предваряющая проповедь, составлялась в поэтически‑литургической форме. Ранее считалось: древний плач на Девятое ава, опубликованный Зулаем, сложился из вступительных гомилий к мидрашу на книгу «Эйха», сейчас полагают, что он отчасти был их источником. Плач известен, кроме этого, лишь по довольно поздним мидрашам, фрагменты которых опубликованы Гинзбергом, и особенно по йеменскому «Мидраш а‑гадоль», однако нет оснований сомневаться, что хазан и проповедник взаимодействовали и в более ранний период.

Некоторые проповеди начинались с прямых цитат из литургической поэзии, но гораздо чаще, по‑видимому, проповедники заимствовали оттуда главные идеи, удачные фразы и тонкие герменевтические толкования библейских текстов. Литургический поэт, чаще просто набожный человек, а не поэт Б‑жьей милостью, в своих творческих исканиях находил скрытый смысл в Писании или развивал какую‑либо богословскую или этическую доктрину с не меньшим пылом, чем любой проповедник. А иногда один и тот же человек служил хазаном и проповедником в какой‑нибудь маленькой общине. В обоих качествах он часто ссылался на раввинистические толкования и легенды, более или менее знакомые его публике. Не реже, однако, он импровизировал, предлагая новые толкования и истории, создавал новые образы, почерпнутые из библейского стиха, обогащая бурно развивавшуюся агадическую литературу. Таким образом, вечный поиск «утраченных» мидрашистских источников литургической поэзии — это отчасти бессмысленное занятие.

Давление извне также влияло на эти процессы. Еще со времен Йеуды бар Барзилая ученые связывали творческий всплеск в области литургики в постталмудическую эпоху с гонениями на евреев. Во многих случаях подобное объяснение представляет собой клише, применяемое тогда, когда корни исторических явлений неизвестны или о них неприятно вспоминать. В отношении 146‑й новеллы Юстиниана, напротив, оно соответствует действительности. Несомненно, запрет толковать Устный Закон (девтеросис) в рамках формального образования подействовал сразу: агадическая проповедь оказалась под запретом, а агадическое стихотворение, включенное в литургию, не подлежало искоренению. Конечно, неприязнь христиан к Устному Закону зародилась не в VI веке. Во враждебной атмосфере Восточной Римской империи, где защищали синагогу, но преследовали евреев, было много причин использовать все возможности — и в образовании, и собственно в богослужении — синагогальной литургии, основа которой предположительно более древняя, чем христианство. Тем не менее новелла Юстиниана 553 года, так формально никогда и не отмененная, способствовала переменам в среде византийского еврейства перед зарождением ислама и сразу после этого события. Крайне тенденциозный Пиркой бен Бавой сообщает сведения, не зафиксированные в других источниках: византийские правители на какое‑то время запрещали чтение aмиды и «Шма». Если принять это на веру, то запрет должен был подтолкнуть к сочинению молитв подобного содержания для их замены.

Важно помнить о повседневных контактах между евреями и их соседями. Личные отношения между еврейскими и христианскими вождями были далеки от идеальных. К консультациям с еврейскими учеными прибегали гораздо реже, когда дело касалось литургии, чем когда возникал вопрос, связанный с переводом Ветхого Завета. В то же время немало верующих приходили в синагоги, чтобы посмотреть, что представляет собой главная угроза христианской ортодоксии, как считали святой Иоанн Златоуст, Агобард и другие церковные авторы. Миссионеры, не оставлявшие усилий обратить евреев в свою веру, не могли не ознакомить их с принципами и внешними формами христианского богослужения. И даже новообращенные в иудаизм из христианства, о которых говорится в двух стихотворениях Янная, не могли полностью отбросить старые привычки, как того требовал еврейский закон. Даже евреи, которые никогда не переступали порога церкви, могли узнать от прозелитов или гостей что‑либо о христианском богослужении. Да и сообщение о том, что еврейские хазаны тайком подслушивали церковную музыку в поисках тем, которые могли бы обогатить их репертуар (об этом упоминает раввин Смирны XIX века Исраэль‑Моше Хазан), не так неправдоподобно, как кажется, даже если принять во внимание официальный антагонизм между раввинами и клириками.

В Земле Израиля и христиане, и евреи читали многие молитвы на одном сиро‑арамейском диалекте. По‑видимому, даже гнев фанатичных вождей не мог отвратить любознательных евреев от наслаждения прекрасными и по форме, и по содержанию стихами Ефрема Сирина. В греческие церкви тоже все больше проникал дух сирийской христианской литургии, богослужение в церквях по соседству не составляло большой тайны для грекоязычных евреев, которые жили в бывшей эллинистической диаспоре. Иначе обстояло дело у их средневековых потомков. А ведь три столетия между Константином и Мухаммедом знаменуют собой период высочайших достижений как в греческой, так и в сирийской литургии!

Содержание некоторых христианских литургических памятников тоже вызывало любопытство евреев. Некоторые стихотворения были посвящены ветхозаветным темам, например жертвоприношению Ицхака, которое толковалось в сугубо агадическом духе, часто авторы описывали события того времени, особенно катастрофические последствия землетрясений или пожаров, от которых евреи страдали так же, как и христиане. Даже стихотворения, проникнутые антиеврейским духом, не были лишены интереса для еврейской публики, по крайней мере ее вождей. Последним нередко нужно было знать, как предотвратить угрозу антиеврейских волнений в народе. Например, одно из самых популярных назидательных стихотворений (известных под греческим названием «мемра») Ефрема стереотипно озаглавлено «Против иудеев», хотя в нем поэтически описан вход Иисуса в Иерусалим, да и только См.: Ефрем Сирин. Беседа против иудеев // Он же. Творения. Т. 5. М., 2014. С. 4–22.
.

Излишне говорить, что влияние было взаимным. В действительности евреям, не желавшим признавать богооткровенный характер Нового Завета, гораздо проще было пренебрегать христианским учением, нежели христианам игнорировать еврейские представления и литургические произведения, связанные с Ветхим Заветом. Мы помним, каким всеобъемлющим было еврейское влияние на христианскую литургию во время формирования последней. Литургическая формула, зафиксированная в надписи V века, начинается словами «Хейс Теос» («Един Г‑сподь») и явно представляет собой не что иное как вариацию на тему еврейской молитвы «Шма». Любопытно, что этот вариант, а именно дополнение «и Христос Его един», мог косвенным образом повлиять на известное мусульманское кредо «Нет Бога, кроме Бога, и Мухаммед пророк Его». . Еврейское влияние проявлялось и в последующие столетия, в частности в формировании литургии восточных церквей.