Разговор перешел на служанок, и тетя Генендл сказала: 

— Служанки — не пустяк. Они могут причинить массу хлопот. Однажды в нашем местечке, расположеном близко к австрийской границе, стоял полк русских солдат. У России с Австрией был какой-то спор, и вояки ждали, что разразится война. Или, может быть, царь предвидел новое восстание поляков. Этими русскими солдатами командовали полковник и несколько офицеров. Были казармы для солдат и конюшни для лошадей. По улицам ездили конные жандармы, за спиной ружье, на боку сабля. Наводили на евреев страх. С другой стороны, они охраняли еврейские лавки, и хозяева процветали.

Однажды мы услышали, что из Санкт-Петербурга приезжает очень важный барин по имени Орлов — дальний родственник царя, князь. Русские чиновники всполошились и перепугались, ибо лицо такого ранга никогда не посылали в столь заброшенные места. Особенно взволновались интенданты, потому что все до одного брали взятки и выставляли начальству фальшивые счета. Солдат, как правило, кормили невкусно, и мундиры их тоже были не лучшего качества. Ходили слухи, что тесто для солдатского хлеба месят босыми ногами. Полковник немедленно приказал, чтобы солдат лучше кормили и обеспечили приличной одеждой. Офицеры муштровали солдат с большим рвением и учили, что отвечать, если особа будет их спрашивать. Было велено выскоблить котлы на кухне и вычистить нужники. Все должны были надраить сапоги. Для князя приготовили обед, оркестр отполировал инструменты и каждый день репетировал.

Вскоре обнаружилось, что большой человек едет не для инспекции. Он выслан к нам в наказание за то, что вызвал кого-то высокопоставленного на дуэль и убил его. Поскольку сажать в тюрьму царского родственника было бы чересчур, его сослали на несколько лет в Польшу. 

Он прибыл в старой карете, запряженной парой кляч, и въехал не в предназначенный ему дом, а на постоялый двор Липы Резника. Князь выглядел усталым, изможденным, обносившимся. Он был невысок, с седой бородкой, и хотя имел чин генерала, одет был в штатское. Он, вероятно, лишился в Петербурге всякого престижа. Владыка из владык — без лампасов, эполет и медалей — всего лишь плоть и кровь. Увидев, каков князь, полковник отменил свои приказы, и солдат опять посадили на щи да кашу. Они перестали чистить сапоги три раза в день. Оркестр замолчал. Все же полковник и его подчиненные нанесли князю визит в харчевню. Я там не была, но Липа сказал, что князь принял гостей сухо и даже не предложил сесть. Когда полковник осведомился, не нужно ли чего-нибудь Его Высочеству, тот ответил, что ни в чем не нуждается и хочет только, чтобы к нему не приставали.

Князь почему-то хорошо относился к евреям. Один из них, маклер по продаже имущества, предложил ему купить старый деревянный дом, и князь сразу согласился. Маклер предложил и служанку. Звали ее Антоша. Это была вдова солдата, погибшего в турецкой кампании. Она стирала у евреев и жила в хате-развалюхе одна. Суть в том, что она не годилась и в прачки. Однажды она нам стирала, и все стало таким грязным, что моей маме пришлось перестирывать. Гладить, отбеливать или готовить постельное белье для катка она вовсе не умела. Несчастное, невежественное создание. Но у нее было довольно хорошенькое для ее возраста личико — синие глаза, белокурые волосы, курносый нос. Если не ошибаюсь, она была побочной дочерью польского помещика. Одно хорошее могу сказать — она не была жадной. Сколько бы ей ни заплатили, она горячо благодарила хозяйку и целовала руку. Когда маклер сказал об Антоше, князь захотел ее взять. У Антоши было одно платье, она надевала его по воскресеньям в церковь, одна пара туфель, которые она обычно носила в руках. В этом наряде она предстала перед князем. Он бросил один взгляд и согласился нанять ее. Обещал платить деньги, огромные для служанки такого низкого уровня.

Князь все делал быстро. Каждый день он гулял по Люблинской улице и шагал с такой скоростью, что натыкался на всех прохожих. Возле казармы была православная церковь. Но он не ходил туда даже на Пасху или русский Новый год. Его сочли еретиком и сумасшедшим. Вначале он получал уйму писем, но ни на одно не ответил, и через некоторое время почтальон стал приносить ему только одно письмо в месяц — извещение о переводе пенсии.

Рядом с домом князя была бакалейная лавка. Владелец Мендл, и его жена, Бейла-Гитл, очень сблизились с князем. Они снабжали его всем необходимым — даже вещами, которые обычно не найти в бакалее, такими как чернила, стальные перья, писчая бумага, вино, водка, табак. Бейла-Гитл заметила, что Антоша заказывает еды больше, чем могут съесть двое. Она покупала за один раз три фунта масла и десять дюжин яиц. Провизия у нее портилась, и приходилось выбрасывать ее. Князь жаловался Бейле-Гитл, что в доме завелись из-за Антоши мыши и паразиты. Бейла-Гитл посоветовала ему отказаться от нее и найти служанку поумнее, но князь сказал:

— Я не могу так поступить. Она приревнует.

Очевидно, он жил с этой простушкой. Я не согрешу, если скажу, что мужчине не нужен женский ум. Извините, но ему нужен лишь кусок мяса.

— Не говори так, Генендл, — сказала соседка Хая-Рива. — Не все мужчины одинаковы!

— Да? Все они такие! — сказала Генендл. — Был в Люблине раввин, которого звали Железная Голова. Он был очень ученый, хорошо знал Тору, но жена его, ребецн, не могла и молитвенник прочесть. В субботу и в праздники ей читали молитвы женщины. Ребецн только произносила «Омейн».

— А почему муж не учил ее? — спросила Хая-Рива.

— Ну, кто знает? Теперь только начинается история.

Князь пытался объяснить Антоше, что кое-какую еду нельзя хранить недели и месяцы. Но крестьянка не могла этого понять. Она подметала сор и оставляла кучу в углу, где стоял ее веник. Бейла-Гитл часто видела, как князь сам выносил мусор на помойку. Эта Антоша была вроде Йоселе из легенды о Големе. Если ему приказывали принести воды из колодца, он приносил столько, что заливал весь дом.

Готовить Антоша тоже не умела. Она или пересаливала блюдо, или совсем забывала посолить. Дошло до того, что князь надевал фартук и сам себе стряпал. Как мог такой знатный человек настолько опуститься? Он был ученым, всегда читал или писал что-то. Так был погружен в свои мысли, что иногда молоко убегало, а мясо пригорало.

Бейла-Гитл жила в квартире над лавкой и оттуда могла своими глазами видеть все происходящее. Она пыталась научить Антошу домашнему хозяйству, но тщетно. Антоша только говорила:

— Да, да, дорогая пани, я все сделаю, как вы говорите. — Плакала и целовала Бейле-Гитл руки, но так ничему и не научилась.

— Тупая, а? — спросила Хая-Рива.

— Глупая и упрямая, — ответила Генендл.

— Наверно, она давала ему в постели много радости, — сказала Хая-Рива.

Тетя Генендл, казалось, оторопела.

— Что может женщина сделать больше того, что она делает? Так или иначе, дела шли все хуже. Князь начал жаловаться Бейле-Гитл, что у него от Антошиной стряпни болит живот. Бейла-Гитл несколько раз приносила ему блюдо овсянки или куриный бульон, и он молча съедал. Однажды он сказал ей:

— Из-за глупого подозрения я убил друга. Моя жена умерла от стыда и позора. Я согрешил, и вот должен расплачиваться за свой грех.

Потом, когда Бейла-Гитл рассказывала это своим друзьям, она прибавила:

— Гой, который раскаивается, — вы когда-нибудь слышали такое?

Теперь послушайте: Антоша не научилась пользоваться спичками. Она зажигала спичку, забывала задуть и бросала на пол или в мусорное ведро. Несколько раз мусор загорался. Мог вспыхнуть пожар, но князь случайно замечал и тушил пламя. Он много раз говорил Антоше, что нужно тушить спичку прежде, чем бросить, но она всегда забывала. В развалюхе, где Антоша жила, пол был земляной, никакого дерева, и там ничего не могло загореться.

Князь привез из России книги и разные бумаги.

Он, очевидно, писал книгу. По вечерам пользовался керосиновой лампой с зеленым абажуром. Однажды поздно вечером он сидел и писал, и вдруг услышал крик. Подняв голову, увидел, что кухня в огне. Было уже поздно гасить пламя водой из ведра, горел весь дом. Антоша бросила в мусор зажженную спичку, а потом задремала.

Проснувшись, она увидела пламя и, очевидно, бросилась в него. Ее платье загорелось. Князь ринулся в кухню. Схватил Антошу на руки и выбежал. Его сюртук тоже загорелся. Оба превратились бы в пепел, но рядом была сточная канава, а накануне лил дождь. Князь бросился вместе с Антошей в канаву. Так Антоша не умерла, но осталась без волос и фактически без лица. Князь тоже обгорел, но не так сильно. У него хватило сил позвать на помощь, и Бейла-Гитл, услышав крик, разбудила мужа. Еще немного, и сгорел бы дом Бейлы-Гитл и, вероятно, вся улица. Когда пожарные проснулись и приехали со своими старыми шлангами и полупустыми бочками, от имущества князя осталась лишь куча пепла.

Тетя Генендл покачала головой и высморкалась. Протерла платком свои очки в медной оправе и продолжала:

— Полковник давно уехал из городка. Его полк перевели еще ближе к австрийской границе, к реке Сан. Но у оставшихся солдат было нечто вроде самодельной больницы. Она состояла из комнаты, где было три койки, и туда князь поместил Антошу — комок обгоревшей плоти, мешок костей. Она была ни жива, ни мертва. Военный врач, старый пьяница, предложил смазать ее салом, но когда приложили сало к коже, она стала лупиться, как лук. Антоша почернела как смола, стала почти скелетом. Но, покуда дышишь, ты еще жив. По сравнению с ней князь легко отделался, но не вполне — борода выгорела и не могла уже отрасти, руки и ноги покрылись язвами. Вся вина была на Антоше, но князь беспокоился только о ней. Просил доктора спасти ее. Доктор сказал откровенно:

— Она долго не протянет.

Антоша не могла говорить, только пищала, как мышь. Она к тому же ослепла.

Тем временем весть о несчастье достигла Санкт-Петербурга и вызвала волнение. Там уже забыли об изгнаннике-князе, но, услышав, что он лежит больной в заброшенном польском местечке и остался гол как сокол, его бывшие друзья почувствовали сострадание. Новость достигла ушей царя (не теперешнего, а его отца), и он приказал вернуть князя в Россию. Царь послал доктора и брата милосердия, велел известить губернатора в Люблине. О событии написали газеты. Приехали репортеры и стали расспрашивать жителей местечка. Как князь жил? С кем он общался? То, се… Местные русские не любили князя, потому что он избегал их. Поляки, разумеется, не могли сказать о русском доброго слова. Но евреи хвалили его. Он давал деньги на бедных и на больных в богадельне. В местечко прибыл целый отряд чиновников. Царь потребовал, чтобы изгнанника отправили домой с почетом. Все хорошо знали, что у него была любовница из простых, служанка-полька, которая сейчас боролась со смертью, но им, разумеется, было на нее наплевать. Для князя приготовили карету с восьмеркой лошадей. Предполагалось отвезти его в Люблин, а оттуда поездом в Петербург. Но, как говорится, русские составили план, не спросясь хозяина. Князь заявил твердо, что без Антоши не поедет.

— Он все еще любил ее, а? — спросила Хая-Рива.

— Безумно! — ответила тетя Генендл.

— Как важный господин мог полюбить такое создание? — спросила другая соседка.

— Влюбленные всегда полубезумны, — ответила Генендл.

— И как же поступили? — спросила Хая-Рива. Тетя Генендл почесала голову.

— Я забыла, на чем я остановилась. Не надо перебивать меня. Да, так чиновники разозлились. Как они могли привезти ее в Санкт-Петербург? К тому же она была на пороге смерти. Они ждали, чтобы она умерла, но дни шли, а она все еще жила. Называется «жизнь» — горе! После долгих споров чиновники потеряли терпение. Послали в Санкт-Петербург телеграмму о том, что князь выжил из ума. Пришел ответ — оставить его там, где находится.

Теперь слушайте. На следующее утро после отъезда русских князь пошел к попу и попросил обвенчать его с Антошей. Поп не поверил ушам своим.

— Обвенчать вас? Она все равно что покойница! — воскликнул он.

— Согласно закону разрешается жениться на женщине, покуда она дышит, — ответил князь.

Я вас не задержу. Князь купил Антоше подвенечное платье и стащил больную женщину с постели. Двое солдат принесли ее на носилках в церковь. Весь город — и евреи, и гои — пришел посмотреть на странную свадьбу. Ожидали, что новобрачная испустит дух до церемонии, но она как-то продержалась. Вряд ли она сознавала, что с ней делают. Польский ксендз возражал, говорил, что она католичка, русский не имеет права жениться на ней по своему ритуалу. Но власть была не у поляков, а у русских. Колокола звонили, орган играл. Русский хор пел, и жених стоял в одолженном мундире, с выгоревшей бородой. От огня спасли только саблю и медаль.

Три дня спустя Антоша, наконец, отдала Богу душу. Поляки одержали победу, похоронив ее на польском, а не на русском кладбище. Через несколько месяцев князь подхватил пневмонию и тоже скончался. Он завещал похоронить себя рядом с Антошей, но власти не позволили. Из Петербурга пришла депеша, приказывавшая похоронить его с воинскими почестями. На похороны приехал губернатор из Люблина, играл оркестр, нашли старую пушку и произвели салют. Вы не поверите, но, когда князь болел, евреи читали псалмы. Раввин сказал, что князь был своего рода святым.

Тетя Генендл высморкалась и вытерла уголком шали слезинку.

— Почему я говорю вам все это? Чтобы понять, что служанку не отметешь движением руки. В старое время служанки были наложницами хозяев. Даже сегодня, когда человек остается без жены, служанка часто заменяет ему жену. Я знаю историю о раввине, который полюбил свою служанку и женился на ней, когда овдовел. Он был семидесятилетний белобородый старик, а она девчонка четырнадцати лет, дочь водоноса.

— И город это позволил? — спросила Хая-Рива.

— Старейшины так разозлились, что в одну пятницу выгнали обоих из города на телеге, запряженной волами, — сказала Генендл.

— Почему волами? — спросила Хая-Рива. Тетя Генендл немного подумала.

— Потому что волы идут медленно, и прежде, чем эта парочка достигла бы населенного пункта, солнце бы уже село, и, им пришлось бы справлять субботу посреди дороги.

(Опубликовано в газете «Еврейское слово», № 37)