В уходящем 2019 году исполнилось сто лет со дня рождения Джерома Дэвида Сэлинджера. С воспоминаниями дочери американского писателя познакомился Анатолий Найман.

Перед прилетом президента Кеннеди в Даллас, где он был застрелен, журналисты опрашивали местных жителей, что они о нем думают. Невзрачный, злобного вида парикмахер сказал: «Бог создал одних людей большими, других маленькими, но он создал также человека по имени Кольт, который уравнял шансы». Эти слова можно поставить эпиграфом к книге Маргарет Сэлинджер «Над пропастью во сне: мой отец Дж. Д. Сэлинджер» — вместо мало внятных цитат стихов и прозы, которыми автор открывает почти каждую главу. В Штатах она вышла в свет в 2000 году, у нас через шесть лет («Лимбус Пресс», СПб–Москва).

На протяжении 600 без малого страниц личность обычного невеликого калибра занимается убийством отца, созданного «большим». По-человечески ее можно понять. Она — она: какая есть. Бесконечные, как у любого человека, трудности жизни, плохой характер, нелады со здоровьем, сексуальная озабоченность, запутанные отношения с нравственностью. Плюс папаша. Джером Дэвид Сэлинджер родился в 1919 году, а в 1951-м выпустил книжку «Над пропастью во ржи». Эффект, произведенный ею на человечество, трудно передать. Писатели-мифы начала века, Пруст, Джойс, Кафка, проникали в сознание людей традиционными путями, через признание у изощренного интеллектуального читателя. «Над пропастью», книга, хотя и проложенная многими слоями культуры, этики, религиозности, обращалась ко всем, к любому. Каждое ее слово было живым: не просто понятным, а таким, которое становится понятным, когда его произносит герой Сэлинджера, подросток, взыскующий правды. Это был прорыв из литературы в реальность, с книжной страницы в быт семейный, домашний, уличный, в личный опыт, непосредственно в душу, — равного которому в XX столетии не случалось ни до, ни после. Небольшую книжку прочли все. Когда Маргарет на аэродроме протягивала билет со своей фамилией, контролер спрашивал: «Вы не родственница?» Во времена далекие можно было иметь такого отца, как Ной, и не нервничать по этому поводу. В наши дни тотальной амбициозности всяк настаивает, что он сам с усам. Чтобы не жить в тени отца, его надо или устранить (что, согласитесь, немного чересчур), или — что проще — изобразить таким же, как ты. «Разоблачение» выдающихся фигур превратилось в литературный жанр, таких книг наберется обширная библиотека.

Любителей этой литературы — «толпа», как заметил еще Пушкин. Но странная вещь: разоблачаемому ничего не делается. Ни объективно, ни в представлениях толпы — которая, что он «мал, как мы, и мерзок, как мы», уверена, еще не читая очередной книги. В чем бы дочь ни обвиняла Сэлинджера, это оборачивается против нее. Например: его привлекали к себе совсем молоденькие девушки, почти девочки. Она объясняет это даже не его вкусом, а неодолимым желанием подчинить их — как и собственных детей — своей воле. Примитивное, ничего не дающее для понимания писателя объяснение. Да, они привлекали его — потому что они были еще не отравлены тем представлением о мире со всеми его отношениями, постулатами, предпочтениями, которое мир выдает нам как единственно верное. И которое при спокойном вглядывании оказывается не чем иным, как миражом. Если он подчинял своим убеждениям, это была не самоцель, а верность убеждениям, которых ничто не могло поколебать. Только так и бывает с людьми исключительными, в высшей степени независимыми — это и делает их таковыми.

Обвинять другого в том, что твоя жизнь, как ты считаешь, не удалась, — показатель внутренней дисгармонии, душевной неразберихи, озлобленности. Обвинять в этом родителей означает расписываться в полной собственной несостоятельности. Две трети книги — доморощенный психоанализ, ссылки на множество прочитанных на эту тему книг, безосновательно претендующих на основательность, одинаково бледных. Почему неверующих евреев (Сэлинджер — наполовину еврей) тянет в секты. Как секты действуют, чтобы завладеть попавшим в их сети. Какова модель поведения сектантов, их перехода от одного учения к другому. Дескать, глядите, жизнь моего отца укладывается в эти схемы. Точь-в-точь как мистера Брауна и миссис Смит. Ну да, но ни Браун, ни Смит не сказали ничего похожего на: «Публиковаться — чертовски неловко; это все равно что идти по Мэдисон-авеню со спущенными штанами». Если Сэлинджер — «один из» и при этом тратит такие усилия, чтобы в его жизнь не совались чужие, зачем именно его насильно выволакивать на публику 40-летней женщине, которая с детства слышала от него столько нежных и смешных слов? Только потому, что она хотела быть «как все», а ему это «как все» — нож острый?

Ради этого она в прямом смысле слова выставляет на всеобщее обозрение его постельное белье, описывает простыни и пододеяльники. Чтобы стать «собой», уйти из-под отцовского влияния в мир «всех», она, как младший сын Ноя, предлагает желающим посмотреть на наготу отца. Взрослому человеку упрекать маму и папу в том, что чего-то недодали, — последнее дело: психоанализ, и вообще-то будучи штукой самодельной, тут как нельзя более кстати. Когда в классе, где училась Маргарет, объявили об убийстве Кеннеди, дети, маленькие зверята, пришли в неописуемый восторг от уж не знаю чего: невероятности, яркости, громкости события. За год до этого Сэлинджера с женой пригласили в Белый дом. Жаклин Кеннеди по телефону уговаривала его приехать, жена была за, он твердо отказался, настолько затея что-то собою представлять на людях ему претила. Во время похорон президента он сидел перед телевизором «с пепельно-зеленым лицом, и слезы текли у него по щекам: за всю жизнь я единственный раз видела, как отец плачет». Тут же: «До сих пор не могу понять, за что его так выделил отец». Сильная картинка все вместе — от детского ликования до слез человека, прошедшего вторую мировую войну.

Она предпочитала «срединную землю между небесами и адом», максималист-отец — крайности. С этим, как с наваждением, она борется на протяжении всей книги и обличает его в пренебрежении к ней. Его ответ: «Меня можно обвинить в некоторой отстраненности, но не в пренебрежении». Он так живет, можно ли в такой жизни обвинять? Это приводит ее в бешенство. Но он, как герои его книг, принадлежит к тем, кто «отличается довольно мучительной способностью страдать от боли, которая, в сущности, вовсе даже не их боль». Такие для осуждений вроде тех, что предъявляет к нему дочь, неуязвимы.

(Опубликовано в газете «Еврейское слово», № 369)