Материал любезно предоставлен Tablet

17 сентября фейсбук объявил о новых мерах противодействия ненависти и экстремизму. Эта тема актуальна для нас всех, потому что платформой фейсбук пользуется чуть ли не четверть населения Земли. В некоторых уголках мира ее используют для развертывания массовой агрессии: например, буддистское большинство в Мьянме мобилизовало с ее помощью своих сторонников против крупного меньшинства рохинджа. В других местах политики пытаются через фейсбук воздействовать на поведение избирателей: 12 сентября фейсбук заблокировал чат‑бот, действовавший с официального аккаунта предвыборной кампании Биньямина Нетаньяху и заявлявший, что израильские арабские политики «хотят нас всех уничтожить». В силу масштаба и влияния этой социальной сети нормы сообщества и политика в отношении враждебных высказываний на фейсбуке являются одним из важнейших кодексов вежливости и правил общения на планете, пусть даже не все их читали.

По всей видимости, фейсбук оказался под немалым давлением, не только в США, но и в других странах, и ему пришлось согласиться на политику большего вмешательства. Можно понять почему: как еще добиться того, чтобы социальная сеть — по размаху не сопоставимая ни с чем в истории человечества — использовалась для «связи» между людьми (в соответствии с корпоративным девизом фейсбука), а не для поляризации, разделения и даже убийств? Похоже также, что фейсбук испытывал немалое давление, например со стороны защитников свободы слова или политиков, чей дискурс может расходиться с этими стандартами, требовавших не вводить политику еще большего вмешательства. Усилия фейсбука по пересмотру политики противодействия враждебным высказываниям оказались в поле зрения СМИ.

Что может посоветовать историк хранителям самой большой социальной платформы на Земле в их важнейшей задаче? Совет историка необходим. Идеи, достаточно влиятельные, чтобы мотивировать насилие в обществе, — идеи, касающиеся религии, национальности, расы и этничности, гендера и сексуальности, и многие другие — имеют глубокие исторические корни. Эти идеи составляют существенную часть унаследованной нами культуры в силу того, что они тесно связаны с прошлым, которое мы считаем своим, и с ценностями, которыми мы дорожим, и поэтому они в состоянии воздействовать на нас. Не следует сомневаться в важности истории, сомневаться можно в нашей способности запретить потенциал истории мотивировать насилие и неравноправие, как этого требует определение враждебных высказываний, принятое фейсбуком.

В настоящий момент на фейсбуке действует следующее определение:

Под враждебными высказываниями мы понимаем непосредственные нападки на людей, мотивированные их расовой или этнической принадлежностью, национальностью, вероисповеданием, сексуальной ориентацией, кастой, полом или гендерной идентичностью, а также наличием серьезного заболевания или инвалидностью. Мы также обеспечиваем некоторую защиту людям с иммиграционным статусом. Под нападками мы понимаем агрессивные или принижающие человеческое достоинство высказывания, утверждения о неполноценности или призывы к изоляции или сегрегации https://www.facebook.com/communitystandards/hate_speech .

Определение, достойное похвалы. Проблема, как обычно, кроется в интерпретации. Примените его слишком строго, и вы отрубите изрядную долю сообщений и споров, столь характерных для демократического общества. Примените его слишком свободно, и вы допустите мобилизацию предрассудков, доказанно способных вызывать агрессию.

Прочтите это определение, и вас удивит, что можно сейчас найти в фейсбуке. Посмотрите, например, хэштег #Rotschild, и увидите посты с проклятиями в адрес представителей этого семейства (иногда с полными именами и фамилиями) за все что угодно, от терактов 11 сентября до коллапса мирового финансового порядка, массовой миграции в Европу и США и захвата планеты инопланетянами. Можно легко загрузить видео на английском языке, где «исламского бога» называют террористом и палачом. А если вы знаете арабский, то вы найдете массу материалов, направленных против «сионистов» и «крестоносцев».

Хотелось бы, конечно, чтобы все эти материалы не были частью веками формировавшегося наследия человечества. Но они именно таковы и нередко представляют собой часть самой важной для нас истории.

Посмотрите на историю Роберта Боуэрса, который в прошлом году ворвался в синагогу «Эц Хаим» в Питтсбурге и расстрелял 13 человек, убив 11 из них. Незадолго до того, как нажать на курок своей винтовки, Боуэрс опубликовал на своей странице в социальных сетях (стоит отметить, что это была сеть Gab.com, а не фейсбук) парафразу на Евангелие от Иоанна: «Евреи — дети дьявола» (ср. Иоан., 8:44). На самом деле в Евангелии сказано: «Ваш отец — диавол, и вы хотите исполнять похоти отца вашего. Он был человекоубийца от начала и не устоял в истине, ибо нет в нем истины. Когда говорит он ложь, говорит свое, ибо он — лжец и отец лжи».

Так что же, политика противодействия враждебным высказываниям должна запретить публиковать любые цитаты из Писания или из любого религиозного текста или учения, если в прошлом эти тексты мобилизовали насилие и потенциально способны сделать это и в будущем? Нужно ли исключить теперь из социальных сетей Мьянмы любое упоминание о буддистских текстах, храмах и учениях, которые сейчас используются для оправдания агрессии против мусульман? Надо ли банить за любую цитату стихов из Корана, которые за полтора тысячелетия сосуществования ислама и христианства в Египте возбуждали антихристианские движения?

Проблема касается не только религии. В прошлом для оправдания насилия использовалось несметное количество исторических эпизодов — посмотрите, как «белые супремасисты» используют символику эпохи Гражданской войны в США, а Брендон Таррант апеллировал к войнам на Балканах, устраивая погром против мусульман в Новой Зеландии — как же решить, какие фрагменты прошлого публиковать безопасно, а какие нет?

Возьмем маловероятный пример «Мистерии Эльче», к которому я, признаюсь, никогда не подумал бы обратиться, если бы мой друг Стивен Гринблат не пригласил меня полюбоваться этим спектаклем, объявленным ЮНЕСКО «шедевром устного и нематериального культурного наследия человечества». Небольшой город Эльче на средиземноморском берегу Испании известен двумя вещами — великолепными пальмовыми рощами, посаженными тысячу лет назад, когда этот регион находился под властью мусульман, и религиозной драмой, которой христианские «реконкистадоры» отмечали праздник Вознесения Девы Марии 14–15 августа еще до отплытия Колумба. «Мистерия Эльче» — первое слово обозначает жанр литургической драмы — самая древняя постоянно ставящаяся драма в Европе. Она старше даже своей более знаменитой сестры — «Страстей Христовых» в Обераммергау: ее разыгрывают в южной Германии примерно с 1634 года, и Гитлер хвалил ее за то, что евреи изображаются здесь врагами Господа.

Пьеса из Эльче вряд ли станет популярной на сценах мира: она длится около пяти часов, представление растягивается на два дня. В первый день праздника, который носит название «Ла Веспра», Дева выражает желание посетить места, где страдал и умер ее Сын. Она (я говорю «она», хотя здесь, как в шекспировском театре, женские роли исполняют мальчики) вместе со свитой входит в городскую базилику Девы Марии, облаченная в голубое одеяние, с золотым нимбом на голове. Она движется медленно и величаво, как будто стараясь выглядеть изображением на иконе, а не живым человеком. Светловолосые ангелы (которых тоже играют мальчики, хотя пол ангелов пока что остается открытым богословским вопросом) кладут перед ней подушечки, и она преклоняет колена, исполняя монофонические гимны на каждой из остановок Крестного пути. Звук мальчишеского распева — высокий, тонкий, каталанские слоги разливаются по огромной церкви, затихая и воспаряя, — долго звучит в монотонном напеве.

Когда процессия доходит до стоящей на возвышении платформы, воздвигнутой специально для этого случая под высоким куполом собора, поразительно далеко вверху открывается потайная дверь, и поющий ангел начинает медленно спускаться вниз на деревянном подъемнике, управляют которым невидимые рабочие, стоящие под самым куполом. Это движение по проволоке между небом и землей представляет собой одно из чудес мистерии, и сегодня, в век, когда мы давно привыкли к спецэффектам, оно производит столь же драматическое впечатление, сколь и сотни лет назад.

Ангел возвещает Марии надвигающуюся кончину, выполняет ее просьбу, чтобы перед смертью вокруг нее собрались апостолы, и дает ей пальмовый лист, который положат ей в могилу. В этот момент начинают прибывать апостолы с богатым полифоническим пением — начиная с «возлюбленного» Иоанна и заканчивая «неверующим» Фомой (который появится только завтра). Музыкальный переход происходит внезапно: как будто фильм, который начался черно‑белым, внезапно стал цветным.

Апостолы (пока еще без Фомы) собираются вокруг Марии, которая прощается с ними, отдает указания по поводу погребения и падает навзничь. Пятеро ангелов спускаются с небес, забирают ее душу в виде небольшой статуи и возносятся обратно, напоминая (пением) апостолам, где им нужно похоронить Богоматерь.

Этот рассказ очень слабо передает ощущение, которое испытали мы с женой в этом году, сидя среди тысяч прихожан в раскаленной от жары средиземноморской базилике и следя, как разворачивается христианская богослужебная драма. В конце первого вечера сидевшие за нами пожилые супруги (которые любезно комментировали происходящее нам на ухо шепотом, на тот случай, если мы что‑то упустили, например внезапное падение Девы) заверили нас, что если первый день нас потряс, то второй, который будет еще более драматическим, потрясет неизмеримо больше. Не пропустите евреев, сказали они. Это самая лучшая часть.

Второй день, «Ла Феста», действительно выглядел драматично. Он начинается с того, что апостолы несут Деву на носилках к месту погребения. Внезапно у церковных дверей появляется группа «евреев» (их играют христиане: евреи в этом регионе не живут с XV века), одетых как массовка из фильма «Бен Гур». Они возбуждены и гневно жестикулируют, глядя на сцену, разворачивающуюся на платформе под куполом. Их песня полна ненависти: это почитание Девы — великое бесчестье для них, и они этого не позволят. Антитеза бросается в глаза: с одной стороны, полные ненависти и неверия евреи, с другой — христианское благочестие. Спектакль XXI века выглядит словно картина XV века, вроде «Источника благодати» Яна ван Эйка (появившегося в Испании примерно в то же время, что и «Мистерия»).

Евреи взбираются на сцену и нападают на апостолов, пытаясь отнять тело Девы. Две группы сражаются между собой, пока один из евреев не хватается за носилки. Внезапно у него отнимаются руки. Другие евреи, видя это чудо, застывают от удивления. Они все соглашаются обратиться в христианство, и хор исполняет тихую гармоническую мелодию, под которую всех евреев по очереди крестят, прикасаясь пальмовой ветвью ко лбу. Апостолы и (бывшие) евреи окружают платформу, поднимают ввысь кресты для шествия и вместе несут тело Богоматери.

Это, конечно, не все. Не пропустите четырех ангелов, которые спускаются, держа в руках арфу и гитару, и поднимают статую Девы, напевая мелодию, которая будет звучать у вас в голове еще несколько месяцев; а также Троицу, которая снисходит, чтобы венчать Марию, вознесенную выше всех, и сделать ее Царицей Небесной. Останьтесь до финального призыва и прославления Девы тысячами верующих в конце спектакля. Но мои пожилые информанты были правы: худьяда (так называется эпизод с евреями — это слово означает одновременно толпу евреев и поворот к худшему, действие с негативными последствиями) — это момент наивысшего динамического человеческого конфликта посреди литургии, как будто библейские персонажи, нарисованные на золоченых алтарях, внезапно ожили и стали ссориться у нас на глазах. Неудивительно, что многие поколения зрителей обращают особое внимание на эту сцену.

Хотя пьесу ставят в базилике Девы Марии уже почти 600 лет, только в 2019 году трансляцию праздника можно было увидеть на официальной странице в фейсбуке: Misteri d’Elx Oficial. И тут возникает вопрос: подлежит ли еврейская сцена удалению в соответствии с политикой противодействия враждебным высказываниям фейсбука? В конце концов, с исторической точки зрения она принадлежит к достойному и весьма влиятельному семейству стереотипов и является частью христианского дискурса, представляющего евреев врагами Бога и всего божеского.

К стереотипам можно относиться как передаваемым культурной традицией когнитивным аббревиатурам, предрассудкам (буквально «существующим перед рассудком»), с помощью которых люди пытаются осмыслить всю сложность мироздания. С этой точки зрения стереотипы о евреях, разумеется, представляют собой один из инструментов, с помощью которых христиане (а также мусульмане и множество представителей светской культуры) стремятся различить добро и зло в морально амбивалентном и неоднозначном мире. Книга Розмари Рейтер «Вера и братоубийство: Теологические корни антисемитизма» — лишь одна из множества научных работ, где негативный образ евреев и иудаизма в христианском богословии рассматривается как одна из причин насилия, направленного против евреев, и даже одна из причин Холокоста.

Осознание потенциальной связи между современным геноцидом и древним воплощением космического противоборства, по‑видимому, заставило спонсоров «Страстей Христовых» в Обераммергау изменить изображение евреев после Второй мировой войны. В результате Иисус превратился у них в раввина, а еврейские стражи стали римлянами. Подобного рода изменения представляют собой определенную проблему. Людям нелегко по‑новому интерпретировать то, что они считают самым базовым откровением, даже если они понимают, что такое учение провоцирует насилие.

В отношении «Мистерии Эльче» задача несколько проще. В Новом Завете ничего не говорится о последних днях Марии. Истории о смерти, погребении или воскресении Девы появляются в источниках только в IV–V веках. И как только они возникли, авторы, такие, например, как Псевдо‑Мелитон Сардийский, дополнили их красочными эпизодами еврейской враждебности. Эти эпизоды отсутствуют в самых ранних христианских текстах. И они, несомненно, оказали воздействие на представления многих поколений почитателей Девы о евреях и иудаизме и даже провоцировали насилие.

Можно ли удалить такого рода эпизоды без ущерба для основополагающих догматов веры? Нужно ли их удалять? Желательно ли и возможно ли вообще очистить унаследованные нами культурные практики — язык, религию, искусство, мораль и т. д. — от их собственной истории, то есть от предрассудков и устоявшихся моделей, возникших в мире прошлого?

В конце XVIII века, примерно в то же время, когда в недавно основанных Соединенных Штатах Америки ратифицировали Билль о правах, просвещенный епископ запретил сцену худьяды в драме Эльче. По‑видимому, епископа потрясла агрессия, которую спровоцировала эта сцена в самой базилике: публика, в стремлении присоединиться к апостолам в защите Девы, избила актеров, исполнявших роли евреев. Эту сцену вернули в сценарий в 1924 году, желая «восстановить» праздник в первозданном виде. Как и многие реконструкции такого рода, этот шаг больше говорит о периоде, когда она была совершена, чем о восстановленных «исторических истоках». С тех пор она не перестает радовать публику.

Даже если мы все согласимся, что худьяда представляет собой «стереотип ненависти», согласно которому евреи враждебны всему доброму и божественному, нужно все равно задаться вопросом: возбуждает ли она агрессию, дегуманизацию и сегрегацию, запрещенные политикой фейсбука? Ответить на этот вопрос не так уж легко. Некоторые исследователи видят в этой сцене прославление единства: обратившись в христианство, евреи вместе с апостолами участвуют в погребении Богоматери. С другой стороны, представление евреев в образе врагов, чье присоединение к обществу возможно только в результате обращения, вызванного чудом, вполне можно трактовать как дегуманизацию и сегрегацию, особенно в обществе, у которого в анамнезе присутствуют насильственные обращения, изгнания и инквизиция.

Вопрос об угрозе не так уж однозначен. В конце концов, в Испании сегодня живет очень мало евреев, а даже если бы они были, драма не призывает ни к какому насилию, хотя и может усилить существующие стереотипы. Один священнослужитель, которого мы встретили на улице во время процессии, которой открывается второй день праздника, сказал нам, что во времена Марии евреи пользовались большой властью, да и сейчас пользуются — данные социологических опросов показывают, что такой взгляд широко распространен в Испании. Но зачем волноваться о подобных стереотипах, если в Испании осталось так мало евреев, которым они могут повредить?

Сегодня евреев почти нет в Иране, Ираке, Египте, Польше, Венгрии и многих других странах, где евреи и иудаизм когда‑то переживали расцвет. Означает ли это, что активное распространение стереотипов в этих странах не может причинить никому вреда? Разумеется, нет. Разрушительный потенциал сохраняется, и не только для евреев или для Израиля, но и для всех граждан тех стран, происходящим в которых манипулируют политики, использующие дискурс вражды для консолидации собственной власти.

Мы не можем знать, какое воздействие идеи и идеалы нашего прошлого окажут на будущее, предсказать которое не в нашей власти, но сомневаться, что такое воздействие будет присутствовать, не приходится. Приведем пример, близкий к Эльче: в Баварии в первые века существования «Страстей Христовых» в Обераммергау евреев почти не было, но нельзя отрицать, что христианский антииудаизм, нашедший отражение в этой пьесе, сыграл существенную роль в формировании предрассудков, с которыми столкнулись евреи, когда они в больших количествах стали селиться в немецкоязычных областях на рубеже XVIII–XIX веков. Отсюда и похвалы, которые расточал пьесе Гитлер (а до него Вагнер), стремясь мобилизовать эти предрассудки для целей окончательного решения еврейского вопроса.

Я признаю, что мои рассуждения о средневековом мышлении не дают руководству фейсбука того, что военные называют «оперативной информацией, являющейся руководством к действию». Компании должны действовать с помощью инструментов, имеющихся в их распоряжении, а мои размышления предполагают, что очищение наших умов, наших СМИ и наших культур от того, что фейсбук именует «враждебными стереотипами», потребует инструментов гораздо более действенных, чем эти. Проблема не только в том, что корпоративные социальные сети нашего времени руководствуются в первую очередь соображениями прибыли и расширения, и не в том, что демократическое общество зависит от дебатов и свободного обмена мнениями. Она состоит и в том, что мемы, с помощью которых распространяется предрассудок, а в обществе мобилизуется агрессия, не так‑то легко отделить от самых дорогих обществу ценностей. Самые устойчивые стереотипы и самые мощные (и активнее всего оспариваемые) идеалы существуют совсем рядом — не только в религии, но и в языке, философии, идеологии и в моделях поведения, усваиваемых из культуры, в которой мы родились и чье прошлое мы унаследовали. Алгоритмы не спасут нас от истории. Нужно более критично отнестись к самой истории. 

Оригинальная публикация: Facebook’s Hate Speech Policy and the ‘Mystery of Elche’