Гилель Цейтлин (1871–1942) — один из важнейших еврейских мыслителей первой половины XX века, философ и мистик, погиб по дороге в лагерь смерти Треблинка, в канун Рош а‑Шана 5703 (1942) года. Именно в его эссе «Безмолвие и глас», в 1936 году, впервые пророчески прозвучало слово «Шоа», предрекая надвигающийся крах мироустройства и уничтожение большей части европейских евреев. Цейтлин при жизни имел огромный авторитет в еврейском мире, а после смерти труды его надолго оказались в забвении.
Сегодня издательство «Книжники» предприняло перевод его трудов и комментирование на русском языке. Читатели «Лехаима» прочтут большую работу Цейтлина о хасидизме, публикацию которой мы продолжаем в этом выпуске.
Продолжение. Начало в № 8–11 (304–307), 1–2 (309–310), 4 (312), 6–8 (314–316), 10–11 (318–319), 3 (323)
14
Вот в чем заключалось искусство р. Нахмана: знал он всему надлежащее время в соответствии с положением и обстоятельствами, расположением души и внутренней сутью каждого приходившего к нему человека.
Считал он себя искусным врачевателем душ и потому стремился познать исток всякой нравственной болезни, будь то общей или частной, чтобы найти от неe лекарство под стать больному, принимая во внимание жизненные обстоятельства, свойства, привычки и личные его особенности.
С одним говорит он строго, с другим — мягко, этого принизит, а того возвысит, этого словом бичует, а того — лобызает. Прочие праведники боялись геинома, после смерти грешника ожидающего; р. Нахман же боялся мира земного, ибо казался ему этот мир подлинным геиномом . Спасти должно людей, вырвать из адского пламени, избавить от мучений мирских…
«Тебя уже изъял я из мира», — сказал он однажды ученику .
А чтобы изъять человека из мира, чтобы избавить его от мучений, нужно убедить его, что ничего не потеряет он, даже если покинет этот мир, что не стоит мир трудов, которыми утруждает, что отмести надо в сторону все притязания и требования мира земного, ибо множество есть миров иных, куда более возвышенных и прекрасных…
А поскольку знал р. Нахман, что не все страдания одинаковы, что у каждого свои особенные мучения и ни на что не похожие горести, — со всяким человеком говорил он иначе, убеждая разными доводами и особенными способами.
«Лишь тогда достигнет праведник совершенства, — говорил р. Нахман, — когда сможет пребывать он и вверху, и внизу. Перед тем, кто вознесся ввысь и мнит себя достигшим высочайших ступеней, обнажит праведник всю его низость, и, напротив, пребывающему в областях низменнейших, почти под землeй, укажет праведник на то, что близок он, во всей своей низости, Г‑споду благословенному. И в этом необходимое свойство праведника, а иначе не праведник он вовсе. Ибо должен он показывать падшему до ступеней нижайших, что все еще близок тот к Г‑споду благословенному и будто бы и вовсе не отдалялся от Него, пробудить его сердце и открыть ему:
— Не страшись и не трепещи; ибо с тобою Г‑сподь благословенный и близок к тебе весьма , ибо “вся земля полна славы Его” (Йешаяу, 6:3).
И потому, если пал человек вплоть до самых низких ступеней — даже оттуда сможет он вернуться к Г‑споду благословенному и приникнуть к Нему, ведь самим своим падением может он вернуть себя к жизни: ибо когда сознает человек, что далек [от Г‑спода], — это уже и есть приближение. И напротив, вознесшемуся к ступеням горним должен указать праведник, что страшно далек он от Г‑спода благословенного:
— Что видел и что познал ты?»
А в другом месте передает ученик слова, с которыми обращался р. Нахман ко всякому, кто мнил себя грешником и павшим:
«Г‑сподь — с тобою, возле тебя (возлюбленный сын мой); положись на мою силу; нет в мире вовсе отчаяния!»
И также повторял он всегда:
«Если оказался ты в болоте — нужно кричать, кричать и кричать» .
Подобными речами поднимал он того, кто мнил себя падшим, и убеждал, что близок тот к Г‑споду благословенному великой близостью, так что следует ему лишь немного собраться с силами, — и в итоге восходил падший ступень за ступенью.
Случалось, впрочем, и иначе: вот человек, весьма далекий от совершенства, а мнит себя великим и достойным поклонения. Тогда считал р. Нахман своим долгом в немногих словах открыть ему всю его малость и низость.
Однажды пришел к нему некто и сказал с важностью:
— Пусть укажет нам учитель, как служить Г‑споду!
Краток был ответ р. Нахмана:
— Тебе ли служить Г‑споду?..
Таков был обычай р. Нахмана в общении с людьми.
Увидев человека, чьe тело было измучено тяжелейшей болезнью, он сказал:
— И все же это лучше, чем один лишь только ожог в геиноме .
Такими словами желал он успокоить дух страждущего, чтобы тот не сетовал на телесные мучения, ибо посредством них спасается от терзаний адских, много более тяжких.
И напротив, увидев человека, ждущего, когда смерть избавит его от всех бед, и все же боявшегося умереть, сказал ему так:
— Чего же ты так боишься? Почему так страшишься смерти? Разве там не ожидает тебя мир куда лучший?..
Любил р. Нахман взращивать в сердце человека веру в мир лучший и нездешний , веру, что Г‑сподь — отец всех творений. Но также — веру в огромную силу самого человека.
Однажды так упрекал он ученика:
— Даже если и есть у тебя вера — нет у тебя веры в себя самого; и тотчас напомнил ему о талмудическом изречении: «Написано: “Кто презирал (баз) этот день [в] малости [его]” (Зхарья, 4:10), — кто повинен в том, что постыдно будет (итбазбез) убранство столов праведников в Мире грядущем? — Mалость [духа] самих праведников: ибо не верили они в самих себя» .
Так же упрекал он учеников, что недостает им дерзости священной ; ибо не победить могучих противников: зло и злое побуждение — без великой дерзости, что рушит все стены и все врата открывает.
15
«Когда бы не соль, не вытерпел бы мир горечи» , — часто повторял р. Нахман это изречение. И воистину: слова эти, как никакие другие, выражают коротко и ясно всю суть мировоззрения цадика из Брацлава.
Велика горечь мирская, нет ей конца и края. Вся жизнь, от начала еe и до конца, — беспрерывное горе. Не найти мгновения, которое не несло бы с собой несчастий, ужасающих и тяжких потрясений. Не найти мгновения, когда не страдало бы большинство людей, населяющих мир: от голода ли, от холода, от боли, от стыда, от сиротства, от одиночества.
И помимо внешних страданий, что следуют за человеком по пятам подобно тени, есть и другие страдания, тоже не оставляющие в покое. Они коренятся в самой сердцевине человеческого существа со дня появления на свет из материнской утробы и вплоть до смертного часа: страданий, относящихся к сути жизни как таковой. Влечение всечасное, жажда, не знающая утоления, неудовлетворенность вечная, иллюзии неистребимые, мечты бесплодные, великое горе и сокрушение об обманутых надеждах, о недостатках неисправимых — всe это сама суть жизни, корень и основа еe.
«Подобно Злое начало, — говорит р. Нахман, — ходящему меж людей с ладонью сжатой, и не знает никто, что в руке. И каждого обманывает оно, каждого спрашивает: “Что у меня в руке?” — и мнится каждому, что там, в ладони, всe, к чему он стремился, и потому бросается следом. А потом разжимает оно ладонь — а там пусто. Так и злое влечение обманывает мир, и бегут все за ним следом, и морочит оно всех, так что кажется человеку, будто способно оно дать ему именно то, чего алчет он, к чему влекут его страсти; когда же разжимает оно ладонь, она оказывается пустой, ибо утоления страстям невозможно найти» .
«Исток всех голосов мира — в недостатках; ибо каждый кричит о том, чего ему недостает. И даже радости мирские происходят из одних лишь недостатков: радуется человек о восполнении того, в чем терпел нужду и недостачу» .
Ученик разъясняет эту идею всеобщего страдания в терминах каббалы — но в то же время ясно и энергично:
«…мир земной, мир нижний, мир Асия — это мир, через который должны пройти все создания, и претерпеть то, что следует претерпеть, чтобы пройти испытания и очиститься; в этом мире событий испытания каждый день и даже каждый миг подстерегают человека, и негде найти ему спасения» .
А коль скоро является вечное это страдание самой основой жизни — не может быть никакой надежды исправить жизнь, усовершенствовать еe, улучшить.
Один лишь путь — «изъять человека из мира» : помочь ему вознестись в области, где неощутима вовсе горечь жизни повседневной; расширить взор его до иных горизонтов, чтобы не мучила его более кручина тесных пределов данности; возвысить до миров, благих и прекрасных беспредельно.
«Мир этот, — пишет ученик р. Нахмана, — перепрыгнуть и перескочить должно; подобно этому уже рассказывал я вам об учителе, благословенна память его, как воздавал он хвалу праведнику, сказавшему перед смертью своей: “Перепрыгнул!”»
Потому спрашивает р. Натан, ученик р. Нахмана, всех, кто видит назначение Торы в исправлении земной жизни: «Если полон весь этот мир бед и забот, печали и вздохов (как сами они — исследователи — признают и постоянно говорят об этом, а мы это видим воочию), если все труды, заботы и страдания, претерпеваемые в нeм, возвратятся в прах и один им конец — черви и тление, то ошибка заложена в основании: что проку в сотворении человека? Какое мне дело, существует мир или в руины обратился, если лучше бы и вовсе миру этому не быть?»
Одно лишь может развеять горечь и тоску жизни: постоянно обращаться взором к духовному великолепию, непрестанно жить им, только им одним жить.
И только тот, в чьих помыслах, устремлениях, речах и делах воплощаются горние образы, в ком являет себя дух во всей полноте и истине, — солью земли наречется такой человек, и он‑то и есть та «соль», без которой «не вытерпеть миру горечи».