В ненастный декабрьский день 1910 года в Москве у большой афишной тумбы на Тверской, рядом с домом Бахрушина № 36, где помещалась контора кинофирмы братьев Пате, останавливались многие прохожие. Их заинтересовал красочный рекламный плакат, сообщавший, что на днях в московских кинотеатрах пойдет «небывалая еще на московских экранах сенсационная картина “Л’Хаимъ” (“За жизнь”), представляющая драматические сцены из еврейского быта и разыгранная выдающимися артистами в соответствующей обстановке».

— Кому нужен еврейский быт? — недоумевал худощавый чиновник. — Можно поехать в какое‑нибудь местечко Витебской губернии и увидеть все своими глазами. Какое отношение все это имеет к искусству?!

— Но это же впервые в российском кино, — возразили ему. — Надо посмотреть.

Фильм «Лехаим» (именовавшийся в афишах «Л’Хаимъ») был поставлен сотрудниками московского отделения французской кинофирмы «Пате» А. Метром и К. Ганзеном. Предложение воссоздать на экране «несколько классических сцен из еврейской жизни» на сюжет известной еврейской песенки исходило от нескольких литераторов‑евреев и было поддержано хозяевами фирмы — братьями Пате, которые сразу же осознали, какие финансовые возможности открывает прокат будущей ленты, адресованной прежде всего многочисленной аудитории в черте оседлости. В начале 1911 года во многих «порядочных местечках» уже «мигали по вечерам приветливые огоньки иллюзионов». Можно было рассчитывать на успех фильма и у евреев — эмигрантов из России в США, где к тому времени демонстрировалось несколько картин на еврейские темы. Наконец, следовало ожидать, что лента явится интересной новинкой для широкой публики Москвы, Петербурга и центральных губерний России.

Требовалось большое мужество, чтобы осуществить постановку картины о еврейской жизни в России, когда пропаганда антисемитизма приобрела особенно открытый и яростный характер. Для реакционной черносотенной печати евреи были врагами «подлинно русского кино». Газета «Новое время» в первый же день демонстрации «Лехаима» назвала братьев Пате и французского предпринимателя Гомона жидами. Печально известный «Союз русского народа» пытался в 1908 году открыть кинотеатры для демонстрации лент юдофобского содержания, но, к счастью, из этой затеи ничего не вышло. Черносотенно‑монархические и некоторые религиозные идеологи возлагали на кинематограф миссию воспитания русского национал‑патриотического духа. Стремление псевдопатриотов завоевать решающее влияние в кино и превратить его в государственную монополию приобретало довольно часто форму шовинистической истерии с резкими и грубыми нападками на обосновавшиеся в России западные кинофирмы и деятельность в кино так называемых инородцев. Реакционеры обрушивались в первую очередь на евреев — прокатчиков, предпринимателей, творческих работников. Газетенка «Гроза» в начале 1911 года с возмущением писала о том, что «священники свободно появляются в грязных жидовских кинематографах, отравляющих наше юношество». Широкое распространение получили в те годы антисемитские издания, многие из которых переиздаются и сейчас, фальшивки с чудовищными измышлениями о евреях — врагах рода человеческого. Безымянные авторы призывали «уничтожить всех жидов до едина». Все это выдавалось за «Протест русского народа» (так называлась одна из антисемитских книг 1907 года).

Но бóльшая часть русской творческой интеллигенции воспринимала антисемитизм как «больную сторону русской жизни» и признавала весьма значительную роль евреев в российском кинопроизводстве. «Кинобизнес привлекал евреев прежде всего потому, что это была новая сфера без устоявшихся традиций и предрассудков», — считает западный исследователь К. Браунлоу, имея в виду Россию и США первых десятилетий XX века.

В 1897 году А. Гурцман основал в Новороссийске постоянный кинотеатр и вскоре сделал его передвижным, арендуя помещения в разных городах России. В 1903 году он открыл кинотеатры в Москве, Риге и Либаве, а затем основал в Риге известную прокатную фирму «Стефан» с филиалами в ряде других городов. Предприниматель Финкельштейн добрался до Владивостока и Харбина, где открыл в 1906 году несколько киноиллюзионов. В то же время по инициативе владельца часового магазина А. Гехтмана появились киноиллюзион на Сретенке и «Большой Парижский кинотеатр» на Арбате в Москве. Значительную роль в российском кинопрокате сыграли «Синематографическая контора “Братья Борнштейн”» (Одесса–Киев), Южнорусское прокатное бюро «Художество» А. Спектора в Екатеринославе с отделением в Одессе, «Первая прокатная Прибалтийская контора С. Минтуса» в Риге, акционерное кинематографическое общество С. Френкеля, работавшее в Москве и других городах России, акционерное общество «Синема» под руководством А. Сегеля, много сделавшего для организации кинопрокатного дела в Донской области и на Кавказе, одесское товарищество «Мизрах», сотни кинопредпринимателей — евреев из Варшавы, Петербурга, Казани, Чернигова, Витебска, Воронежа и т. д. Первыми редакторами популярных киножурналов «Сине‑Фоно» и «Кине‑журнал» стали С. Лурье и Н. Каган. В 1911 году состоялся первый съезд кинематографических деятелей России. Председателем этого сообщества был избран С. Лурье.

Одна из наиболее реакционных газет — «Русское знамя» — ужасалась в связи с тем, что Москва стала излюбленным местом «красно‑жидовских съездов», и заявляла о необходимости вырвать кинематограф из рук «крамольников», развращающих русский народ. Пуришкевич, выступая в Думе по вопросу о бюджете министерства народного просвещения, обвинил кинематограф в развращающем влиянии на россиян. Начиная свою речь, он вынул из портфеля небольшой ролик кинопленки и пустил ее в депутатов как ленту серпантина.

Как же встретили зрители Москвы и Петербурга картину «Лехаим»? С 1 по 15 января 1911 года фильм демонстрировался в таких ведущих московских «электротеатрах» как «Вулкан», «Мефистофель», «Модерн», «Современный», «Большой Московский», «Континенталь». Программа включала хронику, несколько короткометражных лент и фильм «Лехаим» длиной 375 метров пленки. Прокатчики и кассиры довольно потирали руки: билеты шли хорошо. В числе зрителей оказались и те, кто еще ни разу не посещал «электротеатр», — ожидали, что новый фильм раскроет какие‑то неведомые тайны еврейской жизни. Были и такие зрители, которые не верили в успех «еврейской ленты» и пришли в кинотеатр, чтобы при удобном случае сорвать сеанс или посмеяться, поиздеваться над местечковыми нравами. Особенно много разнородной публики собралось в респектабельном кинотеатре на Театральной площади в воскресенье 2 января 1911 года. Дневной сеанс начался с хроники Пате, после чего была показана небольшая комедия… и вдруг на экране возникло захолустное еврейское местечко, появились оригинальные типы евреев‑ремесленников с длинными пейсами, в черных картузах и бархатных ермолках, длин‑нобородые старики в полосатых талесах, истово молившиеся, раскачиваясь из стороны в сторону, ученики хедера, уткнувшиеся в Талмуд, пожилые женщины, занятые оживленными разговорами на узких улочках… Вскоре из зрительских рядов раздались реплики, произносимые вполголоса, но отчетливо слышные в зале. Некоторые «любители киноискусства» картавили, имитируя местечковый еврейский акцент:

— Господа, произошла ошибка, кажется, мы попали не в синема, а в синагогу…

— Не в синагогу, а в синемагогу.

— Милостивые государи, да нас хотят сделать иудеями!

Тихо посмеивались над жестами персонажей фильма и их одеждой сидевшие недалеко от выхода офицеры с дамами, другая группа военных со своими спутницами воспринимала все с вниманием, происходившее на экране не вызывало у них отрицательных эмоций.

Наконец в зале воцарилась тишина: зрители оказались захваченными тем, что происходило на экране, — драматическим действием, ходом событий, борением человеческих страстей. Многих увлекла любовная мелодрама, внешний облик еврея, его национальный и религиозный быт отодвинулись на второй план. В центре внимания публики остался человек с его мыслями, желаниями, мечтами и страданиями. Зрители стали соучастниками сложной душевной драмы, которая могла произойти с человеком любой национальности, с каждым из них. Подобных отечественных лент в российском прокате еще не было. После окончания фильма здесь же, в фойе, и на улице вспыхивали споры, обсуждались вопросы «общежитейской семейной драмы»: «Может ли жена бросить мужа ради любовника?», «Принесет ли подобный шаг счастье женщине?» и т. д. У многих на глазах были слезы. А те, кто вначале шумно проявлял свою нетерпимость к иным национальным типам и верованиям, чувствовали себя неловко и молча направлялись к выходу.

В чем же заключалась эмоциональная сила этой небольшой картины? Прежде всего в том, что она правдиво показала самобытные черты и особенности еврейской жизни, национального быта, национального характера, наиболее полно сохранившиеся тогда в России и Польше. Именно поэтому первая российская лента о жизни евреев в черте оседлости превзошла американские картины о евреях, вышедшие на экран до 1911 года. Прогрессивная кинопресса того времени отмечала, что в фильме «за костюмами, отдающими ветхозаветной историей, за своеобразным действием Моисеева закона и принципов Талмуда» представлена богатейшая человеческая жизнь, полная противоречий и глубоких душевных переживаний. Наряду со сценами, рисующими глубокую духовность евреев, живущих в рамках устоявшихся вековых традиций, была показана и будничная жизнь.

Остается рассказать читателю содержание ленты «Лехаим». Героиня Рохеле нравится многим молодым людям, она же любит Шлему — красивого молодого рабочего. Рохеле и Шлема мечтают о браке. Но девушка не решается сказать об этом своему отцу реб Мойше — старому уважаемому в местечке еврею. Неожиданно отец молодого человека Матеса, давно влюбленного в Рохеле, выйдя из синагоги, заводит с реб Мойше серьезный разговор о том, чтобы соединить судьбы их детей. Старики быстро приходят к согласию, решено сыграть свадьбу в самое ближайшее время. Для Рохеле это крушение всех ее надежд. Шлема, узнав о случившемся, пытается уговорить любимую девушку бежать с ним. Рохеле же не осмеливается идти против воли отца, она подчиняется религиозным традициям. Театральная актриса М. Рейзен достигает высокого актерского мастерства в сцене последнего свидания Рохеле и Шлемы, когда девушка, растерянная, ошеломленная, смотрит на любимого человека с безнадежным отчаянием, но отказывается от бегства из отчего дома.

Очень естественно и достоверно показана на экране веселая и красочная еврейская свадьба. Рохеле становится женой, хозяйкой, матерью, Шлема покидает родное местечко. Через год, не выдержав разлуки, он возвращается и умоляет Рохеле уехать с ним. Теперь Шлема встречает зрелую женщину, осознавшую, что ни замужество, ни богатство, ни рождение дочери не принесли ей счастья. И она принимает решение, которое не могла принять год назад. А что же Матес? Горе постепенно ломает его, превращает солидного, благодушного, довольного судьбой человека в грязного и оборванного пьяницу, утратившего рассудок.

Ошеломляющий успех первого фильма из еврейской жизни объяснялся и тем, что он открыл русскому зрителю новый и естественный мир человеческих отношений, далекий от тех домыслов и клеветнических слухов, которые широко распространяли облеченные властью антисемиты. В одном из отзывов на фильм было написано: «До сих пор нам приходилось видеть еврея в большинстве случаев в унизительной роли. Почему‑то всегда старались выставить его в карикатурном виде, и привыкли мы на него смотреть как на паяца, и, чтобы видеть в еврее человека, который чувствует, любит и страдает, как и мы, русские, — этого на экране не приходилось видеть <…> такие картины сделают свое великое дело и хотя бы некоторым образом искоренят в обществе все то, чем всегда старались окружить имя еврея».

Картина «Лехаим» принесла крупные денежные сборы и в черте оседлости, и в центральной России, и за границей. Ее называли «синематографической жемчужиной». Колоритнейшие еврейские характеры создали театральные артисты М. Рейзен (Рохеле), Н. Васильев (реб Мойше), Л. Сычева (мать Рохеле), М. Доронин (Шлема).

Художник Ч. Сабинский в поисках реквизита и впечатлений неоднократно наведывался в еврейскую местечковую глубинку. Ленту консультировали старые религиозные евреи, в массовках были заняты и актеры любительских еврейских театров. Первая лента о еврейской жизни в России «Лехаим» предопределила многие художественные качества и особенности русского дореволюционного кино. Это прежде всего тяготение к глубокому психологизму, интерес к острым драматическим коллизиям, сочувственное, искреннее изображение человеческих страданий, связанных с неожиданными ударами судьбы или роковым стечением жизненных обстоятельств. Вполне закономерно, что картина «Лехаим» способствовала выходу на российский экран ряда интересных фильмов на еврейскую тему, которые явились серьезным вкладом в мировое киноискусство. Это в основном фильмы, поставленные в период с 1911 по 1916 год. Среди них «Меер Юзефович», «Скрипка», «Эстерка Блехман», «Б‑г мести», «Мирра Эфрос», «За океаном», «Семья Раппопорт», «Хася‑сиротка», «Убой», «Слушай, Израиль!». 

(Опубликовано в №№ 22-23, февраль-март 1994 )