В конце 80-х в Москве была официально зарегистрирована первая за послевоенную историю легальная ортодоксальная ешива. Расположилась она в Марьиной роще, в синагоге, ставшей магнитом для сотен молодых евреев, интересующихся своими корнями. В 1990 году автор этих строк имел честь быть принятым в число ее студентов. Я попал в совершенно новый мир, полный глубокой мудрости, искренности отношений между людьми. И неотъемлемой частью этого мира, одним из его столпов, был человек, выделявшийся среди «стариков», пожилых прихожан, своей исключительной скромностью. Это был реб Ехил.

В одном и том же, но идеально чистом и выглаженном пиджаке он в одно и то же время каждое утро приходил в синагогу, садился на одно и то же место и тихо молился. Первое время я даже его не замечал, настолько он был незаметен. Мне довелось слышать в синагогах многих стран баалей-тфила, ведущих праздничные молитвы, и баалей-крия, читающих Тору. И то, и другое требует не только досконального знания текста, но и владения нусахом и тропом, особым строго регламентированным напевом. В Израиле и Америке, где в синагоги в праздники приходят тысячи молящихся, это поручают избранным, самым искусным раввинам. Но никогда и нигде я не слышал мастера более грамотного, чем реб Ехил. Быть может, это необъективно, да я и не специалист, чтобы ставить оценки, но так мне кажется.

Его детство прошло в Кременчуге в среде любавичских хасидов. Отец Ехила был баал-крия в «Шпиц Хабад», в котором молились самые преданные, «истовые» хасиды. Однажды, рассказывал реб Ехил, через местечко из Любавичей в Ростов проезжал Ребе Рашаб, Любавичский Ребе. Увидеть Ребе съехались десятки тысяч хасидов со всей губернии. Конечно, и маленькому Ехилу хотелось быть с теми, кто встречал Ребе. Но реб Иосеф, отец мальчика, не пустил сына на вокзал. «Чтобы увидеть Ребе, цадика, праведника, – объяснил он ему, – нужны ахонойс, специальные приготовления, работа над собой, над своим духовным состоянием». Ехил на всю жизнь запомнил эти слова и на вопрос «Вы хасид?» неизменно отвечал: «Куда там! Какой я хасид?! До хасида надо еще дорасти».

В их доме останавливался екатеринославский раввин Леви-Ицхок Шнеерсон, отец будущего Любавичского Ребе, и всю ночь самые уважаемые евреи города беседовали с почетным гостем в столовой. «Что я мог понять? Около полуночи я заснул. Конечно, надо было слушать каждое слово, но я никогда не был слишком способным!» Это говорил человек, который закончил в Кременчуге «Томхей Тмимим», одну из самых известных ешив того времени, учился у рабби Шлоймо-Хаима Кессельмана, знаменитого машпии, хасидского наставника. И через 70 лет, когда ребята в Марьиной роще после долгого изучения не смогли понять трудное место в одном из комментариев к Талмуду, реб Ехил, немного подумав, справился с «неразрешимой» задачей. Много лет он вел занятия по «Тании», одному из главных трудов хасидизма.

Больше полувека жизнь реб Ехила была тесно связана с синагогой в Марьиной роще. Вернувшись с фронта, он сделал ее неотъемлемой частью себя, как и себя неотъемлемой частью ее. Он пережил большую часть посещавших синагогу старожилов. В его голове сохранились десятки дат, годовщин ухода учителей и друзей. По ним он из года в год читал «а-моле», поминальную молитву. Реб Ехила всегда отличала какая-то особая осторожность, деликатность в общении с людьми. Он был несколько лет «габай-алийойс», вызывающим к чтению Торы. Эта должность таит в себе немало опасностей, ведь всегда найдутся обиженные, недовольные. Реб Ехил умудрялся делать все для того, чтобы таких не было! Он вообще больше всего на свете боялся, похоже, обидеть ближнего.

В 1994 году он уехал в США, и очень скоро у него случился инсульт. «Не надо было ему уезжать, он без Марьиной рощи не выдержит», – услышал я тогда от нескольких человек. Вероятно, так оно и есть. Так бывает при расставании с близкими, дорогими людьми. Пусть найдет его душа успокоение в Ган Эйдене!