Леон Юрис сделал огромное дело для американской литературы, в первую очередь для литературы «про евреев». Он, автор первого еврейского бестселлера «Исход», положенного в основу голливудского боевика, возомнил себя мэтром еврейской литературы и посчитал возможным обрушиться на представителей другого подхода к описанию действительности: «Возникла целая школа еврейско-американских писателей, которые заняты тем, что проклинают своих отцов, ненавидят матерей и, заламывая руки, вопрошают, зачем появились на свет. Это не имеет отношения к литературе и искусству. Только к психиатрии. Эти писатели специализируются на чувстве вины. У них каждый год какая-нибудь книжка попадает в список бестселлеров. Меня тошнит от их мерзких творений».

Юрис пишет в конце 1960-х годов «возникла», но это явное лукавство. Сол Беллоу вопрошал, зачем появился на свет, за 20 лет до того в повести «Между небом и землей» и затем каждые три года, герои повести Бернарда Маламуда «Помощник» заламывали руки еще во второй половине 1950-х. Но, хоть и держа их в уме, напрямую выступить против признанных и маститых Юрис не решился. Легче было вытереть ноги о молодую поросль, персонифицированную Филипом Ротом, начинающим, но уже прогремевшим благодаря «Коламбусу» писателем.

Рот поднял перчатку, и на свет появилось его великолепное эссе «О некоторых новых еврейских стереотипах». Вот за это я и благодарен Юрису. Ибо манифест этот, на мой взгляд, является ключом к пониманию кухни великой американской еврейской литературы.

Рот — летописец. Он почти всегда пишет о своих сверстниках. В 26 и 29 его герои — студенты («Прощай, Коламбус») и свежие выпускники («Наплевательство»). Они влюбляются и разочаровываются, женятся и снова разочаровываются. Они не чувствуют себя своими ни дома, ни на улице, ни среди евреев, ни среди гоев, ни среди голытьбы, ни среди яппи.

Герой Рота чаще всего еврей из семьи эмигрантов во втором поколении. Отец в таких семьях — это добытчик, работающий как ломовая лошадь, мать — назойливая наседка. Живут они ради детей. Главное — не накормить и одеть, а дать отпрыскам образование. Родители уже не религиозны, но привержены еврейским традициям. «Джош, будь хорошим мальчиком — не дерись, поменьше водись с этими гойчиками, учись». Мать Александ­ра Портного («Случай Портного»), когда слышит, что он заперся в туалете, велит не сливать воду — она должна проверить кал. И она всегда рядом! От нее не укрыться. Отец вечно уставший и затюканный. Кроме всего прочего, они ничего не смыслят в мировой культуре, нравов весьма неотесанных, провинциальны.

И мальчик получает хорошее образование, но благодарить за это родителей не спешит. Похоже, в женщинах для него главное, чтобы в них не было ничего от его матери, сам же он пытается как можно меньше походить на своего отца. Поэтому его привлекает недолговечный союз с шиксой. Шикса — это не просто нееврейка, она должна нести в себе как можно больше черт, противоположных еврейскому идеалу. Вспомним «Версию Барни» Мордехая Рихлера, где парижская любовница Барни Панофского Клара для того, чтобы завоевать его сердце, скрывает свое еврейское происхождение. Такой еврей не станет, вслед за своим отцом, верным подкаблучником, гробящим себя ради отпрысков! И общественное мнение будет интересовать его совсем не так. То, что нравится приличному обществу, заведомо плохо. Стало быть, он будет это общество шокировать.

Кстати, насчет еврейской самоненависти. Именно этот ярлык прочно приклеили героям Рота, а заодно и автору. По-моему, все ровно наоборот. Эти никогда не стерпят антисемитизма по отношению к себе. Мамин завет «будь хорошим мальчиком, не дерись» — не про них. Они, в отличие от своих папаш, не подставят вторую щеку, они агрессивны и мстительны. Вот ведь парадокс: со всеми национальными чертами восточноевропейских евреев они отринули и эту еврейскую покорность и, таким образом, превратились в гордых само­уверенных американских евреев.

Но что хорошо, когда тебе 20, в 35 уже не так бодрит. Куда отправляется потрепанный жизненными баталиями американец? Конечно, к психоаналитику. И тот объяснит Портному, откуда это издерганное отчаяние, состояние загнанности и разочарования.

Семью такому герою не создать. Беллоу разводился четыре раза (и читатель получил шедевр о тяжелом разводе — «Герцог»), Рот — всего лишь два раза, и большинство его героев повторяют этот путь («Я вышла замуж за коммуниста»). Оказывается, быть непохожей на маму недостаточно, и даже, о Г-споди, может, именно многие мамины качества этим развратным, эгоистичным стервам вовсе бы не повредили!

Впрочем, как говаривал один московский поп в советские времена, когда прихожанки спрашивали его, нельзя ли вместо бумажных иконок получить настоящие: «Какие вы верующие, такие вам и святые!» Герои Рота люди, прямо скажем, тяжелые. К кризису среднего возраста они подходят сексуально озабоченными эгоцентриками («Грудь», «Моя мужская жизнь», «Профессор желания»). Они живут в мире интонаций, и для них гораздо важнее быть честными по отношению к своему ремеслу, будь то кукольное дело или литература, нежели к своим близким. Пафос и пошлость для них страшнее опустошенности. Они презирают комфортное прозябание и все так же агрессивны по отношению ко всему, что им не по душе. Герой Рота ищет цельности в самых крайних обстоятельствах («Пражская оргия»), но желаемого все равно не обретает.

Хоть меняйся судьбой с нормальными обывателями («Другая жизнь»)! Но и в тихих омутах черти водятся. И там далеко не все прямо и благополучно («Американская пастораль»). Да и сама подмена может привести человека к форменному скандалу, например, чернокожего профессора, которого все принимают за еврея, объ­явят расистом («Людское клеймо»). Ох уж эти политкорректные идиоты!

В общем, к заслуженному отдыху еврей Рота приходит побежденным — тем, с чем он воевал всю свою жизнь. Враньем, фальшью, внешней благолепностью. И собой, своим постаревшим предательским организмом («Театр Шаббата», «Умирающее животное», «Призрак уходит»). Пронзительность описания этого одряхления, по-моему, можно считать непревзойденной во всей мировой литературе. Слава Б-гу, логичный финал этой побежденности («Обычный человек») стал пока уделом только лишь героев Рота, но не самого автора.

Впрочем, выдающего по книжке в год писателя будто подменили. Он больше не пишет о своем времени. Потому что у одиноких стариков есть только прошлое. И это уже другое прошлое, точнее, другими глазами увиденное. В этом детстве автора окружают уже не пошлые карьеристы, а трагические герои, которым суждено навсегда остаться молодыми («Возмущение»), его мать уже не назойливая несушка, а преданная своим детям, тонко чувствующая их идише маме («Заговор против Америки»), которую подстерегают удары безжалостной судьбы («Немезида»). Памятник отцу Рот поставил еще в 1991 году, своими мемуарами «По наследству»…

Вторая половина ХХ века в США, конечно, была не только ротовской, не только временем еврейского интеллектуала из среднего класса. Но если вы хотите узнать о жизни внуков эмигрантов из Российской империи, читайте Рота. А уже потом академические труды. Они мало что добавят.

(Опубликовано в №237, январь 2012)