Сегодня исполняется 130 лет со дня рождения Самуила Маршака. О своем еврействе поэт-орденоносец, лауреат Ленинской и четырежды лауреат Сталинской премии вспоминал вслух в основном до и после эпохи правления Сталина. Но даже в промежутке между юношеской сионистской поэзией и опубликованными на восьмом десятке мемуарами о еврейском детстве, в советско-социалистическом пласте творчества Маршака можно обнаружить немногочисленные и глубоко запрятанные примеры того, что и хорошо замаскировавшийся внук раввина всегда остается внуком раввина.

Эль Лисицкий. Иллюстрация из «Хад гадьи» («Один козленок»). 1919 год. Еврейский музей. Нью-Йорк

Детство Шмуэля

Благодаря публикациям в русскоязычных еврейских СМИ, а особенно — благодаря опубликованной в 2006 году в серии «Жизнь замечательных людей» биографии Маршака, написанной М. М. Гейзером[1], к хорошо знакомому широкой публике Маршаку — детскому поэту, Маршаку — переводчику Бернса и Шекспира добавился другой Маршак — достойный потомок прославленной еврейской фамилии, писавший сионистские стихи в молодые годы и постоянно читавший Талмуд в старости.

В советское время даже фамилия Маршак воспринималась скорее как мудреный псевдоним (как, например, Хармс), чем в своем подлинном значении. К счастью для ее обладателя, те, кому этого знать не следовало, действительно не знали хорошо известной ныне расшифровки фамилии-аббревиатуры.

Мааршак — акроним слов «морейну [учитель наш] а-рав Шмуэль Койдановер [уроженец Койданово, Речь Посполитая, ныне Дзержинск, Белоруссия]». Фамилию эту носят потомки известного раввина Аарона-Шмуэля Койдановера (1614–1676). В 1648 году, во время казацких войн, погромщики убили двух дочерей ребе, сделали инвалидом его самого, разграбили имущество. Койдановер с выжившими членами семьи бежал в Германию, где преподавал в ешиве и написал несколько книг, которые ортодоксы изучают до сих пор: «Благословение жертвоприношения», «Вера Шмуэля», «Благословение Шмуэля» и «Величие Шмуэля» (еще от одной книги — о законах расторжения брака — не сохранилось даже названия).

В наследство от знаменитого предка Самуил Яковлевич Маршак получил не только фамилию, но и имя. Возможно, в придачу к имени по наследству перешли также дар художественного слова и способность достигать многого в жизни, стойко перенося удары судьбы (в том числе и смерть детей).

Теперь отчество. Цитируем автобиографию Маршака «В начале жизни»: «Отец мой работал мастером на заводах (потому-то мы и жили на фабричных окраинах)»[2]. Имя отца в книге — Яков Миронович Маршак. Миронович — Мироныч! Пролетарий. И не просто пролетарий, а высококвалифицированный пролетарий. Химик-технолог. Мастер мыловарения. Тезка Кирова по отчеству. То, что нужно для сталинской эпохи, — не подкопаться.

А теперь другая цитата — надпись на могильном камне на еврейском кладбище Петербурга:

«Дом Яакова! Вставайте и пойдем!» Здесь похоронен честный, порядочный и скромный человек, любящий свой народ и Сион, Яаков бен Меир Мааршак. Скончался 11 нисана 5684 года. Да пребудет душа его в раю.

Яков Миронович Маршак.

1855–1924

Самуилу Маршаку два года. 1889 год

Меир Мааршак был меламедом в Кременчуге и хотел, чтобы его сын занимался тем же. Но Яков бросил ешиву, покинул родной дом и в 19 лет пошел в пролетарии. Как высококвалифицированный специалист, он имел право селиться за пределами черты оседлости.

Шмуэль-Самуил, сын Якова, родился в 1887 году уже по эту сторону черты, в Воронеже. Большую часть детства также провел за чертой — в Острогожске Воронежской губернии. Через город текла река, носившая так и напрашивающееся на каламбуры название Тихая Сосна. Вот что пишет про Острогожск «Новый энциклопедический словарь» Брокгауза и Ефрона: «Население пригородных слобод занимается хлебопашеством, содержит огороды, сады, городское занято ремеслами и торговлей. Мыловаренный завод, 2 воскобойных. Торговля издавна бойкая. Церквей 7, больниц 2, мужская и женская гимназии»[3]. В городском саду гуляли преимущественно гимназисты и гимназистки. Главной достопримечательностью города был Дивногорский монастырь. Евреев во всей Воронежской губернии было тогда чуть больше 1000 человек. Первая синагога появится в Воронеже в 1901 году — в год переезда семьи Маршак в Санкт-Петербург.

Не самое типичное детство для еврейского мальчика на рубеже XIX–XX столетий. Если бы не одно исключение. По семейным обстоятельствам с 1893 по 1895 год Самуил прожил в Витебске. В это время ему было, как несложно подсчитать, шесть-восемь лет. Что вполне совпадает с целевой аудиторией советского детского поэта Маршака.

В Витебске жил дедушка, мамин папа, Бер Абрамович Гительсон, преподаватель Закона Божия гимназистам-иудеям (маму же звали Евгения Борисовна, с отчеством обычная история). В мемуарах Самуил Яковлевич пишет об этом времени так:

Я был слишком мал, чтобы по-настоящему заметить разницу между Воронежем, где я родился и провел первые свои годы, и этим еще незнакомым городом, в котором жили мамины родители. Но все-таки с первых же дней я почувствовал, что все здесь какое-то другое, особенное: больше старых домов, много узких, кривых, горбатых улиц и совсем тесных переулков. Кое-где высятся старинные башни и церкви. В каждом закоулке ютятся жалкие лавчонки и убогие, полутемные мастерские жестяников, лудильщиков, портных, сапожников, шорников. И всюду слышится торопливая и в то же время певучая еврейская речь, которой на воронежских улицах мы почти никогда не слыхали. Даже с лошадью старик извозчик, который вез нас с вокзала, разговаривал по-еврейски, и, что удивило меня больше всего, она отлично понимала его, хоть это была самая обыкновенная лошадь, сивая, с хвостом, завязанным в узел[4].

В Витебске Самуил учил иврит и на всю жизнь запомнил фамилию учителя — Халамейзер.

В мемуарах ничего не говорится о том, какого образа жизни придерживались дедушка и бабушка Маршака, но вряд ли будет сильной натяжкой предположить, что Бер Абрамович отмечал Песах и во время седера пел внукам песенку про маленького козленка — «Хад гадья» («Один козленок»).

Палестина—Англия—СССР

В раннем творчестве Маршака еврейская тема присутствует постоянно. Из письма 1902 года В. В. Стасову: «Пишу я немного. Написал недавно “Еврейскую легенду”. Когда-нибудь я пришлю Вам ее. Теперь собираюсь писать рассказ из гимназической жизни: “Жид”. Там я выставлю забитого ученика-еврея, оттолкнутого от всех товарищей, слабого, потерявшего даже сознание того, что он человек. И постараюсь писать беспристрастно. Напишите мне, пожалуйста, как Вам нравится эта тема?»[5] 1903 год, адресат письма тот же: «Но не подумайте, что я оставлю в стороне гимназию. Нет, раз я поступил — я должен кончить ее и, как еврей, права которого сильно ограничены, должен кончить первым. Тогда мне будет возможность вступить на более широкий, свободный путь!»[6]

1905 год: Маршак переводит на русский стихи Хаима-Нахмана Бялика («Что за чудный поэт! Какая сила!»[7]).

Первое из известных стихотворений самого Маршака посвящено памяти скончавшегося в 1902 году скульптора Марка (Мордехая) Антокольского. Первый сборник стихов Маршака выходит в свет в 1907 году. Уже по его названию — «Сиониды» — несложно догадаться о тематике вошедших в него стихотворений: земля отцов, алия, сионизм, Теодор Герцль.

Снится мне: в родную землю

Мы войдем в огнях заката

С запыленною одеждой,

Замедленною стопой.

И войдя в святые стены,

Подойдя к Ерусалиму,

Мы безмолвно на коленях

Этот день благословим…[8]

В советских биографиях Маршак будет писать, что более-менее всерьез занимается стихами с 1908 года. А увидев у Арона Вергелиса свою первую книжку, нервничать: «Голубчик, неужели я не все уничтожил?»[9]

В 1912 году Маршак попадает в Палестину. Но не как переселенец — как путешественник. На пароходе, идущем в Яффо, он знакомится со своей будущей женой Софьей Мильвидской[10]. Пишет новые стихи об Иерусалиме, Палестине. В том же году Маршак оказывается в Англии, в которой проведет два года. После чего вернется в Россию. Переводы Шекспира, Бернса, детского фольклора, вся английская тема в творчестве Маршака окажутся где-то посередине между стихами об Иерусалиме и строчками «Человек сказал Днепру». Именно среди переводов с английского можно обнаружить последний, самый интересный, можно сказать, уникальный случай обращения Маршака к еврейской тематике.

В 1923 году было впервые опубликовано стихотворение, которое, по определению автора, относится к категории «английские народные детские песенки в моем вольном пересказе». Стихотворение называлось «Дом, который построил Джек».

Если бы его перевел на русский язык кто-то другой, еще могли бы быть сомнения. Но в случае с Маршаком их нет. Переводчик прекрасно представлял, какая фантастическая удача ему выпала. Безусловно, услышав впервые этот стишок на английском, он должен был вспомнить Витебск и дедушку Бера. Английский оригинал не был оригиналом, он был переводом. Оригинал называется «Хад гадья».

Маркс—Энгельс и Шалтай-Болтай

Представьте, что вы хотите рассказать шести-вось­ми­лет­не­му жителю, например, ЮАР про празднование Нового года в России. Как перевести песню «В лесу родилась елочка» так, чтобы ребенок понял, о чем в ней идет речь? Скорее всего, елочку придется превратить в пальму, под которой будет скакать трусливая обезьянка, мимо пробежит лев, а много радости детишкам принесут кокосовые орехи или бананы.

В 1950 году Самуил Яковлевич получил письмо от народного поэта Киргизии Аалы Токомбаева, в котором тот рассказывал о том, как переводил детские стихи Маршака на киргизский: «Для того чтобы стихи были понятны киргизским детям, я сделал некоторые изменения: <…> в “Праздник леса” я добавил яблоки, груши и ореховые деревья, ибо дети Средней Азии прежде всего <…> сажают фруктовые деревья». В ответном письме Маршак писал: «Без известной свободы в обращении с текстом подлинника невозможен поэтический перевод. Что же касается детской книги, где нужна особенная живость, простота и ясность, то там поэт-переводчик имеет еще большие права»[11].

И еще одна цитата из переписки Маршака. Некий пенсионер Васенцович из Москвы не смог разъяснить своей четырехлетней внучке смысл стихотворения «Шалтай-Болтай» и попросил сделать это Самуила Яковлевича. Маршак разъяснил: «Думаю, что Вы не напрасно искали какой-то смысл в этих стихах. Задолго до меня их перевел Фридрих Энгельс в своем письме Карлу Марксу. Перевел он эту шутливую песенку на латинский язык (“Humptius-Dumptius”), чтобы доставить удовольствие своему другу. В песенке нет прямого указания на то, кто подразумевается под именем “Шалтая-Болтая” (“Humpty-Dumpty”), но есть основание предполагать, что она сочинена под влиянием французской революции и говорит о том, что разбитую вдребезги королевскую власть нельзя вновь собрать и склеить. Так можно понять строчки:

Вся королевская конница,

Вся королевская рать

Не может Шалтая,

Не может Болтая,

Шалтая-Болтая собрать…

Может быть, именно этот скрытый смысл и привлек внимание Энгельса. Впрочем, как все люди большого ума, он мог попросту оценить юмор причудливого произведения фольклора.

Нужно ли было издательству приложить к переводу подробные объяснения и комментарии? Думаю, в этом нет необходимости, — иначе пришлось бы все популярные детские считалки и народные песенки (вроде “Шишел-вышел — вон пошел” или “Гори, гори ясно, чтобы не погасло”) сопровождать глубокомысленными комментариями. Дети в них не нуждаются. Они ценят фольклор за словесную игру, живость, юмор и умеют отличать его классические образцы от мусора»[12].

Про Энгельса, кстати, Маршак сказал чистую правду. Такой перевод и письмо были, правда, адресатом был не Маркс, а Каутский[13]. А вот по поводу комментариев к детским стишкам. «Шишел-вышел», возможно, комментировать не стоит. Но есть такой детский стишок, который многократно толковали аллегорически, один только прославленный раввин Элияу бен Шломо Залман (Виленский гаон) разработал более десятка толкований. Стишок называется «Хад гадья».

Иллюстрации к «Хад гадье» («Один козленок») — народной песенке назидательного харак­тера, завершающей пасхальный седер. Йосеф бен Давид Лейпник из Альтоны. XVII век

Козленок, который умел говорить на многих языках

Во время пасхального седера эта песенка поется на арамейском. Но она также существует на идише, ладино, немецком, французском, испанском, каталанском, английском и, благодаря С. Я. Маршаку, на русском. Все переводы не дословны, их текст совпадает лишь частично. Главное сходство — в принципе построения: в каждой новой строфе добавляется новая строка и вводится новый персонаж, а старые строки повторяются. При этом все персонажи связаны в единую логическую цепь.

Возникает вопрос — текст на каком языке оригинален? Может быть, живущие в Европе евреи адаптировали старинную английскую песенку? Или немецкую? Несколько странно, конечно, переводить с немецкого не на привычный идиш, а на арамейский, меньше знакомый детям, для которых вроде бы и придумана песенка. Не менее странным кажется и то, что козленок куплен за два зуза — монеты с портретом Зевса. Привычные еврейским детям средневековой Европы монеты выглядели и назывались совсем не так.

Первая печатная Пасхальная агада, в которой присутствует текст песенки «Хад гадья», была отпечатана в типографии Гершона Коена в Праге в 1590 году. Рядом с арамейским текстом — перевод на идиш, где уже нет зузов, вместо них — «шиллинг-пфенниг». В германском варианте песенки главного героя зовут Йокль — совсем не немецкое имя, слишком похожее на неправильно произнесенное Янкель[14].

Существует также убедительное доказательство того, что «Хад гадья» существовала задолго до 1590 года. В 1791 году раввин Едидья Вейль в своем издании Пасхальной агады упомянул, что самый ранний рукописный вариант песенки о козленке был найден в книге, хранившейся в бейт мидраше известного германского каббалиста конца XII — начала XIII века Элеазара Вормсского. Но в 1349 году бейт мидраш сгорел, рукопись, видимо, тоже[15]. Если принять утверждение Едидьи Вейля на веру, маленькому козленку около 800 лет. Если судить по самому раннему из дошедших до нас списков — около 600. Первый печатный текст «Дома, который построил Джек» на английском увидел свет в Лондоне в 1755 году[16]. Более ранних рукописей нет.

Итак, в оригинальном, то есть арамейском, варианте «Хад гадья», как известно, рассказывается следующая история:

Козленок, козленок, которого папа      купил за два зуза.
Козленок, козленок.

Пришел кот и съел козленка, которого папа купил за два зуза.
Козленок, козленок.

Пришел пес, который загрыз кота,
который съел козленка, которого папа купил за два зуза.
Козленок, козленок…

Далее палка убила пса, огонь сжег палку, вода затушила огонь, бык выпил воду, резник зарезал быка, ангел смерти поразил резника, а Святой, благословен Он, пора­зил ангела смерти. Который поразил резника, который зарезал быка, который выпил воду, которая затушила огонь… Не правда ли, так и просится на язык: «…В доме, который построил Джек»?

В разноязыких вариантах одни цепочки событий и персонажи меняются, другие — сохраняются. В Германии хозяин посылает слугу на уборку овса, а резника вешает палач. На идише крестьянин собирает не овес, а груши, а все персонажи зовутся уменьшительно-ласкательно: собачка, палочка, бычок (хунтеле, штекеле, окселе). Во Франции козленок забирается в капусту и никто ничего не делает, а только хочет сделать. В каталанском тексте вообще все не так: муравей направляется в Иерусалим, ломает ногу в снегу, который тает под солнцем, которое скрывают облака, которые сдувает ветер, который останавливает гора, в которой прогрызает дырки мышь, которую съедает кошка, — и только потом начинается привычный рассказ про палку, воду, огонь и т.д. В Испании мавританскую девочку кусает муха, которую съедает паук, паука ест мышь, ту — кошка, и потихоньку все входит в привычную колею.

Еще до Маршака история попала в Россию в варианте, урезанном настолько, что сложно опознать сразу: «Жил-был у бабушки серенький козлик».

Чтобы не запутаться в бесконечных повторениях и вариациях, возьмем лишь три текста — «Хад гадья», английский «Дом, который построил Джек» и перевод Маршака — и проследим развитие сюжета.

Известная свобода перевода привела к тому, что точек пересечения первого текста с двумя другими довольно мало. Это извечная борьба пса с котом, а также бык, поменявший пол, но зато спасшийся от ножа. За пределами таблицы осталось еще одно пересечение — маленькое доказательство знакомства Маршака с арамейским текстом — фонетическое. В английском «Доме» строфы начинаются с «This is the…». В маршаковском есть два варианта начала строфы — «вот» и «а это», звучащие практически так же, как арамейское ваата («пришел»).

До вторых петухов

Попытаемся сделать то, от чего предостерегал Маршак, — найти смысл не только в истории про козленка, купленного за два зуза (это делалось неоднократно), но и в песенке про дом, который построил Джек.

Аллегорических толкований песенки «Хад гадья» десятки. Сведем вместе основные версии. Козленок, разумеется, еврейский народ. Возможно, имеет отношение к козлу отпущения (которому прямая дорога в руки ангела смерти).

Далее события развиваются так. Б-г (папа) выкупил избранный народ за две монеты (Моше и Аарона). Разные народы преследовали евреев, сменяя друг друга. Кот — Ассирия, собака — Вавилон, палка — Персия, огонь — Александр Македонский, вода — Римская империя. Бык — сарацины, резник — крестоносцы, ангел смерти — турки. Поскольку толкование разработано в период турецкого владычества в Палестине, то в последней строфе, как подразумевается, речь идет о будущем освобождении еврейского народа.

По другой версии, козленок — патриарх Яаков, которому Ривка «шкурки козлят надела на руки и гладкую шею», чтобы Ицхак благословил его. И Яаков получил благословение — в обход брата Эсава. Затем право первородства переходит к Йосефу — тоже в обход братьев. Кошка — символ зависти. Как Эсав, завидуя Яакову, стремился отомстить ему, так Йосеф стал жертвой зависти братьев. Он попал в Египет, символ которого — бог Анубис, имеющий голову то ли шакала, то ли дикой собаки. Палка — посох Яакова, доставшийся затем Моше и Аарону, выведшим народ из египетского плена. Огонь символизирует разрушение Первого храма, причиной которого стали грехи еврейского народа, в том числе идолопоклонство. Избавление от идолопоклонства и постройка Второго храма — вода. Бык символизирует разрушение Второго храма идумеянами, потомками Эсава. Оставшиеся строки касаются прихода двух Машиахов[17].

Теперь попробуем найти связь с английским и русским текстами.

Джек (Джеймс) и Яаков — одно и то же имя. Дом, который построил Джек, — Израиль, дом Яакова (помните надпись на могиле деда Маршака?). Забавная деталь: мужская синагога в Вормсе, том самом городе, где обитала первая рукопись песни «Хад гадья», была построена на средства некоего Якова, о чем сделали памятную надпись, а имя жертвователя вспоминали по субботам в особой молитве.

Итак, в переводе речь опять идет о еврейском народе. Только мир вокруг него радикально изменился. Не приносят в жертву быков, ведь Храм разрушен. Священно­служители чисто бреются, потому что относятся к другой религии, на что однозначно указывает петух — символ апостола Петра. И сеятель (а это и есть Яков-Джек) вынужден работать, чтобы обеспечивать петуха зерном.

Удивительно, что в арамейском тексте убийство следует за убийством, а общий смысл оптимистичен. В английском переводе не погиб никто, кроме крысы, но с точки зрения верующего иудея описанная ситуация печальна.

В варианте Маршака жанр опять меняется. На смену трагедии с хорошим финалом («Хад гадья») и любовному роману (английский вариант) приходит что-то вроде раннего чаплинского кино или сценки с участием Петрушки-Панча. Не гибнет никто, синица — веселая, старики бранятся — только тешатся, пес без хвоста, корова без рогов, а священника погнали в шею еще в 1917 году.

Главное расхождение с английским вариантом — два петуха вместо одного. И будят они не священника, а пастуха, что напрямик никак не затрагивает интересы хозяина дома, Джека, Яакова, у которого своя жизнь, скрытая от чужаков.

Фокус с «переводом» «английской» песенки у Шмуэля бен Яакова Мааршака удался. Прозвучал заключительный аккорд еврейского периода в его творчестве. Долгие десятилетия после этого он писал правильные детские стихи, отводя душу на переводах с английского. Но даже в правоверно-советском стишке «Живые буквы» наряду с Власом-водопроводчиком, Игорем-ин­же­не­ром, Мишей-машинистом и Павлом-пограничником вдруг мелькает:

Яков — знаменитый маленький садовник —

Яблони и груши вырастил в саду,

Ягоду малину, ягоду крыжовник.

Я на днях учиться к Якову пойду[18].

Как будто Самуил Яковлевич озорно подмигивает тем немногим читателям, которые знают, о чем и о ком на самом деле идет речь.

И еще один пример возможного фокуса со словами. Гематрия ивритского слова йелед («ребенок») равняется 44: йод (10) + ламед (30) + далет (4). Почему-то именно 44 веселых чижа жили в квартире 44, которая расположена в стихотворении, написанном Маршаком совместно с Даниилом Хармсом и посвященном 6-му Ленинградскому детдому. Случайно или нарочно так получилось? Знали авторы или нет? Мне почему-то кажется, что как минимум один знал.

Но еще за два года до того, как в журнале «Чиж» появилось стихотворение про веселых чижей, Даниил Хармс записал в свою записную книжку другой детский стих — «Des Herr, des schikt den Jockel aus…»[19]. Вероятно, в совершенстве владевший немецким языком Хармс считал построившего дом Джека немцем Йоклем. Он, как и многие другие, не подозревал, что на самом деле это еврей Яаков.

(Опубликовано в №228, апрель 2011)