Ронен Штайнке
Отчаянная дерзость: история одного спасения
Перевод с немецкого Александры Елисеевой. М.: Книжники, 2025. — 216 с.

Возможно ли было девушке‑еврейке уцелеть в самой сердцевине гитлеровского рейха, практически на виду у гестапо? И если да, то каким образом, благодаря кому, какой ценой? На этот вопрос в своей книге дает кое‑какие ответы немецкий журналист, редактор газеты «Зюддойче цайтунг» Ронен Штайнке.

История, которая легла в основу книги, совершенно детективная (а не любовная, как можно было бы ожидать из немецкого названия книги — куда более прямолинейного, чем в русском переводе: «Мусульманин и еврейка: история одного спасения в Берлине»). Она кажется не просто исключительной, но даже как будто не вполне правдоподобной. Тем не менее все рассказанное — чистая правда, подтвержденная документально.

Мусульманин Мохаммед Хельми, берлинец египетского происхождения, благополучный и успешный врач, прятал от нацистов внучку своей пациентки, молодую еврейку Анну Борос. Прятал буквально под их носом — все могло сорваться в любую минуту (вот уж действительно отчаянная дерзость!).

Спасая девушку от депортации в концлагерь, Хельми выдавал ее за свою племянницу‑арабку. Скрывать и скрываться было тем более невозможно, что Хельми был на виду, «на особом положении»: он был единственным «неарийцем» в Берлине, который сохранил место в клинике, причем в одной из самых больших больниц — больнице имени Роберта Коха в Моабите. Ради спасения Анны он выстроил виртуозную систему спасительной лжи, вплоть до обращения девушки — фиктивного, но проведенного с соблюдением правил — в ислам и ее предполагавшегося фиктивного брака с его единоверцем‑египтянином, чтобы она смогла уехать из фашистской Германии.

Хельми убедительно притворялся искренним сторонником Гитлера — и нацисты ему верили.

Все это он делал совершенно бескорыстно — единственно из сострадания и понимания ценности человеческой жизни. Да, он был признан Праведником народов мира, однако это признание было достигнуто с большими трудностями: требовалось доказать, что, спасая Анну, Мохаммед реально рисковал собственной жизнью.

Сюжет словно предназначен был для захватывающего романа — с тайнами, интригами, характерами и конфликтами, опасностями и их преодолением. Однако соблазнов совсем уж откровенной беллетризации — с неминуемо сопутствующими ей домыслами — автор, восстановивший события по документам и воспоминаниям участников и свидетелей событий, счастливо избежал (точнее, удержался на грани).

По роду своих занятий Штайнке все‑таки не историк (хотя защитил диссертацию по истории, «о судебных процессах по делу военных преступников с 1945 года по настоящее время», и написал биографию «мужественного следователя и прокурора на франкфуртских освенцимских процессах» Фрица Бауэра, то есть знает эпоху как профессионал и расследование предпринял систематическое). Журналистская практика автора, наработанные приемы ощутимо сказываются на характере повествования, но это его не портит, даже напротив: текст выходит живым и эмоциональным, близким не к академическому исследованию, а к журналистскому очерку — с элементами беллетризации, обеспечивающими сопереживание читателя участникам событий.

С подобного эмоционального фрагмента, когда опасность подступает совсем вплотную, рассказ и начинается:

Когда гестаповцы осенью 1943 года ворвались в кабинет египетского врача в Шарлоттенбурге, они увидели у входа молодую мусульманку. Она сидела в приемной и раскладывала анализы крови и мочи. Полное лицо, умные глаза <…> светлая кожа <…> Услышав от гестаповцев лай команд — позвать врача, сию секунду! — девушка предложила все‑таки сесть и минутку подождать. Господин доктор сейчас выйдет к господам, само собой разумеется. Тут всегда рады помочь и умеют себя вести <…> Гестаповцы выдвигали ящики стола и распахивали шкафы. С подозрительным выражением лиц они с топотом вошли в комнату ожидания для пациентов, раздвинули занавески. Кажется, они заорали на кого‑то, требуя показать документы, а Надья у всех на глазах демонстрировала готовность помочь, держась по обычаю тихо и неприметно, поодаль, всегда на расстоянии в несколько метров.

Вскоре выйдет к непрошеным визитерам и господин доктор и самым вежливым тоном произнесет: «Хайль Гитлер, господа».

Оставив Анну — а под арабским именем Надья скрывалась, конечно же, она — на расстоянии нескольких метров от, казалось бы, неотвратимой гибели, автор отступает в предысторию этой ситуации: «уже на протяжении двух лет поезда уезжали в лагеря смерти», он вспоминает берлинский «марш позора» 18 октября 1941 года, когда «сотни евреев были согнаны на улицы Моабита, Шарлоттенбурга и Халензее. Под проливным дождем их гнали по улицам, рыночным площадям, по проспекту Курфюрстендамм к железнодорожному вокзалу Грюневальд».

История одного‑единственного спасения — сама по себе во многих отношениях исключительная — под пером автора разрастается до описания целого культурного и исторического пласта: межвоенного и военного Берлина, того, как с принятием все новых и новых антисемитских законов жизнь евреев в Германии становилась все более невозможной, как вокруг них сжималось кольцо смерти (многое шаг за шагом показано на примере семьи Анны, владевшей в Берлине оптовым магазином фруктов) и как при этом жили все остальные, в особенности берлинские мусульмане, к кругу которых принадлежал спаситель Анны.

А мусульман и сочувствующих в немецкой столице было тогда очень много. Еще в 1928 году «знаменитый, патриотично настроенный колумнист газеты “Берлинер локальанцайгер”» Румпельштильцхен писал: «Последним писком моды и высшим шиком является в западной части Берлина ислам».

Закономерных черт в истории Анны и Мохаммеда постепенно обнаруживается все больше, а повествование отступает все глубже, к последним годам XIX века, когда арабы в качестве представителей экзотического племени стали появляться в Берлине. Едва умещается в голове, но их в то время демонстрировали в Зоологическом саду: «Здесь настоящий Восток. Бедуины, дервиши, каирцы, турки, греки и их жены и дочки представлены в самом наиподлиннейшем виде», — писал об этой экспозиции известный театральный критик того времени Альфред Керр. Другой репортер, любуясь «выставкой», печалился: «То крупное сообщество, которое мы на протяжении всего лета можем наблюдать в Зоологическом саду, уже не вполне аутентично. Цивилизация уже наложила на него заметный отпечаток». К 1920–1930‑м годам выходцы с мусульманского Востока образовали в германской столице внушительное сообщество. Не переставая быть чужаками, они врастали в свое немецкое окружение множеством связей.

Тематических пластов в книге, помимо ведущего, держащего интригу сюжета, два. И оба, кажется, едва известны российским читателям — во всяком случае тем, кто не имеет профессиональных знаний по истории.

Тема первая — отношения и взаимодействие берлинских мусульман и иудеев. Штайнке рассказывает очень много неожиданного. Как раз в межвоенные годы два этих сообщества «сблизились, находя то, что их объединяет, и хорошо ладили друг с другом. Тот факт, что существовала взаимная симпатия, в принципе, давно известен, однако долго не говорилось о том, докуда она простиралась».

(Кстати, известны и случаи обращения берлинских евреев в ислам, интеграции их в арабское сообщество без того, чтобы покидать сообщество еврейское, — о таких случаях тут тоже рассказывается.)

Старый арабский Берлин веймарского периода, показывает Штайнке, был прогрессивным, образованным и уж точно не антисемитским. Да, в 1930‑х кое‑что изменилось — хотя не так радикально, как можно было бы подумать.

Еще одна тема книги — то, как нацисты постарались привлечь мусульман на свою сторону. Увы, небезрезультатно: «Среди берлинских мусульман 1930‑х годов некоторые прислуживали нацистам, другие становились пособниками режима, содействовали его антисемитской политике и пропаганде или переводили “Майн кампф” на арабский».

Однако были среди них и те, кто «образовали совершенно особую группу внутри немецкого Сопротивления, борясь с преследованием евреев». О них на примере истории Мохаммеда Хельми рассказывает книга. Она, конечно, восстанавливает справедливость в отношении берлинских мусульман гитлеровского времени в целом — но в отношении главного героя прежде всего. Ведь бабушка Анны, которую он лечил («арийские» врачи лечить евреев не могли, а мусульмане могли) и внучку которой он спасал, почему‑то «впоследствии <…> не скажет о нем ни одного доброго слова, не проронит ни единой фразы благодарности ему. Даже после войны она напишет о нем в одном из писем: “Скотина остается скотиной”».

Окончание истории Анны в книге несколько скомкано: автор оставляет свою героиню на самом краю отчаяния, в ситуации, когда надежд на спасение не остается никаких. Совершенно неожиданно гестапо отказало мнимой мусульманке Надье в спасительном (фиктивном) браке с египтянином — нацисты догадались, что она еврейка. (При этом внимательный читатель по отдельным замечаниям успевает понять, что войну Анна пережила. Так оно и окажется.)

Дальнейшее — молчание: основная часть повествования на этом заканчивается, и повествование смещается в наши дни, в Каир, где автор обсуждает рассказанную им историю с родственниками Мохаммеда Хельми, который тоже счастливо пережил войну и жил после этого еще долго. В заключительной части книги нам предстоит убедиться: да, Анна спаслась, уехала в США, вышла замуж, вырастила детей и прожила большую жизнь. Но как именно ей удалось сделать решающий шаг и ускользнуть от неизбежной гибели, остается нерассказанным.

Может, действительно это не так важно. Гораздо важнее то, что, согласно разысканиям автора в германском Земельном архиве и Политическом архиве Министерства иностранных дел, история Анны и ее спасителя Мохаммеда не была уникальной — она была даже типичной: «В самом центре столицы гитлеровского рейха арабы прятали евреев, спасая им жизнь. Эта страница истории вселяет надежду в наши времена взаимной ненависти».

С этим невозможно не согласиться.

Книгу Ронена Штайнке «Отчаянная дерзость: история одного спасения» можно приобрести на сайте издательства «Книжники»