20 сентября 1888 года в небольшом городе Спасск под Рязанью родилась Елизавета Жиркова — будущая поэтесса Элишева, которая наряду с Рахелью, Эстер Рааб и Йохевед Бат‑Мирьям станет одним из ведущих женских голосов ивритской поэзии 1920–1940‑х годов.

Она выросла в необычной семье: отец — русский православный учитель, позднее ставший книготорговцем, мать — обрусевшая ирландка‑католичка из семьи, осевшей в России во времена Наполеоновских войн. Мать умерла, когда Елизавете было три года. Девочку воспитывала в Москве сестра матери, также родом из Британии, поэтому в доме помимо русского постоянно звучал английский язык. Елизавета владела им в совершенстве и с детства полюбила английскую поэзию.

К еврейской культуре и ивриту судьба привела юную Жиркову вроде бы случайно. В московской гимназии ее близкой подругой стала еврейская девушка, и как‑то в пятничный вечер наша героиня попала к ней в дом на шабат. Почти библейская атмосфера семейного застолья при свете колеблющихся свечей так впечатлила Елизавету, что она стала чаще бывать у подруги и вскоре занялась изучением идиша. По мере освоения языка она сталкивалась со словами неанглийского и ненемецкого происхождения, что побудило ее обратиться к ивриту — древнему источнику этих заимствований.

В 1913 году Жиркова стала посещать занятия в Обществе любителей еврейского языка. Начавшаяся вскоре Первая мировая война не сломила ее страсть к ивриту. Хотя уроки пришлось прекратить, Елизавета продолжила изучать язык самостоятельно. Вскоре она вошла в состав Еврейского комитета помощи жертвам войны, помогая тысячам евреев‑беженцев и депортированных, бежавших от войны и погромов.

Одновременно Елизавета обратилась к переводам с идиша и иврита. В 1916 году, в разгар войны, в Москве вышел сборник стихотворений Якова‑Шмуэля Имбера «В еврейской стране» в переводе Элишевы с идиша на русский. В 1917–1918 годах также в Москве в сборниках, выходивших под редакцией Лейба Яффе, опубликованы ее переводы с иврита и идиша стихотворений Шмуэля Имбера, Иегуды Галеви, Давида Фришмана, а также трех рассказов Гершона Шофмана («Ганя», «На дежурстве» и «У дороги»).

В 1919 году, во время Гражданской войны, она выпустила в Москве сразу два небольших сборника собственных стихов на русском языке под псевдонимом Э. Лишева. Обе книги — «Минуты» и «Тайные песни» — стали своеобразным поэтическим дневником ее блужданий и поиска себя между культур и поэтических традиций.

«Минуты»: романтическая тоска одиночки

Хотя сборник «Минуты» вышел после «Тайных песен», хронологически он отражает более ранний этап творчества Элишевы. В него вошли стихи 1909–1916 годов, в которых мало отразилось увлечение автора еврейской тематикой. «Минуты» написаны в духе позднего романтизма: элегии, баллады, романсы, проникнутые грустью, мечтательностью и одиночеством. Поэтесса в этом сборнике ближе к Лермонтову и Гейне, чем к модернистам Серебряного века. В эпоху, когда русская поэзия переживала бурное обновление от символизма до футуризма, молодая поэтесса дистанцируется от авангардных экспериментов и обращается к неоромантической традиции.

Элишева погружает читателя в лирический мир героини, скитающейся по лабиринтам одиночества без надежды на выход. Эта героиня — вечная странница в мире, который отказывается стать домом: все вокруг зыбко, призрачно, пропитано «тяжким горем темных дней». Любовь оборачивается не спасением, а новым витком отчуждения; одиночество расползается, как ночь без рассвета. Границы реальности размываются: сон перетекает в явь, жизнь — в смерть, создавая атмосферу метафизической неустойчивости, шаткости. В этом сумеречном мире героиня уподобляется измученной волне — та на краткий миг обнимает берег, чувствует под собой твердую землю, но тут же срывается и уносится прочь, в холодную бездну.

Почему молодой автор выбирает неоромантическую поэтику? Возможно, Элишева находит в ней идеальную форму для своей личной драмы инакости. Романтики воспевали фигуру одиночки‑бунтаря, противостоящего миру, или страдальца, непонятого обществом. Элишеве близок подобный герой, она наполняет его автобиографическим содержанием.

В последующем она признавалась, что с юности зачитывалась Шиллером, Гейне, Виктором Гюго, Эдгаром По и Лермонтовым. Не случайно эпиграфом к стихотворению «В темной комнате, далеко» она избрала строки из гейневского цикла Heimkehr («Возвращение на родину») из «Книги песен».

Наряду с отголосками гейневского романтизма «Минуты» демонстрируют обращение Элишевы к английской поэзии позднего викторианского периода, в частности творчеству поэтессы Розамунд Марриотт Уотсон, известной феминистским переосмыслением традиционных сюжетов, мифов и сказок.

Итак, романтизм с его культом индивидуального чувства, тягой к недостижимому идеалу давал ей ту оптику, посредством которой можно было выразить собственную инакость. Это согласуется с ее более поздним рассуждением о еврейской поэзии: «Как еврейский поэт, я могу назвать только одну цель моей работы: использовать, насколько возможно, сефардскую систему для развития еврейской поэзии на новом иврите, на котором мы говорим каждый день. Вот почему я воздерживалась от любых попыток создавать новые или инновационные формы в моей поэзии, потому что я хочу, прежде всего, видеть еврейское стихотворение живым и естественным, неразрывно связанным с нашим языком и нашей жизнью».

Подобное понимание роли иврита открывает ключ ко всему ее творчеству: она искала не формальной новизны, а прямоты чувства. Что в русских, что в ивритских стихах ее целью была ясность и простота — чтобы темы отчуждения, тоски и бездомности звучали напрямую, без помех. Сефардское звучание, как и романтическая традиция, было для нее средством для выстраивания собственного лирического голоса.

Романтизм привлекал Элишеву и своим интересом к национальному началу — к тому, что живет в сказках и преданиях, духовных традициях народа. Национальный фольклор становился источником вдохновения для многих поэтов‑романтиков, способствуя формированию чувства национальной идентичности. Для Элишевы с ее влечением к еврейской культуре романтическая тяга к корням также обретала личный смысл.

В сборник «Минуты» вошло стихотворение «Элуль», где еврейская тема в творчестве Элишевы прозвучала впервые. Элуль, двенадцатый месяц еврейского календаря, имеет особое значение как последний месяц перед Рош а‑Шана, еврейским Новым годом. Согласно традиции, элуль — период самоанализа и покаяния (тшува), ведущий к Йом Кипуру, Судному дню. На протяжении всего элуля (за исключением субботних дней и последнего дня месяца) звучит шофар, призывающий к покаянию. А в течение последней недели читаются особые покаянные молитвы — слихот. Элишева вплетает эти образы в свое стихотворение: героиня слышит «печальный зов», возвещающий о днях,

Когда решатся судьбы года,

И мнится, самая природа

Скорбит и кается в слезах.

Вместе с природой сердце героини наполняется тревожным ожиданием Йом Кипура, дня, «когда раздастся трубный звук».

В этом стихотворении еврейская тема пока что звучит как часть романтического высказывания: личные тревоги героини переплетаются с традиционными романтическими образами: цикличностью природных изменений и тревожным ожиданием будущего. А в «Тайных песнях» — сборнике, который следует рассматривать как продолжение «Минут», — Элишева уже целиком погружается в еврейский мир: каждое стихотворение — попытка прикоснуться к культуре народа Израиля и его многовековой истории, вступить в диалог с тем, что манит и в то же время остается недостижимым для лирической героини.

«Тайные песни»: еврейская мечта чужой души

Открываются «Тайные песни» эпиграфом из библейской книги Руфи (1:16): «Твой народ — мой народ, и твой Б‑г — мой Б‑г». Это клятва моавитянки, которая решилась оставить свою землю и своих богов ради народа мужа, ради Б‑га Израиля. Для Элишевы Руфь — не просто библейский персонаж, но зеркало, в котором она узнает себя. Как Руфь, ее героиня готова отречься от прежней жизни и принять чужую историю как свою. Но путь этот, как покажут стихи сборника, полон терний.

Первое же стихотворение обнажает внутреннюю расколотость. Лирическая героиня ощущает себя оторванной от корней, исповедуясь: «Я чужая своим — а чужим не нужна, / И не смею назвать их своими…» Русское окружение отвергает ее — она слишком увлечена еврейским миром, чтобы быть «своей». Но и евреи видят в ней чужака, не принадлежащего к народу завета. Между ней и «избранным народом» стоит «вековая стена», которая «никогда не падет». Элишева застыла между двумя мирами, нигде не обретая дома. Свои песни она дарит еврейскому народу, но поет их впотьмах, не надеясь, что будет услышана. Само название сборника — «Тайные песни» — говорит о том, что скрыто, сокровенно, что таится от чужих ушей.

Тем не менее любовь к еврейскому народу остается безусловной и самоотверженной. Элишева включила в сборник свой вольный перевод стихотворения Томаса Мура «Параллели», в котором ирландцы и евреи сопоставляются как два угнетенных, страдающих народа. В оригинальной версии поэт гневно проклинает англичан и предрекает им возмездие. Элишева меняет финал, словно перекраивая мужской гнев женской нежностью: ее героиня не проклинает врагов, но обещает идти за «звездой бессмертной» Израиля, «молча <…> как тень»: идти, зная, что никогда не дотянется до этого света («мне с вами не быть никогда»), но остро ощущая его «над своей душой».

Этот мотив — смиренное следование на расстоянии, любовь без права на близость — звучит во всех «Тайных песнях» как тихая, надломленная мелодия.

В другом стихотворении поэтесса с горечью признается, что не может зажигать свечи в час наступления субботы, не имеет права вознести молитву приветствия субботней «царице». Ее лирическая героиня, не будучи еврейкой, остается сторонним наблюдателем священного обряда, отделенной от него невидимой, но непреодолимой границей. Пасхальные песни о выходе из Египта звучат не для нее — она может лишь слушать издалека, разделяя чужую радость, но зная, что эта радость никогда не станет ее собственной. Даже любимый, если он еврей, не сможет надеть ей на палец обручальное кольцо под хупой: «избранник мой <…> моей руки с торжественным обетом / серебряным кольцом не освятит».

Каждая деталь — от субботних свечей до обручального кольца — подчеркивает неизбежную непринадлежность к тому миру, который она так страстно желала бы считать своим.

И все же «Тайные песни» не только о безысходности. В финальном стихотворении сборника, символично озаглавленном «Эрец‑Исраэль», звучит некий переломный аккорд. Элишева рисует пророческую мечту: еврейский народ после веков изгнания и скитаний возвращается на свою землю, пустыня расцветает, «народ Иудейский» сбрасывает «цепи изгнания» и восстает в библейском величии в Земле Израиля. И здесь — впервые в сборнике — лирическая героиня произносит местоимение «мы» применительно к евреям и себе: «мы вернулись», «наша земля». Она больше не чужая, не крадущаяся тень, в этот миг она с ними, она одна из них. Эта перемена выдает всю глубину сионистской веры поэта. Элишева верила не только в возрождение Израиля — она верила, что там, на обетованной земле, и она перестанет быть странницей. Что ее вечная чуждость растворится, когда евреи обретут свой дом, и она будет вместе с ними.

Новая родина

В 1920 году Жиркова вышла замуж за Шимона Быховского (1891–1932) — еврейского издателя и преподавателя иврита, с которым познакомилась в годы работы в Еврейском комитете помощи жертвам войны. В 1924 году в Москве у них родилась дочь Мириам. Элишева начала публиковаться на иврите в европейских и палестинских изданиях, получая признание как ивритская поэтесса. В условиях, когда в советской России запрещено было преподавание иврита, а сионистская деятельность преследовалась, семья Быховских в 1925 году эмигрировала в Эрец‑Исраэль и обосновалась в Тель‑Авиве.

Во второй половине 1920‑х годов Элишева, которую ивритская пресса называла «Руфь с берегов Волги», активно публикует свои стихи, рассказы, рецензии и литературные эссе в ивритских периодических изданиях. Издательство ее мужа «Томер» выпустило два сборника ее стихов: «Кос ктана» («Малая чаша», 1926) и «Харузим» («Рифмы», 1928). Успех первого сборника был ошеломительным: три тиража по 2 тыс. экземпляров каждый разошлись за несколько месяцев, что было невиданным результатом для ивритской поэзии того времени. Вышли и ее прозаический сборник «Сипурим» («Рассказы», 1928) и книжечка критических эссе об Александре Блоке, которого она боготворила в своей московской юности, под названием «Мешорер ве‑адам» («Поэт и человек», 1929). Она также написала роман «Симтаот» («Переулки», 1929) — о московской богеме, о мире интеллектуалов и мечтателей, который Элишева оставила позади.

Хотя книги переиздавались, в начале 1930‑х годов интерес к ее творчеству постепенно угас. Этот спад совпал с мировым экономическим кризисом, отразившимся на еврейских издательствах по всему миру. В 1931 году Шимон Быховский организовал серию выступлений Элишевы в Европе, надеясь улучшить финансовое положение семьи. Турне длилось около года, но завершилось трагедией в Кишиневе: в июле 1932 года Быховский внезапно скончался от сердечного приступа. Вскоре после этого вдова с дочерью вернулась в Тель‑Авив.

Город встретил поэтессу прохладно. Элишева погрузилась в унизительную нищету: ей, недавней знаменитости, приходилось за гроши стирать чужое белье. Иногда ей перепадали переводы с английского — но это были крохи, которых едва хватало на жизнь. Видя ее бедственное положение, Хаим‑Нахман Бялик незадолго до смерти обратился от ее имени к фонду «Метц» в Нью‑Йорке. Фонд согласился выплачивать Элишеве ежемесячное пособие в размере 15 долларов, которое стало одним из источников существования поэтессы.

В 1946 году стараниями друзей Элишевы был издан сборник ее стихотворений, написанных в 1922–1928 годах. К тому времени ее дочь Мириам переехала в Англию и вышла замуж за британца. Зимой 1948/1949 года Элишева планировала навестить Мириам, но заболела и была госпитализирована в больницу Швейцера близ Тверии. Она скончалась 27 марта 1949 года.

Первоначально местные власти намеревались похоронить Элишеву на окраине кладбища, на участке для неимущих из христианской общины. Однако Союз ивритских писателей вмешался: в Тверию был направлен поэт и секретарь союза Авраам Бройдес с письмом, подписанным известными израильскими поэтами и писателями Яковом Фихманом, Ашером Барашем и Давидом Шимоновичем. В этом письме Элишева была названа выдающимся ивритским автором. В итоге ее похоронили на кладбище у озера Кинерет, рядом с могилами Рахели и Берла Кацнельсона.

Исчезли ли мотивы чужеродства и непринадлежности из стихов Элишевы после обоснования в Эрец‑Исраэль? Казалось бы, переезд в подмандатную Палестину, смена языка с русского на иврит должны были означать для нее обретение дома, завершение скитаний. Однако поэзия Элишевы и сама ее судьба свидетельствуют об обратном: мотивы одиночества, отчуждения и вечного странничества не исчезли, но приобрели новое, еще более глубокое звучание.

Вместо далекой Святой земли, о которой она мечтала в России, в ее стихах 1920‑х годов появляется образ Авалона, мифического острова из легенд артурианы, где правит Моргана, колдунья и сестра короля Артура. Элишева вновь ищет убежище от одиночества, но теперь это не реальная точка на карте, а призрачный остров — земля, «которой нет нигде». Этот фантазийный мир манит своей красотой и безмятежностью, но остается недосягаемым: все надежды Элишевы причалить к его берегам оказываются тщетны.

Неудовлетворенность своей бедностью и заброшенностью в Земле Израиля, а также чувство ненужности, идущее за ней по пятам, вынуждают Элишеву написать в начале 1940‑х годов горькое письмо дочери: «Однажды я напишу целое эссе об истории двадцати лет моей жизни в этом ишуве, куда завел меня бес <…> со всей моей гойской наивностью. И о том, как и зачем меня здесь использовали <…> и как я оказалась нужна кому‑то в качестве “искупительной жертвы”, и скатилась к постоянному статусу <…> “лишних людей”, “бездельников”, “лишенных энергии и инициативы”, которые не соответствуют характеру и темпу “нового” ишува, который создается».

В этом письме Элишева, будто вспомнив о русской литературной традиции, называет себя «лишним человеком», не подходящим для жизни на еврейской земле, аутсайдером с вечной печатью инакости.

Если новая родина, Эрец‑Исраэль, так и не стала для Элишевы настоящим домом, а мечта о «возвращении», выраженная в «Тайных песнях», обернулась разочарованием, то где же тогда искать утешение «лишнему человеку»?

Ответ на этот вопрос, возможно, звучит в ее стихотворении 1926 года «На берегу Кинерета», в котором лирическая героиня сидит на берегу озера, вслушиваясь в шепот волн, хранящих «тайны мира». Финальные строки звучат так: «Нет, не здесь буду я петь… / Здесь сяду я между морем и небом, / И подумаю, что, быть может, пришел конец, / Что душа моя нашла свою родину».

Эта «родина души» оказывается не реальным местом на карте, но пониманием того, что подлинная родина поэта лежит за пределами любой территории — в трансцендентном, духовном пространстве.

Образ героини, застывшей в пограничном состоянии — между водой, небом и землей, перекликается с финалом сказки Андерсена «Русалочка», где дочь моря бросается с корабля в воду, но вместо смерти ощущает тепло солнца и обнаруживает, что превратилась в светящийся эфемерный дух — «дочь воздуха». Так и героиня Элишевы обретает покой не в земном пространстве, а в зыбком, духовном измерении «между».

Двойственность, пронизывающая всю ее жизнь и творчество — разрыв между национальной и религиозной принадлежностью (Элишева не прошла гиюр), — оказывается неразрешимым конфликтом в физическом мире. Но поэтесса выбирает выход в трансцендентное: на берегу Кинерета она прозревает метафизику непринадлежности, где конец странствиям означает не обретение дома, а освобождение от иллюзии возможности укорениться в нем.

Критика XX века нередко прочитывала фигуру Элишевы через архетип Руфи — «иностранки», присоединившейся к народу Израиля. Но в ее стихах эта история звучит трагически: желание обрести дом разбивается о реальность, «родина» так и остается миражом на горизонте.

Подлинный дом Элишевы — не место на карте, но вечное странствие между языками и культурами.