Материал любезно предоставлен Chabad.org

Художник‑хасид Залман Клейнман, ныне покойный, при жизни долгие годы оставался практически никому не известным. Он с семьей жил в скромной квартире над синагогой, на втором этаже без лифта, картины его продавались плохо. Чтобы как‑то свести концы с концами, он работал иллюстратором в различных изданиях. Что же до живописи, то в год Клейнман в среднем писал три больших полотна, но выручить за каждое удавалось от силы тысячу двести долларов. Самый большой гонорар, который Клейнман при жизни получил за картину, составил что‑то около 10 тыс. долларов.

Впрочем, на жизнь он не жаловался. «Я и сам никогда не купил бы свою работу, — признавался он в 1993 году в интервью Джилл Векслер. — У меня не хватило бы духу потратить несколько тысяч долларов на картину. — Клейнман рассмеялся. — Даже страшно в этом признаваться: получается, я сам себе сбиваю цену».

Но признание это цену не сбило, и ныне стоимость классических полотен Клейнмана — а их печатают повсеместно, и на обложках книг, и в календарях, и даже на этикетках винных бутылок, — регулярно достигает шестизначных цифр.

Причин тому множество, но важнейшая заключается в том, что за последние десятилетия хасидское искусство заявило о себе как творческое начинание, которое следует принимать всерьез. Ничего этого не случилось бы без благословения и поддержки Ребе, рабби Менахема‑Мендла Шнеерсона, да будет благословенна его память. С тех самых пор, как Ребе возглавил Хабад, он начал формулировать новую роль искусства в еврейской жизни.

Ребе не только разъяснял философскую составляющую хасидского искусства, но и деятельно способствовал его популяризации. И открытие в конце 1977 года на Кингстон‑авеню в бруклинском районе Краун‑Хайтс Института хасидского искусства (ныне CHAI Art Gallery) в этом смысле стало значимым событием. Ныне галерея располагается между магазином одежды для мальчиков и кошерным кафетерием с исключительно разнообразным меню. В появлении этих двух заведений нет ничего удивительного, а вот то, что в самом сердце хасидского района открылась галерея живописи, целиком и полностью заслуга Ребе с его революционным представлением о хасидском искусстве.

Когда ни зайди в CHAI, увидишь ее директора Зева Марковица: он сидит за столом в окружении живописных полотен разных размеров и стилей и, как обычно, читает Теилим (Псалмы). Марковиц, русскоязычный еврей, работающий в CHAI с самого открытия галереи, последние 32 года ежедневно дважды в сутки целиком читает Теилим. Нередко можно увидеть, как он шагает по Кингстон‑авеню, уткнувшись в книгу Теилим, и читает на ходу, — сцена, пожалуй, сама по себе достойная кисти хасидского живописца.

Марковиц поднимает глаза на посетителя, кладет в Теилим закладку и соглашается ответить на несколько вопросов о своей жизни, хасидской живописи (и фотографии) и о том, что побудило его уделять столько времени чтению Теилим.

Пропал наш район!

Марковиц родился в 1947 году в Мукачево, городке в Западной Украине. В еврейском мире тот известнее под своим идишским названием Мункач. Родители Марковица пережили Холокост. До Второй мировой войны этот регион входил в состав Венгрии, коммунизм сюда пришел относительно поздно, и благодаря этому Марковиц получил более основательное еврейское образование, чем многие его ровесники, советские евреи. Но все‑таки оно изобиловало пробелами, и, эмигрировав в начале 1977 года в Соединенные Штаты, Марковиц решил, что хочет учить Тору: это желание и привело его в Краун‑Хайтс.

В СССР отец Марковица коллекционировал живопись, Зев учился на искусствоведа в Ленинграде, культурной столице России. В конце 1977 года, вскоре после того, как Марковиц попал в Краун‑Хайтс, рабби Элия Гросс, тогдашний директор Совета еврейской общины Краун‑Хайтс (Crown Heights Jewish Community Council, CHJCC), решил открыть постоянную художественную галерею, дабы помогать местным художникам‑хасидам и экспонировать их работы. Гросс узнал, что Марковиц по образованию искусствовед, и предложил ему возглавить новое учреждение.

Формально аббревиатура CHAI расшифровывается как Crown Heights Art Institute, Институт искусств Краун‑Хайтс. Его создали в 1970‑х годах наряду с множеством других проектов в рамках программы стабилизации района. В 1960‑х годах Краун‑Хайтс, как и десятки других еврейских общин в Соединенных Штатах, переживал упадок вследствие слабости политической власти, неэффективной охраны правопорядка и неумелого управления общественным мнением: все это привело к росту преступности. Так, например, Браунсвилл — этот район расположен по соседству с Краун‑Хайтс, чуть дальше по Истерн‑Парквей, — сложившаяся за 80 лет еврейская община покинула едва ли не в одночасье, остались только самые уязвимые ее члены. И в Краун‑Хайтс дело шло к тому же. Но в 1969 году Ребе объявил, что уезжать не планирует. Ребе настаивал, что Краун‑Хайтс должен остаться еврейским районом. Под его руководством активные члены общины заботились о том, чтобы в Краун‑Хайтс по‑прежнему кипела жизнь, чтобы евреи, обитавшие здесь долгие годы, чувствовали себя в безопасности.

В последующие годы общинные организации (например, тот же CHJCC) прикладывали все усилия к тому, чтобы не только сохранить еврейскую общину, но и помочь ей расти и развиваться. Правда, за это порой приходилось платить высокую цену. В 1972 году офисы CHJCC забрасывали бутылками с зажигательной смесью, число насильственных преступлений, в том числе и убийств, непрестанно росло. Но Ребе был непреклонен: если евреи сбегут из Краун‑Хайтс, они тем самым подвергнут опасности другие еврейские общины. «Это проверка, — заявил Ребе мэру Нью‑Йорка Джону Линдси. — И не только для Нью‑Йорка, но и для всей Америки и мира в целом. Если эту общину, пустившие глубокие корни, удастся согнать с насиженного места, то и всем остальным угрожает опасность. На кону будущее Америки».

Впрочем, Ребе не призывал строить в Бруклине крепость: ему нужна была живая, динамичная, энергичная община. «Где еще открывать благословенную галерею, как не в благословенном районе?» — указывал Гросс в 1978 году в интервью, отмечая личный вклад Ребе в поддержку художников‑хасидов, чьи работы предполагалось экспонировать в галерее.

Искусство, учил Ребе, обладает способностью раскрывать истину — ту самую суть, которую слишком часто затмевает телесность материального мира. Галерея CHAI самим своим существованием объявляла о том, что Краун‑Хайтс вовсе не хиреющий район, но, как сказано в Теилим, «там заповедал Г‑сподь благословение» 133‑й псалом. — Здесь и далее примеч. перев.
.

Создание хасидского искусства

Представление Ребе об искусстве можно назвать уникальным: со времен откровения на горе Синай, пояснял Ребе, евреям поручено возвышать материальное до духовного посредством физических мицвот. Искусство, если подходить к нему с правильных позиций, будет служить образцом, даже воплощением этого феномена.

«Те, кому Б‑г даровал талант — в скульптуре, живописи или прочих сферах изобразительного искусства, — с помощью неодушевленных предметов, будь то кисти, краски, холсты, дерево или камень и т. п., созидают живое; это честь и счастье», — писал Ребе в 1967 году организаторам выставки хасидского искусства в Университете Уэйна в Детройте. — В более глубоком смысле они до известной степени претворяют материальное в духовное… И даже в большей степени, если искусство как средство служит продвижению идей, в особенности воплощающих Тору и мицвот: все это способствует совершенствованию художественного мастерства».

Ребе поощрял художников‑хасидов выражать посредством искусства свое внутреннее видение еврейской жизни и Б‑жьего мира, равно как и поощрял их стремление показывать свои работы широкой публике (мы подробно писали об этом в статье на сайте Chabad.org). Сделать это можно было в том числе с помощью выставок хасидского искусства. Фактически галерея CHAI стала результатом одной из таких выставок, устроенной осенью 1977 года в Бруклинском музее. Выставка называлась «Художники‑хасиды в Бруклине». Впервые в истории крупный музей обратил пристальное внимание на художников из числа соблюдающих хасидов. Придумал эту выставку глава CHJCC Гросс, а организовал художник‑хасид Рафаэль Эйзенберг.

«Разве этим суровым, унылого вида людям позволено предаваться столь красочному занятию?» — вопрошал нью‑йоркский еженедельник Village Voice The Village Voice. Scenes: Pictures at a Jewish Exhibition. 12.09.1977. . «Еще как, — отвечал Эйзенберг, он участвовал в выставке вместе с Ханохом‑Генделем Либерманом, Залманом Клейнманом, Яаковом‑Моше Шлассом и Михоэлем Мучником. — Наш духовный лидер, Ребе Шнеерсон, сердечно благословил этот проект».

В поисках ответа на вопрос об особенностях хасидского искусства Voice уточнил, правда ли, что хасиды пишут полотна исключительно на еврейские темы. «Дело не в этом, — пояснил Эйзенберг. — Мы неизменно выражаем нашу веру в Б‑га и радость, что бы ни было изображено на полотне, пусть даже пейзаж или натюрморт».

На выставке в Бруклинском музее побывали свыше 10 тыс. посетителей, и ее успех повлиял на решение Гросса открыть постоянную галерею, где можно было бы экспонировать и продавать картины художников‑хасидов, которых публика зачастую обходила вниманием. CHAI открыла двери с благословения Ребе, и Марковиц посвятил себя галерее.

Марковиц, как и Эйзенберг в интервью Voice, подчеркивает, что художники‑хасиды вкладывают в творчество всю душу, и поэтому их полотна берут зрителя за живое. Художник не может механически изображать то, что видит перед собой: он обязан раскрыть суть предмета изображения, показать, что тот не сводится к сумме своих частей, представляет собой нечто большее. А для этого необходимо посвятить свою жизнь искусству.

«Из художников это сформулировал Либерман, — поясняет Марковиц, вспоминая ныне покойного живописца‑хабадника, уроженца Российской империи, который считается первым из художников‑хасидов. — Во‑первых, каждый художник должен обладать способностью видеть мир по‑своему. Во‑вторых, он должен иметь чутье. И, наконец, он должен понимать, что делает. Многие пытаются нарисовать какую‑нибудь еврейскую церемонию, или праздник, или еще что‑нибудь, но если ты сам все это не прочувствовал, не пропустил через себя, то и зритель тебе не поверит».

«В рисунках Ханоха Либермана гуашью и карандашом, изображающих еврейскую историю, чувство глубже и строже… — писала в 1952 году в рецензии на полотна Либермана газета The New York Times. — Некоторые ранние его эскизы обнаруживают тонкое понимание кубизма, тогда как другие свидетельствуют о хорошем знакомстве с творчеством Бакста».

Марковиц приехал в Краун‑Хайтс вскоре после того, как Либермана не стало, и знает последнего исключительно по его полотнам. А вот с Залманом Клейнманом Марковиц был близко знаком и тесно сотрудничал до скоропостижной смерти художника (Клейнман скончался в 1995 году в возрасте 62 лет). «До полудня Клейнмана нельзя было беспокоить, — вспоминает Марковиц. — Он давен шахрис [читал утренние молитвы] и потом до полудня изучал Тору, беспокоить его было нельзя».

В полдень Клейнман возвращался к работе и прерывался разве что на минху и маарив с миньяном. «Я часами наблюдал, как Клейнман пишет свои полотна, — рассказывает Марковиц. — Что отличает художника? Нужно быть не как все, нужно делать то, чего не делают остальные. Клейнману удавалось уловить время, место, ушедшие типажи. Он ловил то, что было для него настоящим, и вкладывал в это всю душу».

Казалось, Клейнман видит перед собой не просто холст: на его полотнах запечатлена высшая реальность, подлинная красота, сама суть Б‑жьего мира. Именно это Клейнман считал основой хасидизма Хабада.

«Моя заветная мечта — нарисовать совершенно конкретную сцену, — признавался Клейнман в интервью журналу Uforatzto Journal в 1977 году. — Комнату, примыкающую к кабинету Ребе, ее еще называют “нижний Ган‑Эден”. Когда хасиды после личной аудиенции у Ребе выходят в этот коридор, другие хасиды обнимают их, и вместе они восторженно пускаются в пляс. Вот что мне хотелось бы нарисовать как есть — ликование в Ган‑Эдене, — сказал художник. — Но как? Ведь стены и есть стены, скамьи и есть скамьи — где же здесь Ган‑Эден? Как его запечатлеть?» И лишь через три года, в 1980‑м, Клейнман отважился написать «Йехидут».

Пожалуй, одна из самых известных его работ — картина 1983 года «Из Хиславичей в Любавичи», масштабное полотно, изображающее группу хасидов, едущих к своему Ребе — точнее, летящих в конной повозке по небу. Едва ступив в повозку, путешественники взмыли ввысь, оставили позади вечно грязный, задрипанный штетл с его материальной действительностью. При дворе Ребе они целый месяц будут вместе с ним молиться и изучать Тору, но путешествие не менее важно, чем пункт назначения, и оно уже началось.

Ребе не только поддерживал художников, но и неизменно поощрял их показывать свои работы широкой публике. Марковиц долгие годы ездил по всей Америке, устраивал выставки Клейнмана, Либермана и таких еврейских художников, как Самуил Ротборт, Меер Аксельрод, Михаил Глейзер, и многих других. Одно время Марковиц в год организовывал семь серьезных экспозиций.

«Я всегда посылал Ребе приглашение на все выставки, — говорит Марковиц. — И всякий раз, как я проходил мимо Ребе [когда он по воскресеньям раздавал доллары], он спрашивал меня про эти выставки. Ребе меня поддерживал, убеждал, что нужно делать выставки по всему миру. Больше всего его интересовали новые проекты».

Галерея CHAI издавала и подарочные альбомы иллюстраций хасидских художников. Предисловие к альбому Клейнмана написала знаменитая еврейская историк‑искусствовед и куратор Сисси Гроссман, ныне покойная. Исключительные права на воспроизведение работ Клейнмана принадлежат Марковицу. В галерее CHAI, помимо прочего, можно приобрести высококачественные жикле и принты художника.

Свет и тень

Фотография давно привлекала Марковица. Среди коллекций, эксклюзивно представленных в CHAI, можно найти и работы еврейских фотографов Джерри Данцика и Шломо (Фридриха) Вишинского. Уроженец Америки Данцик был фоторепортером, публиковался в Life, Look, The New York Times, его фотографии можно найти в постоянных экспозициях Метрополитен‑музея, Музея американского искусства Уитни и Музея современного искусства.

Однажды летним вечером в 1973 году Данцик пришел в дом № 770 по Истерн‑Парквей, чтобы сфотографировать встречу бывшего президента Израиля Залмана Шазара и Ребе. В тот вечер Ребе проводил фарбренген в честь 12–13 тамуза, годовщины освобождения из советских застенков шестого Ребе, рабби Йосефа‑Ицхака Шнеерсона, да будет благословенна его память. Второй президентский срок Шазара завершился несколько месяцев назад, и многие, кто прежде его привечал, забыли о нем. Это глубоко тревожило Шазара, а потому летний визит в 770 был для него особенно важен.

«В Хабаде все по‑старому, — вскоре после визита к Ребе сказал Шазар журналисту. — Меня встретили так же торжественно и радушно, как и в ту пору, когда я был президентом… Настоящие друзья до сих пор приходят поговорить и посоветоваться со мной».

В ту ночь, помимо многих замечательных фотографий, Данцик сделал снимок после фарбренгена в кабинете у Ребе. На снимке Шазар и Ребе с улыбкой сидят за столом. Ребе смотрит на Шазара, экс‑президент глядит в объектив. Время три часа ночи, все остальные вышли из кабинета, чтобы Ребе с Шазаром пообщались с глазу на глаз. Остался один лишь Данцик. Но и он, сделав последний снимок, поспешил удалиться.

«Ребе принял меня любезно и дал полезный совет, как мне приспособиться к моему новому положению обычного гражданина, — сказал после встречи Шазар. — Привыкать очень трудно, и совет Ребе по‑настоящему помог мне».

Марковиц наладил контакт с Данциком в начале 2000‑х, навещал его в доме престарелых, где тот провел последние годы жизни. Перебрав негативы великого фотографа, Марковиц организовал в CHAI выставку снимков Данцика на хасидские темы.

У Шломо Вишинского совсем другая история. Разносторонне одаренный уроженец Ленинграда впервые оказался в Краун‑Хайтс в начале 1980‑х. «Вижу, по улице идет парень с “лейкой”, зрелище для меня непривычное, ну я и остановил его», — вспоминает Марковиц. Оказалось, в Советском Союзе Вишинский всерьез изучал искусство и фотографию. Еще он был музыкантом и в ту пору зарабатывал себе на жизнь тем, что играл на саксофоне на круизном судне компании Carnival. В Краун‑Хайтс он заезжал раз в полгода навестить пожилую мать. Марковиц посмотрел портфолио Вишинского и принялся уговаривать загадочного фотографа осесть в Краун‑Хайтс и фотографировать Ребе и его двор. В конце концов Вишинский согласился и с 1982 по 1994 год сделал тысячи легендарных кадров Ребе. «Ребе очень нравился Вишинский, — говорит Марковиц. — Он мог ходить где угодно и фотографировать что хочет».

Сегодня издательские права на уникальную коллекцию этих снимков принадлежат Марковицу. Достаточно взглянуть на снимки Вишинского, объясняет Марковиц, и сразу становится ясно, что фотография — вид искусства.

«Десять фотографов могут снимать одну и ту же сцену, но только один уловит ее внутренний смысл, — говорит Марковиц. — Вишинский это умел». Порой он по нескольку дней пытался поймать ту или иную сцену. «Он мог отщелкать три пленки ради одного кадра, который его устроит», — вспоминает Марковиц. Но Вишинский все равно никогда не бывал полностью доволен. «Он говорил: “Я способен на большее”. Это и есть художник».

«Ты — это ты»

Хасидское искусство, писал Ребе, призвано «внушать зрителю высокие чувства и представления об идишкайте, пронизанном духом хасидут…». И Марковицу за те полвека, что он способствует популяризации хасидского искусства, не раз доводилось видеть, как произведение искусства, проникнутое искренностью, меняет зрителя. «Порой продаешь человеку абсолютно не соблюдающему какое‑то произведение на еврейскую тему, и однажды у него что‑то щелкает в голове, — поясняет Марковиц. — Еврейское полотно способно изменить человека. Быть может, не сразу, но рано или поздно он станет другим».

В случае с Марковицем это произошло еще до того, как произведение искусства было завершено. «Когда я только начал общаться с Клейнманом, я толком не знал многих еврейских вещей, — говорит Марковиц. — Я не учился в ешиве, мы соблюдали традиции, но, кроме сидура и Хумаша, религиозных книг у нас в доме не было». Поэтому еврейское образование Марковиц во многом получил из долгих бесед с Клейнманом, пока тот рисовал. Они обсуждали понятия хасидизма, истории из Танаха, картины, над которыми Клейнман работал в то время. «Я многое узнал от него».

По правде сказать, и читать каждый день псалмы Марковиц начал тоже из‑за нехватки познаний об иудаизме. В первые годы в Америке Марковиц чувствовал необходимость сделать что‑то конкретное для укрепления своей еврейской идентичности, но для углубленного изучения Торы ему не хватало образования. «Попав в Краун‑Хайтс, я услышал, как Ребе говорит о важности Теилим, и воспринял это как руководство к действию», — вспоминает Марковиц. В 1979 году он начал ежедневно читать Теилим целиком. В 1992 году, когда Ребе заболел, Марковиц принялся читать псалмы дважды в день. И продолжает с тех пор.

Галерея CHAI с самого начала задумывалась не только для того, чтобы экспонировать полотна художников‑хасидов, но и для того, чтобы менее соблюдающие художники‑евреи полнее осознали, что они евреи. Многие из тех, с кем Марковиц работал в первые годы, родились в Советском Союзе, как и он сам, и Марковиц, не жалея сил, знакомил их с еврейской жизнью и еврейским наследием. Как бы ни было велико их профессиональное мастерство, им необходимо было постичь свою еврейскую душу, чтобы прочувствовать предмет изображения.

Лет пятнадцать назад, во время очередного визита в типографию в Манхэттене, Марковиц обратил внимание на работу художника по имени Гарри Маккормик. Темы были не еврейские, да и фамилия художника не давала оснований предполагать, что он не ирландец, а кто‑то еще. Но мастерство Маккормика настолько впечатлило Марковица, что он договорился встретиться с ним за ланчем.

— Вы работаете только с еврейским искусством и художниками? — спросил Маккормик ближе к концу разговора.

— Да, — отвечал Марковиц. — В этом замысел галереи.

Маккормик замялся.

— Гарри, вы хотели мне что‑то сказать? — помолчав, уточнил Марковиц.

— Да, — признался Маккормик. — Я хотел вам сказать, что моя мать еврейка.

До этой минуты Маккормик, воспитанный в ирландско‑католической традиции, и не осознавал, что, раз его мать еврейка, то и сам он еврей не менее, чем Моисей. Вскоре Маккормик начал посещать центр Хабада у себя во Флориде. «До знакомства с рабби Руви Нью из Хабада в восточном Бока‑Ратоне, — писал Маккормик, — сцены из еврейской жизни давались мне с большим трудом. Рабби Нью взял меня под крыло, согласился рассказывать мне об иудаизме с тем условием, что я буду учиться не как сторонний наблюдатель, но стану участвовать в жизни общины».

Впоследствии Маккормик вместе с Марковицем съездил в Израиль, побывал в иерусалимском Старом городе, в Цфате, городе каббалистов, и других священных городах. Вернувшись домой, начал рисовать, и в 2013 году в галерее CHAI состоялась первая выставка его еврейских работ, которые он теперь подписывал своим еврейским именем Цви Герш.

Маккормика, еврея, который посредством искусства познакомился со своей подлинной идентичностью, не стало в 2024 году. В 2013 году он дал мне интервью и помимо прочего упомянул о том, что перемена подписи вызвала определенные сложности.

«Люди покупают мои картины, видят подпись “Цви Герш”, подходят ко мне и просят подписать “Маккормик”, как я всегда и подписывался, — сказал художник. — Я спросил Зева, как быть, а он ответил очень мудро и совершенно в своем стиле: “Ты — это ты”».

Оригинальная публикация: A Visit to the World’s First Chassidic Art Gallery