В Еврейском музее и центре толерантности в Москве до 12 января 2025 года работает выставка под названием «Место не хуже любого». Шесть глав проекта посвящены вынужденной эмиграции поэта Иосифа Бродского, его жизни в Европе и Америке.

«Полторы комнаты»

«Не знаю и никогда не узнаю, каково им было в эти последние годы. Сколько раз им бывало страшно, сколько раз они готовились умереть, каково им было получать отсрочку, как вновь начинали надеяться, что мы опять соберемся все втроем», — писал Иосиф Бродский в своем эссе «Полторы комнаты» уже после кончины родителей, Александра Израилевича Бродского и Марии Моисеевны Вольперт.

С того воскресного, по воспоминаниям, прохладного утра 4 июня 1972 года втроем они никогда уже не соберутся.

«Сынок, — говорила по телефону мама, — я от этой жизни хочу только одного — снова тебя увидеть. Только тем и держусь» («Полторы комнаты»).

Пожилые родители поэта получат минимум двенадцать отказов на выезд за границу для встречи с сыном.

Эта выставка — «одиссея» изгнанника, но без счастливого конца — рассказана кураторами Юлией Сениной и Марией Гадас. Начинается она с родительского дома.

Мы видим его в том состоянии, в каком Бродский навсегда оставил: с теплым светом абажура, белой скатертью, пластинкой Моцарта, письменным столом, недокуренной сигаретой, неубранной постелью.

Макет художницы Аллы Николаевой воспроизводит обстановку знаменитой квартиры в петербургском доме Мурузи — «здании, которое смотрело на три улицы и площадь одновременно» — по фотографиям историка архитектуры и реставратора Михаила Исаевича Мильчика.

Проводив друга в аэропорт Шоссейная, только через год получивший название Пулково, Мильчик вернулся на Литейный, в дом Мурузи, и запечатлел эти «полторы комнаты» — «идеальное пространство» поэта.

Все последующие места жительства окажутся для Бродского лишь условным домом. Во всех географических точках он будет подсознательно воссоздавать для себя тот же «модуль существования».

Родители в аэропорт не поехали. Для них это было слишком больно и тяжело.

Тогдашняя волна эмиграции уезжала в один конец, без обратного билета, с отказом от советского гражданства.

Аэропорт

«Кто здесь Бродский?» — довольно громко спрашивает сотрудница аэропорта.

А он сидит на кожаном чемодане, в вельветовом пиджаке. Ждет таможенного досмотра.

Это одна из самых известных фотографий Мильчика, которой в нынешней экспозиции отведена роль главной.

Здесь присутствуют и чемодан, и табло, на котором мелькают рейсы и города, куда впоследствии летал Иосиф Бродский, ставший самым путешествующим из всех русских поэтов — вероятно, в качестве «компенсации за статику» в Советском Союзе.

Мы видим машинопись стихотворения «1972 год», а на «стойке аэропорта», с должной мерой условности спроектированной Надей Корбут и Кириллом Ассом, архитекторами выставки, — подлинные документы, свидетельствующие о выдворении Бродского из страны.

В том числе впервые представленный публике и хранящийся в Российской национальной библиотеке вызов в Израиль с разрешением на выезд от фиктивного родственника, Моисея Пинхасовича Бродского (Мордехая Штейна), уроженца Белоруссии, члена социалистической сионистской партии «Поалей Цион». Четыре года он провел в советских лагерях и в 1971 году эмигрировал в Израиль. Говорят, будто бы к Моисею Пинхасовичу пришли незнакомые люди и попросили сделать вызов на имя И. А. Бродского.

Обычно оформление на выезд из страны занимало от полугода до года. Бродскому оформили визу за двенадцать дней.

Ему предстоял маршрут, предписанный всей еврейской эмиграции.

На стойке лежит билет на аэрофлотовский рейс Ленинград–Будапешт и далее, транзитом, в Вену, выездная виза М N 208098, багажная квитанция с отметкой о перевесе в 7 кг.

Наконец, еще одна деталь того памятного дня — письмо генеральному секретарю ЦК КПСС Л.И. Брежневу.

По пути в аэропорт Бродский попросил таксиста остановиться на Московском проспекте. Вышел из машины и бросил в почтовый ящик прощальное послание первому лицу государства, в котором среди прочих были такие строки: «Я верю, что я вернусь; поэты всегда возвращаются: во плоти или на бумаге».

Англия

Продолжая осмысление собственного перемещения в пространстве, пребывая в эмиграции уже более полутора десятка лет, Бродский пишет стихотворение «К Урании».

В противостоянии музы географии, Урании, и Клио, музы времени, побеждает первая.

Пространство, считает Бродский, всегда побеждает время:

Пустота раздвигается, как портьера.

Да и что вообще есть пространство, если

Не отсутствие в каждой точке тела?

Оттого‑то Урания старше Клио.

Разъятый на пять частей текст стихотворения едва заметной нитью сшивает точки на карте странствий Бродского, чей голос, с его гипнотически молитвенной интонацией, звучит для посетителей выставки в каждой комнате.

И каждая комната выкрашена в одинаково серый цвет — «цвет времени и бревен».

Превращение Бродского в поэта англоязычного в экспозиции символически предваряется ссылкой в деревню Норинская Архангельской области, которую он, обвиненный в тунеядстве, отбывал с апреля 1964 года.

Черно‑белые кадры фильма, снятого режиссером Еленой Якович в 1996‑м, фиксируют «абстрактный сельский пейзаж».

На этом фоне ссыльный предается изучению английской литературы, переводам из Уистена Хью Одена и Роберта Фроста. Среди более чем двухсот стихотворений, написанных им за полтора года, есть и элегия «Смерть Томаса Эллиота», которой Бродский откликнулся на кончину мэтра модернистской поэзии.

Воображаемые маршруты Бродского сопровождают миры изобразительного искусства. В экспозицию вошли уникальные произведения, предоставленные ГМИИ имени А.С. Пушкина и Государственным Эрмитажем.

Зал, посвященный пребыванию поэта в Англии, сопровождают офорты Рембрандта, в том числе на библейские сюжеты, такие как «Исаак и Авраам».

Мы впервые видим машинописный текст стихотворения «Рембрандт. Офорты». А написал его Бродский в 1971 году, в качестве поэтического подстрочника к документальному фильму, для кинорежиссера Виктора Кирнарского.

В череде повторяющихся мотивов выставки — окно, всякий раз символизирующее новую страну, куда попадает герой, весьма серьезно относившийся к построению мифа своей литературной биографии.

Свет лондонского утра пробивается сквозь проем с типично английским оконным переплетом. В «окне» время от времени «колышется» фростовский пейзаж — иллюстрация к стихотворению «Деревья в моем окне, в деревянном окне…» Это лишь один из многочисленных спецэффектов, подготовленных для посетителей создателями экспозиции.

Кстати, при отъезде, в том кожаном чемодане у Бродского было две бутылки водки. А приготовил он их на случай встречи со своим кумиром Уистеном Хью Оденом.

И вот поэты встречаются в Австрии, вместе летят в Лондон, где Оден вводит русского поэта в круг мировой поэтической элиты.

Разумеется, портрет Одена всегда будет висеть над рабочим столом Бродского, где бы он ни находился, среди прочих дорогих ему вещей и портретов: фотографий сына Андрея, родителей, Фриды Вигдоровой, Анны Ахматовой, с которой в 1961 году его познакомил друг Евгений Рейн, бюстика Пушкина, маленькой лодки‑джонки, привезенной отцом из Китая, крошечной гондолы, двух пишущих машинок, с кириллицей и латиницей…

Этот антураж повторяется на выставке, равно как повторяется условный рабочий стол поэта в каждом из знаковых мест его эмиграции. И всюду — многочисленные открытки с репродукциями картин, ведутами, кораблями, линиями горизонта. Бродский был их страстным коллекционером.

Америка

9 июля 1972 года Бродский переезжает в страну, где, казалось, найдет свой дом, с рабочим кабинетом и библиотекой.

В Америке он получает должность рoet‑in‑residence (приглашённого поэта) в Мичиганском университете в городке Энн Арбор.

Здесь он заново социализируется: привыкает к изобилию в магазинах, причудливым устройствам вроде тостера, учится оплачивать счета и водить машину.

В издательстве «Ардис», принадлежащем его другу Карлу Профферу, немало способствовавшему адаптации Бродского в эмиграции, выходит его поэтический сборник «Конец прекрасной эпохи»: изящная книга в мягкой обложке цвета «августовского синего» со шрифтом Владимира Фаворского.

Но постоянным американским адресом Бродского становится все‑таки Мортон‑стрит, 44 в Нью‑Йорке.

Швеция

Офорты Пиранези из серии «Римские древности» «аккомпанируют» главе, рассказывающей о месте триумфа поэта, где он стал пятым и самым молодым нобелевским лауреатом по литературе из числа тех, что писали на русском языке.

Нобелевскую лекцию, по легенде, Бродский читал, держа в кармане галстук Бориса Пастернака, который в свое время так и не смог подняться на эту кафедру в стокгольмской ратуше.

И в витрине мы видим галстук Пастернака, предоставленный его семьей. Конечно, галстук другой, не тот, который Евгений Рейн в 1987 году смог передать другу в Швецию.

Между тем пейзажи Швеции, ее прохладный климат напомнили Бродскому Комарово, тесно связанное для него с Ахматовой.

И именно в Стокгольме, в той самой ратуше 1 сентября 1991 года прошла церемония бракосочетания Иосифа Бродского и Марии Соццани, итальянской аристократки с русскими корнями.

Рядом с галстуком Пастернака мы видим приглашение на свадьбу Юзу Алешковскому.

Именно в Швеции Бродский приступил к работе над эссе «Набережная неисцелимых» — о городе, которым был одержим с детства и куда взял билет, получив первую свою зарплату поэта в Мичиганском университете.

Он поехал туда на рождественские каникулы.

И приезжал впоследствии на каждые очередные рождественские каникулы.

Венеция

Бродский был в Венеции семнадцать раз.

Кадры киноленты Висконти «Смерть в Венеции» сопровождают посетителей в зал, украшенный полотнами Франческо Гварди, Клода Лоррена и условно венецианским окном, своими мавританскими очертаниями повторяющим, однако, окно в доме Мурузи.

Окно это «проливается» водой, и вода «расплескивается» по полу.

На родину странник Бродский «во плоти» уже так и не вернулся, даже когда это стало возможным.

«На место преступления преступнику ещё имеет смысл вернуться, но на место любви возвращаться бессмысленно», — говорил он.

Последним приютом поэта стал остров Сан‑Микеле. Здесь он упокоился, будучи перезахоронен вдовой 21 июня 1997 года в протестантской части кладбища.