Я не люблю морализаторства в искусстве. По правде сказать, меня возмущает, когда мне говорят, что я должен чувствовать. Виной тому или детство моего отца в период нацистской оккупации, или собственное мое детство в эпоху пост-панка в пригороде Калифорнии. Оскар Уайльд в предисловии к «Портрету Дориана Грея» утверждал: «Ни единый художник не желает что-либо доказывать, ведь доказаны могут быть даже достоверные истины. Ни у какого художника не бывает этических пристрастий. Этические пристрастия в художнике есть непростительная манерность стиля» Перевод М. Ричардса (Михаила Ликиардопуло). — Здесь и далее примеч. перев. .

Тем не менее, направляясь на событие международного значения, 60-ю Венецианскую биеннале, я поймал себя на том, что обзавелся этическими пристрастиями. Куратор из Бразилии Адриано Педроса, прославившийся оригинальными музейными показами в Южной Америке, собрал художников под девизом Stranieri Ovunque («Чужаки повсюду») Слово “stranieri” можно перевести и как «чужаки», и как «иностранцы». . Как многие кураторы и до него, Педроса заявил о похвальном намерении дать высказаться тем, кого обычно никто не слушает: голосам из развивающихся стран южного полушария, голосам туземным, маргинализированным, голосам квир-персон. Что ж, неплохое начало.

Однако даже газета NY Times не могла не заметить, что автор словно бы грозит пальцем: «Настоящая проблема в том, что это маркирует, характеризует на основе стереотипов, ограничивает, навешивает ярлыки на талантливых художников — а таковых среди более чем 300 участников немало, — чьи работы сводят к лозунгам и поучениям настолько ясным, чтобы те уместились на снимке экрана куратора». 

Впрочем, на Израиль эти этические пристрастия не распространяются. Творческая организация, именующая себя art not genocide alliance «Искусство, а не альянс геноцида». (ANGA, смекаете?) опубликовала письмо протеста с требованием запретить Израилю участвовать в биеннале. К началу апреля письмо подписали 14 000 человек, в том числе Нан Голдин Нан Голдин (р. 1953) — фотохудожница из Нью-Йорка. и Джесси Дарлинг Джесси Дарлинг (р. 1981) — британский художник и скульптор , в 2023 году получивший премию Тернера Премия в области современного искусства, одна из самых престижных в мире. Названа в честь британского художника XIX века Уильяма Тернера. . В письме говорилось: «Любое официальное представление Израиля на международной культурной сцене — поддержка его политики и геноцида в Газе. Биеннале предоставляет трибуну государству, которое проводит политику геноцида и апартеида. Нет смерти в Венеции Отсылка к названию повести Томаса Манна «Смерть в Венеции». ».

Рут Патир, художница, которая в этом году представляла Израиль на биеннале, намеревалась показать работу, посвященную обуревающим ее противоречивым чувствам в связи с нападением 7 октября. В ее видеороликах посредством компьютерной анимации оживают древние израильские идолы плодородия, многие сломанные, разбитые на куски. Идолы маршируют по улицам — сюрреалистическая процессия, символизирующая скорбь, гнев, уничтоженное материнство. Но посыл художницы не встретил понимания. По мнению ANGA, любой израильский художник, который показывает свои произведения, причастен к военным действиям Израиля. «В то время как команда израильских кураторов планирует «Павильон плодородия» как размышление о современном материнстве, Израиль убил свыше 12 000 детей и лишил мирных жителей доступа к медицинским учреждениям, занимающимся охраной репродуктивного здоровья», — негодовали участники ANGA.

Мира Лапидот, одна из кураторов, участвовавших в проекте Патир, заявила в интервью: «Мир искусства [прежде] стремился представлять собой нечто более сложное, неоднозначное, быть может, не лишенное внутренних противоречий, притязал на это — и вдруг одним махом восприятие переменилось. Ты либо с этими, либо с теми. И нет возможности выразить сочувствие или такую позицию, которая не за и не против, а нечто большее. Это глобально противоречит всем моим представлениям об искусстве».

Министр культуры Италии Дженнаро Санджулиано, надо отдать ему должное, наотрез отказался принимать какие-либо меры по отношению к израильскому павильону. Письмо ANGA он назвал «постыдным» и добавил: «Я чувствую глубочайшее единение и близость с Государством Израиль, его художниками и всеми его гражданами. Венецианская биеннале была и останется пространством свободы, встречи и диалога, но никак не цензуры и нетерпимости. Культура — мост, а не стена между народами и государствами». На что члены ANGA желчно ответили: «Культура отнюдь не «мост между народами и государствами», когда одно государство занимается тем, что уничтожает другое… Свобода мысли и творческого самовыражения оказывается под угрозой, когда художники отворачиваются от действительности».

Массовые порицания Израиля, сионизма и оккупации отнюдь не новы, особенно в мире искусства. И все равно меня поразило вопиющее отсутствие логики в этой якобы самиздатовской агитке. Разве Израиль заявлял о намерении уничтожить Палестину, несуществующее «государство», или все-таки его цель — уничтожить ХАМАС, который весь мир считает террористической организацией? От какой именно действительности отворачиваются художники?

Весь мир ужаснулся жестокой кровавой бойне, развязанной ХАМАСом 7 октября, — самой страшной с момента создания Государства Израиль. Не прошло и недели, как ужас улетучился и ответственность за случившееся переложили на Израиль, — еще до того, как он ответил на нападение. Антиизраильские высказывания, игнорирующие, оправдывающие или вовсе отрицающие жестокость нападения, наводнили социальные сети.

Эти замечания задели меня за живое, вызвали воспоминания, отчасти связанные с историей моей семьи. Во время нацистской оккупации на севере Голландии мой дед спасал еврейских детей от германских лагерей смерти. Дед дожидался на вокзале в Амстердаме; детей приводили к нему няньки, участвовавшие в Сопротивлении. Добродушный, пузатый, лысый как колено, мой дед продавал органы и аккордеоны, талантливо подражал региональным диалектам и травил скабрезные байки. Словом, мог идеально изобразить жизнерадостного простака. Сопровождая своих маленьких подопечных — никто не должен был узнать, что они евреи, — на поезде из Амстердама, он смеялся и дурачился с гестаповцами. У него дома в Гронингене дети дожидались, пока их переведут в другое безопасное место, — а если повезет, даже вывезут из страны. В то же самое время ночью в дома горожан часто врывались эсэсовцы, проводили обыски и аресты.

Нацисты узнали, что в одном доме, неподалеку от того места, где жила моя семья, прячут евреев: та семья участвовала в Сопротивлении. Всех ее членов, в том числе детей 2 и 5 лет, убили выстрелом в шею и тела бросили перед домом — в назидание остальным. Мой отец — ему тогда было 10 лет — помнит, как ходил мимо трупов.

Отец твердо решил увековечить память деда среди праведников, и мы подали заявку в Яд ва-Шем. Через пять лет активных разысканий сотрудники музея выяснили, что дед мой лично спас более сотни еврейских детей. В их числе была и Грета, единственная оставшаяся в живых дочь его коллеги. Дед перехватил ее, когда она возвращалась из школы. Грету четыре года прятали в подполье, а после войны ее удочерила другая семья. В конце концов Грета перебралась в Калифорнию, где я вырос. У нас есть фотография: Грета со мной, малышом, на руках. Вскоре она умерла от рака легких. 

В 1996 году в Монреале я получил из Яд ва-Шема за деда медаль «Праведника народов мира». И это стало поворотным политическим событием в моей жизни. 

Теперь же я наблюдал, как моя бывшая жена — а в Израиле у нее и родственники, и знакомые, — лишилась более полусотни фейсбучных друзей, терпеливо пытаясь объяснить свою позицию как еврейки — взгляд, основанный на резком неприятии сионизма и опыте поездок на Западный берег. Но ее друзья-неевреи, в Израиле не бывавшие, тем не менее де факто сочли себя специалистами в таких вещах — до такой степени, что вычеркнули ее из своей жизни. А ведь с кем-то из них она была знакома не один десяток лет.

Многие из них опубликовали на ее странице настоящие мини-лекции на эту тему — признаться, они ввергли меня в уныние. Все они перечисляли одни и те же тезисы: Израиль — нелегитимное государство, проводящее политику апартеида, колониальная держава, утверждающая превосходство белой расы, губительное сочетание худшего поселенческого колониализма, национализма и империализма. Преступно само его существование. И тот, кто ратует за что-либо, кроме прекращения огня, или высказывает мысль, что, возможно, без ХАМАСа палестинцам было бы лучше, — экстремист-консерватор, причастный к геноциду. В одном из комментариев так и написали: «Совершили геноцид, теперь радуйтесь».

Моя бывшая жена, мать-еврейка моей дочери-еврейки, внучка евреев, убитых во время Шоа, находит все это непостижимым. Едва она призналась, что ей как еврейке страшно из-за атак ХАМАСа, на нее наорали капслоком, обесценили ее чувства, отнеслись к ним с пренебрежением, а порой и с откровенной насмешкой. Когда она объясняла, что самый устав ХАМАСа подразумевает геноцид по отношению к Израилю, ей резко возражали или просто банили ее. Протесты на улицах внушали все большее омерзение. Жена замечала, что и онлайн, и вообще повсеместно все чаще вместо «еврей» пишут «сионист». И те, кто поначалу просто срывал плакаты с фотографиями заложников-израильтян, постепенно перешли к антисемитским угрозам, митингам и насилию. И как прикажете это понимать?

Подплывая к городу на пароходике Alilaguna, я с облегчением обнаружил, что Венеция по-прежнему Венеция. Невероятный лабиринт старинных зданий, раскинувшийся в лагуне Адриатического моря, палаццо, изобилующие пышным убранством, центр притяжения меж восточным и западным христианством, головокружительная смесь византийской, мавританской и римско-католической культур. Всюду невозможная красота. Святой Марк, что торжественно взирает с мозаик, пухлые путти Художественные образы маленьких мальчиков в искусстве Ренессанса, барокко и рококо, восходящие к античным эротам и купидонам. и нимфы, в золоте и мраморе летящие по потолку, храмы Тьеполо, чьи святые в религиозном экстазе взмывают в небеса, будто сорвавшись с якоря. Казалось, даже причалы вапоретто многозначительно дыбятся и качаются.

Термин «гетто» появился в Венеции. В 1516 году дож Леонардо Лоредано официально обязал всех венецианских евреев поселиться в районе города, ближайшем к литейному производству, или гетто: там делали пушки для всей Европы. К 1555 году в «гетто веккьо», старом гетто, ныне известном как район Каннареджо, жила тысяча евреев.

В 1943 году Венецию, как и весь север Италии, оккупировали нацисты, и все 43 000 итальянских евреев были объявлены враждебными иностранцами. Их сажали в тюрьму, лишали имущества, депортировали, убивали. Гестаповцы велели венецианскому врачу-еврею, Джузеппе Йоне, составить список из 1300 евреев, живших тогда в Венеции. Йона сжег все записи, касающиеся евреев, и покончил с собой. Благодаря его самопожертвованию нацисты поймали только 243 венецианских еврея; их переправили в концлагерь Фоссоли в двух часах езды от Венеции, а оттуда в Аушвиц-Биркенау. Выжили всего восемь человек.

Там, где некогда располагалось первое в Европе гетто, ныне находится эпицентр современного искусства, и все его внимание сосредоточено сейчас на «новом геноциде». Упоминание о Рут Патир или израильском павильоне вызывает неловкость. «Я не стал бы об этом писать», — заявил один из кураторов и цокнул языком — отчасти с тревогой, отчасти с презрением, когда мы попивали шприц бьянко у бара на Джудекке. Нас заливал золотистый свет венецианского предвечерья, за нами величественно раскинулся серо-зеленый Гранд-канал, вапоретто фыркали и козлили, сражаясь с зыбью. 

Я размышлял о том, откроет ли Рут Патир двери павильона. Будут ли на нее кричать, возмущаться?

Одолевали меня и другие вопросы. С каких пор деятели искусства начали со спокойной совестью критиковать сионизм, причем доходя порой до оголтелого антисемитизма? Почему художники, ученые, работники культуры и искусства, — поборники прав ЛГБТК, прав женщин, прав чернокожих, коренных народов и расовых меньшинств, прав транс-персон, сторонники радикальной инклюзивности и безопасных пространств, — почему они одобряют религиозных фанатиков, насильников и убийц? Как люди, лечащие щенками и цветными карандашами психологическую травму выборов 2016 года, могут призывать к «глобализации интифады»?

 

«Это же Аниш Капур!» — восторженно прошипел куратор, когда позже мы прошли мимо Капура, сидевшего на веранде Harry’s Dolce, филиала знаменитого Harry’s Bar на Джудекке. И такая вот сцена повторялась несколько раз. Бокалы просекко искрятся в лучах солнца, в полутора метрах от нас художник с мировым именем, но стоит кому-то обмолвиться о праве Израиля на самозащиту — и всем сразу делается очень неловко. Все уже всё решили. Даже заикнуться об этом — все равно что переступить невидимую черту. Если я приводил аргументы, противоречившие общепринятой точке зрения, или указывал на то, что о некоторых исторических фактах попросту умалчивают, в воздухе чувствовалось напряжение. Рассуждать о нескончаемых страданиях, которые палестинцы претерпевают от Израиля, — всегда пожалуйста. Но разговоры о том, как они страдают от ХАМАСа — табу.

Я не еврей, но узы истории и личного выбора крепко связали меня с евреями. Мое мнение об Израиле и Палестине всегда было неоднозначным. Позиции правительства Нетаньяху по многим вопросам вызывают у меня отторжение. При этом ничего из того, что я наблюдал, не вписывается в рамки нарратива о «колониализме» и «геноциде», который ныне я слышу повсеместно. Как внуку человека, рисковавшего жизнью ради спасения евреев от настоящего геноцида, бушевавшего в Европе, мне исключительно неприятно слышать, что этим термином орудуют от имени искусства, причем используют его против государства, построенного в прямом смысле теми, кто пережил геноцид. 

Но делать было нечего, и я молча пошел бродить по павильонам.

В первый же день предварительных показов я отправился в Сады биеннале, ожидая увидеть изящные минималистские павильоны или модернизированные промышленные здания. Но вместо этого я словно очутился на всемирной выставке-ярмарке начала прошлого века. Вдоль широких булыжных дорожек тут и там высились отдельно стоящие здания, выстроенные в 1890-е, многие с романскими колоннами и щегольски вырезанными названиями стран-хозяек. Невзирая на разговоры об антиколониализме и антинационализме, над всей этой сценой тяжело нависала тень Вудро Вильсона.

Впрочем, Педроса сделал все что мог, дабы деколонизировать это пространство. Фасад центрального павильона целиком закрывал мурал на туземные темы — тут и щедрые образы из мифологии, и яркие видения аяуаски. Авторы — бразильская арт-группа Huni-Kuin, сокращенно MAKHU. По-моему, вышло роскошно, даже до оторопи, я бы назвал это триумфом, пусть даже чистое искусство коренных народов в современном мире искусства несколько озадачивает.

Тема мурала тоже заинтриговала. Центральным ее элементом служил Капеве Пукени — мифический «мост-аллигатор». Пукени — аллигатор-переводчик, символизирующий переход от одного универсального языка к множеству языков. Как сказал однажды Клоду Леви-Строссу некий вождь племени, животные и люди некогда говорили на одном языке, но потом, к несчастью, он оказался утрачен. С такой точки зрения, мурал — гимн множественности и сложности. 

Интересно, подумал я, олицетворяет ли этот аллигатор и евреев. Разве евреи — не один из старейших коренных народов планеты? Разве они не вечные странники, «другие», типичные stranieri? И разве возвращение евреев через 5000 лет изгнания, невзирая на арабов и британский империализм, не показывает нам, как выглядит деколонизация?

Я решил все-таки завернуть в израильский павильон, внушавший всем опасения; от центрального комплекса до него было пять минут ходьбы. Небольшое белое здание, вызвавшее такую шумиху, не произвело на меня впечатления. Оно было не больше гаража на две машины и напоминало музей Гуггенхайма, выстроенный архитектором Фрэнком Ллойдом Райтом. ANGA уже прошлись мимо него и рассыпали темно-красные листовки с громким призывом: «НЕТ ПАВИЛЬОНУ ГЕНОЦИДА». Рут Патир нигде не было видно. В окне я заметил плакат:

«Художница и кураторы израильского павильона откроют экспозицию, как только будет достигнуто соглашение о прекращении огня и освобождении заложников».

Израильский павильон не откроется. Патир, скорее всего, понимала, что у нее это и не получится, и сделала единственное, что могла: откланялась и ушла, оставив злободневное заявление.

«Разумно», — первым делом подумал я. Прекращение огня могут объявить хоть завтра — как, в общем, и было до 7 октября — но освобождение заложников может растянуться на годы, а это означает, павильон не откроется никогда. Патир выразила парадоксальность положения Израиля. В укромных уголках сумеречного здания, на одиноком экране анимированные идолы плодородия продолжали мрачное скорбное шествие.

Я потерянно опустил взгляд на разбросанные листовки. Тогда-то я и заметил трех итальянских солдат в камуфляже и полной боевой выкладке. Возле других павильонов я солдат что-то не замечал, а потому и направился к ним.

«Вы единственные солдаты, приставленные к павильону на всей этой биеннале?» — спросил я.

Один из солдат нерешительно мне улыбнулся.

«Время сейчас необычное», — ответил он по-английски с сильным акцентом.

Маневр Патир очень не понравился ANGA. Пусть павильон Израиля не открывали, израильская художница все равно присутствовала на Биеннале, хоть и за закрытыми дверьми — и этот факт сводил ANGA с ума. 

«Мы не аплодируем пустым конъюнктурным жестам, призванным наделать шуму в прессе, — ярились они, — <…> и ведь включили видео для публики, в то время как Израиль ежечасно убивает палестинцев и миллионам людей грозит неминуемый голод». По мнению ANGA, марширующие идолы плодородия олицетворяли трагедию израильско-палестинского положения и каким-то образом поддерживали военную кампанию Израиля. 

Я хотел пообщаться с Патир и прояснить ситуацию, но связаться с ней оказалось трудно, если не невозможно, учитывая, что на публике она могла появляться только с охраной.

В павильоне Германии тоже была работа израильской художницы, Яэль Бартана, и эта работа занимала немало места. Бартана создала футуристический космический корабль в виде каббалистического древа жизни. В сумеречном зале, заполненном дымом из сухого льда, в эффектном клубном освещении висела модель в натуральную величину. Ни дать ни взять, «Космическая одиссея 2001 года» для евреев.

В следующем зале в огромном видео на стене танцоры собирались в напоминающих райский сад интерьерах мистического еврейского космического корабля. Они исполняли нечто вроде ритуального танца, празднуя грядущий полет к звездам. В другом видео показывали Бартану: она улыбалась этому слиянию каббалистического мистицизма с космическим мессианизмом. Она радовалась мысли о том, что однажды человечество, быть может, обретет свою межзвездную судьбу, объединив космические технологии с древней мудростью иудаизма.

Что дальше, космолеты в форме магендавида, как в неснятом фильме Мела Брукса «Евреи в космосе»? И где протестующие? Израильский павильон, посвященный материнской скорби, не может открыться из-за «геноцида», но еврейский космический мистицизм никого не смущает? Не потому ли, что Бартана сочинила новый исход: евреи навсегда покидают планету?

На следующий день я бродил по Арсеналу, а это больше 23 гектаров внутри промышленного комплекса, где Венеция некогда строила лучшие в Европе боевые корабли. 

Первым делом я заглянул на мероприятие, предваряющее открытие клуба морских офицеров. Мероприятие под названием «Когда солидарность не метафора» описывали как «пространство, противопоставленное главенствующей повестке войны, патриархата, колониализма и их пагубного влияния на антропогенные и неантропогенные экосистемы».

Там я наткнулся на группу людей, собравшихся на заседание по поводу конфликта в Газе. И первое, что я услышал: «Мы сожалеем о том, что стали свидетелями геноцида».

Эту фразу серьезно и невозмутимо произнесла блондинка в черно-белой куфие поверх кожаной куртки. Человек двадцать собравшихся одобрительно забормотали. Другая женщина в куфие возмущалась, что руководство Биеннале регулярно затыкает им рот, не дает высказаться о том, что Израиль осуществляет геноцид.

Это не помешало бородатому ученому дрожащим голосом возразить, что важно внимательно и сочувственно выслушивать и противоположные точки зрения, «даже если это непросто». Гробовое молчание было ему ответом. Возможно, он слышал о Джоанне Чен, израильской переводчице еврейской и арабской поэзии: ее неоднозначное эссе о Газе для литературного журнала Guernica произвело эффект разорвавшейся бомбы. 

Джоанна совершила смертный грех — попыталась «пройти стезей сочувствия». Она вспомнила, как выступала за мир в Палестине, вспомнила о своей дружбе с палестинцами, призналась, что у нее, еврейки и израильтянки, эта война вызывает двойственные чувства, и спровоцировала волну возмущения: почти 15 сотрудников журнала уволились в знак протеста, заклеймив Чен как «расистку и колонизаторшу», «поселенку, чьи друзья-поселенцы поддерживают геноцид и воспитывают таких же детей-поселенцев, поддерживающих геноцид». Ишита Марва, редактор отдела художественной прозы, обозвала эссе «мерзким образчиком апологии геноцида», превратившим некогда почтенный литературный журнал в «опору евгенического белого колониализма, притворяющегося добродетелью». Guernica капитулировала, убрала эссе и извинилась перед читателями. Вот и ходи стезей сочувствия.

Умопомрачительно огромная экспозиция в Арсенале изобиловала пропалестинскими симпатиями. Не успел я войти, как тут же увидел лозунг: Viva Viva Palestina — намек на Viva la Vida Фриды Кало. Новый лозунг был начертан ярко-красной краской в верхней правой части огромного мурала Фриды Торанцо Джегер «Гнев — это машина в пору бесчувствия». Еще на мурале изображены восемь арбузов — символы палестинского сопротивления. Далее — шоу деревянных кукол «Блеск алчной Европы» (2022) Даниеля Ортиса с палестинским флажком в углу экрана, на котором написано: «Бойкот павильону Израиля, свободу Палестине!» Еще дальше «Архивы неповиновения» Марко Скотини — набор тщательно подобранных видеороликов, посвященных искусству и политическому активизму, в том числе «Заметки о принудительной миграции», документальный фильм палестинского кинематографиста Халеда Джаррара.

Я, кажется, понял схему. Существует единственно верное мнение по вопросу Израиля, обусловленное отчасти марксизмом старого образца, отчасти с трудом подавляемой ненавистью к колониализму. И продиктовано оно не столько логикой, сколько рефлексом. Повсюду я слышал рассуждения, достойные конспирологов в ветви дискуссии на 4chan, сторонников теории «Пиццагейта» Теория заговора, согласно которой влиятельные сторонники Хиллари Клинтон связаны с тайной организацией педофилов. . Желая узнать больше, я полез в инстаграм Запрещен на территории РФ, так как управляющая компания Meta признана экстремистской. — Ред. ANGA, чтобы посмотреть, как они официально объясняют свою позицию.

«Структура глобального государства, господствовавшая в XX веке, не только допускает, но и активно поощряет геноцид в Газе и прочих уголках мира, — провозглашали деятели ANGA. — Геноциду всегда потворствует государство. И этот механизм уничтожения, которым руководит поселенческий колониализм, которым движет капитализм, которому способствует технологическая мощь, о котором пишут причастные к угнетению медиагиганты, — этот механизм требуется уничтожить. Мы задаем вопрос: если подобные зверства приемлемы, что тогда неприемлемо? Нам необходимо пересмотреть структуры, порожденные национальными идентичностями, и восстановить прерванную связь с землей как источником нашей идентичности и политической реальности».

С чего начать? Бесспорно, многие государства действительно поддерживали геноцид, но сам по себе геноцид возник гораздо раньше. Я его не оправдываю, но вообще это очень древнее, родоплеменное поведение, ему десятки тысяч лет, и именно оно в каком-то смысле сформировало нашу ДНК. Я это к тому, что геноцид возник не вчера и корнями уходит вовсе не в европейский поселенческий колониализм или империализм XVIII-XIX веков (да и сами европейцы достаточно поздно вступили в имперско-колониальную игру, до них этим тысячелетиями занимались господствовавшие прежде человеческие цивилизации, причем большинство из них были созданы людьми с темной кожей). Можно уничтожить технологии и все медиагиганты, но этническая ненависть и геноцид никуда не денутся. Можно упразднить Израиль, но зверства в Йемене, Дарфуре, Сирии и Мьянме будут продолжаться и дальше. Неужто израильский империализм, как его ни определяй, действительно повинен в том, что миллионы курдов лишены государства, в том, что их тысячами убивали во времена правления четырех разных деспотических арабских правительств, — равно как и в трагедии уйгуров или племен джунглей Амазонки?

Разбирать этот набор слов в попытке докопаться до смысла — только зря время терять. Эти лозунги основываются на примитивном марксизме, настолько вульгарном, что даже Славой Жижек перестал бы дергать себя за нос или за футболку Славой Жижек страдает от нервного тика, поэтому во время выступлений делает непроизвольные жесты. и вскинул бы руки: сдаюсь! В нелогичности этих лозунгов действительно важно то, что они позволяют говорящему провести знак равенства между Государством Израиль и капиталистическим империализмом, который, в свою очередь, воплощает в себе все левацкие страшилки разом: колониализм, сексизм, расизм, патриархат, белый шовинизм, гетеронормативность и прочее. Таким образом, палестинское сопротивление неразрывно связано со всеми остальными вопросами в куда более глобальной «борьбе», ведь угнетение всегда угнетение и проистекает из тех же причин — или одной причины. То есть вопрос Палестины, по сути, вовсе не вопрос Палестины, а очередной предлог для более широкой повестки, уничтожения механизма угнетения. А его ныне олицетворяет собой один лишь Израиль — еврей среди прочих государств.

На третий день, натерев от ходьбы ноги, я задался вопросом, нет ли на Биеннале других художников-евреев, которые, быть может, ускользнули от бойкота или цензуры. Оказалось, есть. Франк Ауэрбах, мастер лондонской школы, тихонько открыл экспозицию в палаццо да Мосто — ретроспективу, охватывавшую полвека его творчества. В 1986 году Ауэрбах получил премию «Золотой лев» и сейчас, в 93 года, по-прежнему пишет полотна. Недавно он стал рисовать и обширные лондонские пейзажи, напоминающие о его недавно усопшем друге, великом Леоне Коссофе. Но, кроме самого гениального живописца, в палаццо никого не было.

Самая откровенно еврейская экспозиция Биеннале, впрочем, осталась практически незамеченной. Центральная тема в творчестве ее автора, художницы Идессы Хенделес, — история ее жизни. 

Идесса — единственный ребенок родителей, переживших Холокост. Ее независимая выставка «Гранд-отель» безо всякого шума открылась в художественном центре «Спацио Берлендис». Когда входишь туда, поначалу не понимаешь, где очутился: на выставке или на распродаже остатков имущества обнищавшей графини. Хенделес взяла бытовые предметы, в том числе винтажные, расставила их там-сям в различных конфигурациях — и получила ошеломляющий нарратив на языке вещей. Диаспора, Шоа, исторические перипетии подразумеваются сами собой. Хенделес, как никто, умеет подмечать необъяснимые переклички между немыми объектами. И тишина между ними фактически вопиет.

Багаж — важная составляющая нынешней экспозиции Хенделес. Потрепанные сундуки и чемоданы «Луи Вюиттон», сложенные друг на друга в основном помещении выставки, новенькие наборы для пикника, несессеры, — все эти предметы, полные пышных обещаний, опустели, лишились хозяев. Стопки чемоданов напоминают такие же штабеля на платформах Аушвица. Крошечный снимок — такой маленький, что впору его не заметить, — с семейного пикника был сделан спустя 15 месяцев после того, как родителей художницы освободили из Берген-Бельзена. За месяц до того, в марте 1945 года, там погибла Анна Франк.

Идессе восьмой десяток, но она по-прежнему выглядит меланхоличной школьницей: черные волосы до пояса, плиссированная юбка, блузка, берет набекрень. 

«Меня называли документалисткой, но вообще-то я скорее фантастка, — произносит она негромко. — Точнее, меня интересует резонанс между первым и вторым. Меня очень интересуют истории, порожденные диаспорой, нашей вынужденной миграцией». 

Центральный элемент экспозиции — масштабная архитектурная модель отеля, выстроенного в стиле эдвардианской готики, пугающего и пустого. «Я назвала выставку «Гранд-отель», потому что, как сказал Леон Пинскер, «евреи всюду в гостях и нигде не дома»».

Она провела меня мимо портрета русской императрицы Елизаветы Петровны, спровоцировавшей высылку евреев, мимо серебристого винтажного «фольксвагена жука». Этот автомобиль, выпущенный по заказу Гитлера для немецкого народа, появился незадолго до того, как всем германским евреям запретили водить машину.

Я замечаю, что в одном из видео, которые Хенделес включила в экспозицию — сцены из жизни венгерского гетто, стертого с лица земли, — играет песня на идише «Ойфн припитчик» («На печи»). В видео евреи в черной одежде где-нибудь в 1930-е годы спешат домой перед шабатом. У одного мужчины под мышкой живой гусь.

«Люди забывают, что некогда идиш был общим языком евреев, — говорит Хенделес. — После Шоа мало кто выжил, некому было на нем говорить. Вот почему после создания Израиля пришлось искусственно возрождать иврит, который до той поры считался мертвым языком. Вы только представьте! Как если бы люди вдруг решили вновь говорить на латыни».

Я стою подле призрачной модели отеля, подле стопок пустых чемоданов и силюсь осмыслить, как можно было за четыре с небольшим года уничтожить целый общий язык.

«Я считаю, что эта моя выставка — смелый поступок», — признается художница.

В своем выдающемся произведении «Порабощенный разум» Чеслав Милош, диссидент, лауреат Нобелевской премии по литературе, описывает, как интеллектуалы его поколения, в том числе он сам, стали советскими коммунистами. В главе под названием «Пилюля Мурти-Бинга» он коротко пересказывает «Ненасытимость», сатирический роман Станислава Игнация Виткевича. Виткевич описывает общество, в целом похожее на наше: удрученное, декадентское, одержимое излишествами и беспокойством. В искусстве разброд и шатание, десятки стилей вечно спорят друг с другом, художники ругаются из-за различных методов, мотивировок и манифестов.

Элиты раздирает смута, но иностранные захватчики предлагают им пилюлю Мурти-Бинга. Она унимает тревогу, убивая самостоятельное мышление. Все больше и больше художников и интеллектуалов принимают эту пилюлю, их сомнения и распри исчезают. В конце концов все население начинает думать одинаково, после чего прибывают иностранные захватчики, и власть в государстве мирно передают им. На церемонии передачи власти главный диссидент и интеллектуал представляется новым хозяевам и безропотно позволяет себя казнить.

По мнению Милоша, диалектический материализм стал такой волшебной пилюлей Мурти-Бинга, которая разрешила все интеллектуальные и творческие сомнения в странах Восточного блока. Враждующие фракции вытеснил единый стиль, социалистический реализм, служивший универсальным языком на манер мифического языка людей и животных — причем такого, для которого не требуется переводчик Капеве Пукени, мост-аллигатор. В социалистическом реализме нужно лишь проанализировать с точки зрения диалектики происхождение несправедливости и создать произведение искусства на эту тему. Это способствует росту самосознания. А искусство тем самым обретает цель в соответствии с более масштабным идеологическим замыслом.

Обретение искусством идеологической функции тесно связано и с другой общей чертой писателей и художников: нарциссизмом. Самоупоение действует не менее утешительно, чем стремление присоединиться к идеологическому большинству. Если объединить то и другое, можно одновременно и примкнуть к победителям (в историческом смысле), и упиваться собой. А для художников (да и, пожалуй, всех прочих) безграничная самовлюбленность, не отягощенная нравственным багажом, — сочетание, победить которое не так-то просто. 

Искусствовед Питер Шелдал это предвидел. В эссе «Водородный музыкальный автомат» он писал: «Тип личности нашего времени — нарцисс. Одержимая себялюбием, зацикленная на себе, занятая только собой, нарциссическая личность считает истинными лишь ежеминутные неопровержимые телесные ощущения и душевные переживания. Художник-нарцисс, поэт-нарцисс предлагает неясной публике свидетельства или инсценировки таких ощущений, приглашает публику присоединиться к его самосозерцанию. Злость на мир и на себя самого чередуется с грубоватым или нелепым соблазном, сладкозвучной песней о любви, смерти, сексуальных утехах, с малодушными жалобами, криками брошенного внутреннего младенца…»

И далее он пишет: «Типичная современная социальная единица — это «группа поддержки». Иерархия власти забыта, нарцисс ее не потерпит. Группа поддержки — будь то на сеансах психотерапии или в «альтернативной» галерее, собирается именно для содействия личным интересам ее участников, чтобы помочь им получить желаемое, будь то слава, здоровье, что угодно. В мире современного искусства это явление встречается очень часто. Порой оно напоминает гнездо с птенцами: они разевают клювики, силясь заполучить червяка, которого им подбросит случай или интриги. Говорить в таком контексте о ценности, значимости или качестве создаваемого произведения опрометчиво и бестактно».

Определение Шелдала равно применимо и к Биеннале, и к миру искусства в целом, впрочем, и к науке, и к миру литературных журналов, и к иным сферам, где собираются те, кто метит в художники, дабы пропагандировать свои произведения и подвергать их идеологической проверке. В этих сферах бесконечно ранимые и зацикленные на себе творческие личности сбиваются в группы поддержки, в которых перерабатывают трагедию своей униженной и оскорбленной субъектности. Поверхностный, нарциссический, идеологический гнев становится необходимым для создания произведений искусства, которые, тем не менее, до странности заурядны. Одна и та же сюжетная арка повторяется ad nauseam До тошноты (лат.). . «Меня терзала тревога и одиночество, я обнаружил, что меня угнетают, но я поверил в себя, собрался с силами, принял свою маргинализированную субъективность — и вот я освобождаю себя с помощью самовыражения. Смотрите, я самовыражаюсь!»

Тем временем чиновники и элиты свободно перемещаются по миру, любезничают друг с другом на частных ужинах, проводят аукционы, бьющие рекорды по стоимости лотов, и взвешивают каждое слово, стараясь изъясняться как можно уклончивее. Низшие чины могут сколько угодно яриться и плеваться, излагая обязательные нарративы. Их руководители, всемирные дилеры пилюль Мурти-Бинга, полагаются на тщательно продуманную теорию, которая говорит, совсем как бывший ректор Пенсильванского университета Лиз Мэгилл, что «все зависит от контекста».

Это объясняет зрелище, встретившее меня по возвращении из Венеции. Косплей интифады: ролевики из Лиги плюща в одинаковых палатках производства компании Coleman, мечущиеся от маниакальной ярости к пассивно-агрессивной угрюмости, как заведенные, повторяли речевки с откровенно террористическим подтекстом, выстраивались, взявшись за руки, и не давали пройти студентам-евреям. «Вы сионисты?» — допытывались протестующие. А в промежутках жаловались журналистам на отсутствие «гуманитарных мелочей», — и это в тридцати метрах от своих комнат в общежитиях, проживание в которых обходится в 80 000 долларов в год.

Как мы дошли до такого?

По моему скромному убеждению, в определенный момент в сознании представителей мира науки и искусства привилегия оказалась неразрывно связана с цветом кожи. Так появился коварный колоризм, предполагающий различные, количественно измеримые уровни привилегий на основе исключительно цвета кожи. Степень «угнетенности» напрямую зависит от того, где «угнетенный» находится с точки зрения расовой иерархии. 

Евреи, быть может, формально и не считаются белыми, вдобавок они пережили Холокост, однако их кожа белее, чем у многих палестинских арабов, по крайней мере, если не принимать в расчет сефардим, мизрахим, бетэ Исраэль Самоназвание эфиопских евреев. и миллион (или около того) арабских евреев, изгнанных из сопредельных арабских стран. И если оценивать с точки зрения цвета кожи, страдания евреев невозможно сравнить со страданиями палестинцев. Палестинцы должны заменить евреев в качестве лидеров «олимпиады жертв».

Что я вынес из своей поездки в Венецию? Ловлю себя на том, что впадаю в уныние диссидента, наблюдая, как люди, которых я знаю и которыми восхищаюсь как художниками, кураторами, работниками культуры, беспечно, если не агрессивно говорят в унисон с откровенными террористами и при этом объявляют, что стоят на страже добра. 

Милан Кундера в одном из интервью упомянул об этом странном явлении. Поэт, которым он восторгался, Поль Элюар, оправдывал сталинский террор. По воспоминаниям Кундеры, «после войны Элюар отказался от сюрреализма и стал крупнейшим представителем того, что можно назвать «поэзией тоталитаризма». Он воспевал мир, братство, справедливость, лучшее будущее, воспевал товарищество, невинность и радость, поносил разобщенность, цинизм и мрак. И когда в 1950-м правители рая приговорили пражского друга Элюара, Завиша Каландру Завиш Каландра (1902-1950) — чешский историк, писатель, театральный и литературный критик, журналист и теоретик литературы. Во время послевоенных репрессий его объявили троцкистом и участником заговора с целью свержения коммунистического режима. Впоследствии полностью реабилитировали. , к смерти через повешение, Элюар подавил личное чувство дружбы ради идеалов, которые выше личных, и публично заявил, что одобряет казнь друга. Того повесили, а поэт знай себе пел».

Это мир псевдотеологического деспотизма, социалистического реализма, или искусства, которое заранее знает, во что вам следует верить. Это идеология, которая априори осознает, что все мировые скорби проистекают из одного-единственного источника: капиталистического империализма. И если мы проследим за этой цепью умозаключений в обратной последовательности, до 1930-х, окажется, что «капиталистический империализм» — особенно для палестинцев и арабских националистов — всегда служил завуалированным названием международного еврейства.

Все больше художников, кураторов и ученых, которые и прежде держались крайних левых взглядов, опасно склоняются к антисемитизму и антиимпериализму, и это тревожит. Все это видно невооруженным глазом и в университетских протестах, и на Венецианской биеннале. Это явление заглушает голоса, которые пытаются подмечать нюансы, вынуждает почтенные литературные и художественные издания заниматься саморазрушением, затыкает рты художникам, служит причиной появления слабых произведений искусства. Работники культуры и протестующие из этих сфер заверяют нас, что по-прежнему поддерживают социальную справедливость, права человека и безопасные пространства. Что они якобы нападают исключительно на системное неравенство, но как только эти проблемные системы, начиная с Государства Израиль, будут уничтожены и выстроены заново, место найдется всем, в том числе и евреям.

Чтобы понять, действительно ли антиизраильские выступления, которые мы наблюдаем в мире науки и искусства, лишь часть благородной борьбы за справедливость, или это всего лишь очередная волна ненависти, старой, как мир, я задаю один-единственный вопрос:

Чувствуют ли сейчас евреи себя в безопасности?

 

 

Оригинальная публикация: The Jews of Venice