14 января на 77-м году трагически ушел поэт и публицист Лев Рубинштейн – автор, герой и друг журнала «Лехаим». 

В 1997 году, в начале «Итогов», у Левки был юбилей, 50 лет. Мы решили отметить его сюрпризом. Я написала текст в журнал, верстку от него скрыли, придумали сделать один персональный подарочный номер журнала, где на обложке — портрет Рубинштейна. Было очень трогательное поздравление, Левка был умилен моим восторженным текстом и сказал, что хочет, чтобы это было его некрологом. Потом, к 60-летию, мое поздравление перепечатали в «Стенгазете». Сейчас найти ссылку не могу, как и фотографию того персонального номера. Но текст в компе нашла. Вот он. 

Не знаю, это тост или признание в любви — всякий жанр имеет свой канон и свой штамп. Рубинштейн разбирается в этом лучше меня.

То, что Рубинштейн — гений, — безусловно. Литературовед Андрей Зорин давно уже мечтает организовать большую научную конференцию «по Рубинштейну». Его переводят на многие языки, награждают премиями, издают (совсем недавно в питерском издательстве Ивана Лимбаха вышел замечательный сборник «Регулярное письмо»), особенно его любят склонные к интеллектуальным играм немцы, и все же наивные числят Рубинштейна «поэтом-иронистом», шутником, а дремучие — по ругательному ведомству злостного «аванграунда». Как написал сам Рубинштейн в тексте «Поэт и толпа»: 

— Он в рифму-то небось и не умеет?

— Да небось.

Его картотеки, сложенные из «образцов, фрагментов, цитат и квазицитат», говорят о нашей жизни куда больше, чем если ее описывать традиционными способами — о круге чтения, домашних проблемах, уровне притязаний: каждая реплика несет полный набор ассоциаций – воспоминаний о контексте. Одна карточка с тремя фразами заменяет толстенный психологический роман: «Среди звенящей тишины вдруг раздалось тихо, но отчетливо: “Маменька, это я… Это я взял папашины часы…”»

Штамп, общее место, канон, типическое — любой застывший фрагмент языка — Рубинштейн мгновенно опознает и прибирает к рукам. 

Как маялась служба проверки в нашей редакции, пытаясь найти источники лукавых «цитат» из его статей, не верила, что сам сочинил…

Рубинштейн использует самые бросовые жанры: школьный диктант и кроссворд, самоучитель русского языка для иностранцев и викторину, каталог и подписи в домашнем фотоальбоме, развернутый литературный план и библиотечный каталог, драматургическую ремарку и кинораскадровку (тут так и тянет процитировать: «Когда б вы знали, из какого сора…», но не рискну — поведенческие клише Рубинштейн опознает так же мгновенно, как литературные). Смешивая и уравнивая в правах все жанры, все стили, он превратил нашу обыденную речь в безусловный факт литературы.

Он присвоил весь язык. О чем бы мы ни говорили, мы цитируем Рубинштейна. 

Услышав очередной его текст, не умеем сказать иначе, чем он сам уже давно написал: «Здесь охватывает острейший приступ ностальгии. Чем это достигается — непонятно».

У Рубинштейна совершенно особый слух: замечает, что вывеска написана четырехстопным ямбом, а надпись на спичечном коробке похожа на перевод с японского. Каждый день он приносит новую байку: «Сегодня в метро несется мимо меня хорошо одетая дама и повторяет сама себе…» Рядом с нами такого не говорят. Или просто мы не слышим.

Рубинштейн — любитель «маленькой словесности»: заметок фенолога и «нармудов» (народных мудростей) из отрывных календарей, сезонной лирики на этикетках, «концептуальных» объявлений в забегаловках, «телефонного» и «транспортного» фольклора. Все это он называет «случаи из языка». 

Как нам повезло, что ему есть теперь куда нести свои драгоценные находки: в разделе «Разговоры запросто» открыт «уголок Рубинштейна».

Трудно приходится тем, кто не включается в его игру. Однажды в «Разговорах запросто» Лева написал про свое открытие: оказывается, знакомые немцы никогда не слышали песенку про сурка, который «всегда со мною», а словарные поиски показали, что, может быть, автор имел в виду совсем не сурка, а сумку. Написал и сам удивился — надо же! С тех пор прошло полгода, но все не перестают идти в редакцию письма то в защиту сурка, то в защиту Льва.

Теперь поэт Лев Рубинштейн работает обозревателем в журнале «Итоги». В западных изданиях такое часто случается: известный литератор на службе — это престижно. Мы тоже гордимся, что у нас есть свой собственный Рубинштейн. Ему, наверное, приходится нелегко. С его пунктуальностью: придет за полчаса до назначенного срока, а все опоздают на час. С его склонностью к порядку: только разберет завалы на своем столе, тут же стол снова закидают чужими статьями и газетами, да еще стул из-под носа уведут. С его ответственностью: ничего вполсилы, любой мелкий обзор пишет, как настоящий Текст, и боится, что в следующий раз ничего не напишется, не придумается. С его доброжелательностью, неумением отказать и органической неспособностью «давить авторитетом»: «Тебе нравится? – Не очень… (поспешно), но это совершенно не значит, что не надо печатать». С его неприятием пафосной критики, стоящей на выдаче пропусков в Большую литературу, и ироническим отношением к амбициозным критикам, желающим «влиять на литературный процесс».

И тем не менее Рубинштейн — это наше все. Мы уже и не замечаем, что говорим его словами: «Вот так приходит и сидит», «Вместо меда говна поел — мечта сбудется». 

Лева придумал название стилю, которым пишут восторженные критикессы: «Изумруд ты мой яхонтовый», целый отряд современных романов обозначил: «Анисья вышла на крыльцо и завыла». И так далее.

Рубинштейн живет в мире языка. А мы живем теперь в мире, который он открыл. В мире Рубинштейна, окруженные цитатами из него.