В минувшем году в свет вышел новый роман лауреата «Русского Букера» и «Большой книги» Александра Иличевского.  Журнал «Лехаим» побеседовал с автором о войне, работе в больнице и новой книге.

АННА СОЛОВЕЙ → Роман «Тела Платона» вышел в очень жесткое, трагичное время. Он связан с этим временем?

АЛЕКСАНДР ИЛИЧЕВСКИЙ ← Да, конечно. Он связан со временем постольку, поскольку был написан в совершенно невыносимый для меня 2022‑й. Трагический для меня лично, связанный с утратой, которую я перенес спустя две недели после начала военных действий. Все это было потрясением, от которого стала в буквальном смысле хлестать носом кровь, и этот кровавый фонтан никак не могли остановить. Такое чудовищное время, когда литература оставалась для меня единственным подспорьем. И роман писался на острие, на таком игольном острие, на котором очень трудно усидеть. Все время с него скатываешься. Все время в поисках опоры. Литература была использована, чтобы эту опору найти.

АС → Роман был написан только в этом году? Когда его читаешь, кажется, что вы пользовались многолетними дневниковыми записями, зарисовками.

АИ ← Могу поручиться, что 80% текста написано в 2022 году, они имели непосредственное отношение к периоду переживания военных действий. А это переживание очень многоплановое, со всеми вытекающими и втекающими последствиями. Отмена русской культуры, отмена тебя самого, отмена всего, что тебе дорого. Полное расставание с двумя третями жизни, которые провел в Москве. Это было чрезвычайно тяжело.

АС → Почему вы выбрали такое название?

АИ ← Математики говорят: «Платоновы тела». Я говорю: «тела Платона», поскольку мы в рамках литературы. Я же учился в физматшколе, и у нас был математический практикум, на котором мы клеили из картона эти «тела Платона» — правильные многогранники, которых на самом деле существует конечное число.

Платон относил каждый многогранник к определенной стихии — огню, земле, воде, воздуху. И тогда, на математике, на геометрии в основном, я понимал, что язык математики глубинным образом связан с идеальным миром, о котором говорил Платон. То есть стихия — это алфавит. И идея алхимическая как раз в том, что соединение стихий должно порождать новые смыслы. Вся культура — это удивительное порождение новых смыслов благодаря существованию некоего идеального алфавита. Эта идея мне очень близка. Нельзя сказать, что весь роман этому посвящен. Но по крайней мере одна повесть, ставшая основой большого текста, — она так и называется «Тела Платона».

Сюжет романа построен на том, что один крепко замолчавший писатель по электронной почте получает черновик романа Глухова, своего друга, который уходит на войну. И получает от него разрешение сделать из черновика какой‑то свой текст. Необычная ситуация. Я пытаюсь с ней разобраться, и сквозь роман проходит такое раздвоение, слияние двух субъектов. Один — субъект письма, второй — субъект восприятия письма. То есть можно смотреть на это как на союз автора и читателя.

Повествование апеллирует к тем временам, которые герои переживают в детстве. И здесь игра слов: «тела» как загадка мироздания. Как алфавит порождает вещи, как алфавит порождает смыслы, которые становятся овеществленными. Загадка существования цивилизации.

Мышление в романе текстоцентрично, он абсолютно разножанровый, многоплановый. Недавно мне пришло в голову, как этот жанр можно назвать: астероидный пояс записей рассказов.

Есть две повести внутри этого текста. Астероидный пояс обладает неким центром, но он неочевиден и таинствен. И мне это ужасно нравится. Ведь что такое смысл? Смысл — это понимание в ауре тайны и течения романа. Мне кажется, именно читатель решает такого рода задачи. Как происходит «брак» автора и читателя?.. Книги призваны не рассказывать сюжет, а порождать смыслы.

АС → Кто для вас Глухов, автор незаконченной рукописи? Он вам брат по духу, образец для подражания?

АИ ← Я думаю, альтер эго того человека, который, находясь в полной безопасности, получает этот черновик. Но альтер эго, которому приходится завидовать, из‑за того что оно более развито. В начале романа возникает ситуация, из которой понятно, что автор завидует своему оппоненту и партнеру по причине таланта, в том числе таланта человеческого. Я сейчас, задним числом, понимаю: на протяжении всего романа более или менее очевидна апелляция к юности, она очень настойчивая. В юности душа настолько податлива, что эпоха запечатлевается в сознании. То есть мы все в каком‑то смысле дети сопротивления эпохи или податливости эпохи, в зависимости от того, что с нами происходило в том или ином возрасте — около 17, 18, 20 лет.

Вот я 1970 года рождения — все самое интересное, свободолюбивое, что происходило в моей отчизне, выпало на мои 20 лет. Лет 15 назад, разговаривая с человеком, я через три минуты мог сказать, какого он года рождения с точностью до одного‑двух лет. Эта окрестность 1970 года очень важна, потому что люди видели время с такого ракурса, с которого не было видно никому. Люди постарше — у них ресантимент, помоложе — у них полное недоумение. А вот рожденные в 1970‑х отождествляли себя с ветром перемен. То есть не с теми, кто управляет ветром, а с теми, кто… оседлал ветер? Как на корриде: человек прыгает на парнокопытное и пытается на нем удержаться. Таким образом происходило все самое интересное у нас в юности, мы были детьми времени в подлинном смысле этого выражения.

АС → Поступки главного героя глуховской повести тоже имеют корни в юности, в юношеской любви.

АИ ← В повести неочевидно, что его поступок из любви. Да, из некоего заблуждения относительно своей детской увлеченности. Но любовь случилась именно телесным образом, поскольку это «тела Платона». В этом парадокс: с одной стороны, идеи идеями, а с другой стороны, тела телами. Здесь слияние тела и идеи, любовь и порождение смыслов.

АС → Итак, в какой‑то мере вы завидуете Глухову. Не потому ли, что он остался, а вы уехали?

АИ ← В этом нет зависти. Я не хочу отомстить самому себе за то, что уехал. Понимаете, для меня все, что происходило со мной в России, вдруг стало вещью, подлежащей отмене. Это не относится к культуре в целом. Но конкретно по мне отмена ударила.

Я написал большое количество текстов, посвященных отчизне. Это попытки разобраться, что там происходило, тексты, посвященные тому, как ландшафт производит характеры, как ландшафт может независимо от государства производить какие‑то фаланстеры и мыслительные, и хозяйственные. Я жил в Тарусе и души в ней не чаял.

Мне странно наблюдать свою собственную омертвелость. Мне очень трудно наблюдать себя. У Музиля есть замечательный роман «Человек без свойств». А я человек без чувств. У меня отсохло, грубо говоря, все на свете, и у меня нет никакой ностальгии. Это абсолютно несвойственная мне ситуация, поскольку я уже и ранее находился в состоянии эмиграции: в 1990‑х годах уехал в Америку, в Калифорнию. Все время, которое я там пребывал, я испытывал чудовищную ностальгию. Тосковал по всему, что осталось: по людям, по улицам, по домам, по квартирам, по запаху, по скрипу половиц на томилинской даче. Это было невыносимо. Поэтому я вернулся. Вернулся по большой любви. А сейчас я понимаю, что любви нет и возвращаться некуда, незачем.

АС → Когда это с вами случилось?

АИ ← В момент военных действий. Бывает критическая точка, когда происходит некий фазовый переход, когда лед становится водой, а вода становится льдом. Со мной произошла такая фазовая перестройка. И, с одной стороны, это хорошо, когда нет надежды. С другой — это довольно новый тип существования. Надежда — это самое толстое мутное стекло, которое заслоняет перед тобою Б‑га. Но ситуация без опорного движения удивительна, русскому человеку это абсолютно несвойственно. Русскому человеку полагается тосковать по России. Меня же этой тоски лишила эпоха.

АС → В последний год здесь, в Израиле, мы видим много людей, оказавшихся в такой ситуации.

АИ ← Ситуация трагическая. Каждый с ней разбирается самостоятельно, и вывести какие‑то общие законы существования в этой новой пустоте невозможно. Мы находимся в точке катастрофы, когда поведение системы совершенно не предопределено. И сейчас делать выводы, которые могут претендовать на закономерность, это абсолютная глупость. Мы в состоянии беспомощности и перед лицом времени, и перед лицом эпохи, и перед лицом какого‑то вечного существования. Я так это ощущаю.

АС → Вы говорите, что для вас текст — это спасение. А ваша работа в иерусалимской больнице в отделении радиотерапии не стала спасением?

АИ ← Мы с вами сейчас сидим в бункере госпиталя «Хадасса Эйн Карем» на минус каком‑то этаже. Мы занимаемся радиологией, и, чтобы среда была защищена от радиации, излучаемой медицинскими ускорителями, приходится работать в бункере. Такое госпитальное существование. Мне очень повезло, потому что госпиталь — это фаланстер, некое идеализированное пространство, в котором все заинтересованы друг в друге. Коллеги заинтересованы в том, чтобы вылечить людей, пациенты заинтересованы в том, чтобы вылечиться. Это немного такое существование сквозь розовые очки. И оно смягчает мое состояние, делает его не таким болезненным.

АС → В драматической ситуации такая работа спасает. Но все же это не работа вашей мечты? Когда вы приехали в Израиль, вы искали что‑то, связанное с литературой.

АИ ← Знаете, это именно работа моей мечты, поскольку я довольно поздно нашел профессиональное применение. Уже почти десять лет как я занимаюсь этим, достаточный срок, чтобы сказать: мне это нравится. У меня бабушка была врачом. Быть причастным к врачебному делу — меня это заводит.

АС → Онкологическое отделение — довольно депрессивное место…

АИ ← Мой товарищ, врач, говорил: у каждого хорошего врача есть свое кладбище за спиной. И твоя задача — сделать это кладбище как можно менее населенным. Рак — болезнь смертоносная, но даже на протяжении своего опыта я вижу поразительное продвижение в этой области. Уверяю вас, все самые лучшие достижения цивилизации направлены на борьбу с раком.

АС → И на войну…

АИ ← Да, и на войну. Тут уж как повезет. Я коснулся и того, и другого. Я же выпускник Московского физико‑технического института, и мне доводилось засыпать от скуки внутри баллистической ракеты «Сатана». Она стояла у нас в ангаре — не макет, а учебная ракета. Да, у физико‑технического института, как и у всей фундаментальной и прикладной науки, в конечном счете точка приложения — развитие военных мощностей.

АС → «Военные действия уничтожили не только территории, но и необходимость издаваться. А где еще имеет смысл издаваться, как не в Отчизне»? Это цитата из романа «Тела Платона». Это разве не эмигрантская тоска?

АИ ← Это симуляция эмигрантской тоски. Потому что человек не блоха, он ко всему привыкнет, в том числе к тоске. Тем более это не вещь буквальная, но вещь сочиненная. Я сочиняю характер человека, который пишет. Но если говорить по этому поводу обо мне, то я писатель, который с точки зрения больших чисел не существует. То есть мои тиражи, мои читатели — это совершенно малая величина.

АС → Но вы же лауреат разных престижных премий…

АИ ← Это не помогает.

АС → Я лично знаю настоящих ваших фанатов в разных странах, причем самого разного возраста!

АИ ← Для меня круг моих читателей, само его существование удивительно, просто чудо света. Культура ведь вещь виртуальная. Первое виртуальное изобретение, наверное, деньги, но культура по древности где‑то на уровне денег. А сейчас выясняется, что нет ничего более твердого, чем виртуальные сущности. Как мы жили без мобильного телефона? Мы с трудом вспоминаем. То есть вот это осуществленное бытие, которое наблюдается на экране смартфона, уже совершенно точно неуничтожимая вещь.

Когда-то мне приходила в голову мысль: а что будет с текстом, если везде выключится свет? Поэтому я всегда таскал с собой черновики, берег их. Я до сих пор пишу от руки. Но выясняется, что бумага — это пшик по сравнению с серверами, на которых в нескольких распределенных кладовых можно хранить файлы. Другое дело, что письмо как таковое, его моторика позволяет стилистически мыслить по‑другому и быть отличным в лучшую сторону от того, что пишется на экране. Но это другая тема.

АС → В «Телах Платона» есть не только вопросы, вы подводите читателя и к каким‑то ответам…

АИ ← На чьей стороне правда, грубо говоря? Роман посвящен не этому. Но это одна из частей в логике романа. Мы же знаем, что вера обладает другой стороной медали. Я недавно писал о Базарове, о том, что бывает такая вера, которая является галлюцинацией. И не факт, что тот свет, на который летит мотылек, не обладает свойством ядерного взрыва. Чтобы разобраться, где вера истинная, где ложная, нужно произвести некую мыслительную работу, поскольку мы знаем: благие намерения ведут в ад. Отсюда следует, что ни одно из больших зол в мире не делается без веры в то, что происходит нечто доброе. Гитлер, уничтожая евреев, тоже верил, что занимается правильным делом. Есть ложь и есть истина. И те, кто по ту сторону, во лжи, верят в то, что они правы. И чтобы доказать, что они не правы, необходимо произвести некие интеллектуальные и душевные усилия.

Для меня самого «Тела Платона» — это опыт письма, которое пытается нащупать некую опору. Если можно было бы чем‑то оттолкнуться, то только кончиком авторучки. Или оттолкнуться от клавиш — в зависимости от того, чем ты пользуешься.