О чем пели евреи в Палестине в 1930‑х годах? Почему эти песни подвергались цензуре и где найти их полные версии? Были ли израильские песни похожи на советские того времени? На каком языке пели евреи Палестины? Какие из этих песен звучат до сих пор? Что такое вернакуляр и какое отношение он имеет к музыке?

Мы начинаем знакомить читателей «Лехаима» с фрагментами подкаста «Кумкум. Плейлист» о десяти песнях, которые сформировали Израиль, созданного культурным центром «Бейт Ави Хай» в Иерусалиме.

Напоминаем, что структура подкаста проста: каждый его выпуск строится вокруг песни, записанной в то или иное десятилетие истории страны.

Для разговора о 1930‑х годах мы выбрали песню композитора Даниэля Самбурского «Шир а‑эмек» на стихи поэта Натана Альтермана.

Хотя в 1930‑х годах еще не было ни ютуба, ни телевидения, тем не менее порой здесь производили то, что сегодня мы назвали бы видеоконтентом. Так, в 1935 году по инициативе фонда «Керен а‑Йесод», занимавшегося облегчением еврейской алии в Палестину, а также искавшего на Западе спонсоров для местных еврейских поселений, был снят фильм, который на иврите называется «Лехаим хадашим» (дословно «В новую жизнь», хотя в переводах он часто фигурирует под названием The Promised Land, «Земля обетованная»).

Даниэлю Самбурскому заказали для этой картины несколько песен, а он отдал сочинение текстов к ним «на аутсорс» будущему классику израильской поэзии, изображенному сегодня на 200‑шекелевой купюре, а тогда молодому и не слишком известному поэту Натану Альтерману. Результатом стали как минимум два хита, по сей день остающихся в репертуаре многих израильских артистов и в коллективном бессознательном нации: «Утренняя песня» («Шир а‑бокер») и «Песня долины» («Шир а‑эмек»).

Оба произведения ретроспективно относят к музыкальному стилю, господствовавшему в израильской звуковой культуре как минимум до 1960‑х годов. Он называется «Ширей Эрец‑Исраэль» («Песни Земли Израиля»). Определить, что это такое, задать этому стилю какие‑то исчерпывающие звуковые координаты непросто: в «Ширей Эрец‑Исраэль» сошлись воедино, с одной стороны, традиции народных песен и танцев, которые переселенцы в Палестину привозили с собой из прошлых мест обитания, с другой стороны — традиции композиторской песенной музыки, имевшей в разных регионах немного разные обозначения (например, в России мы привыкли называть подобные песни романсами, а в германоязычном мире в ходу термин Lieder).

Из всего этого сионисты первой половины XX века намеревались создать некую новую музыкальную культуру, которая объединяла бы евреев Земли Израиля в противовес локальным культурам, впитанным ими в странах исхода. Музыка виделась тем «клеем», который поможет скрепить народ, прежде рассеянный по свету.

Отсюда некоторые нюансы, которые мы слышим в «Шир а‑эмек». Например, множественное число в качестве субъекта: «Ану леха мишмерет» («Мы тебе стража»), поется в припеве. Это примечательный момент: с этим «мы» (вместо более привычного в популярной музыке «я») еще не раз придется встречаться. Кто имеется в виду? Разумеется, еврейские поселенцы, возвращающиеся в Землю обетованную. Собственно, в фильме «Лехаим хадашим» мы видим их воочию.

Первый куплет Даниэль Самбурский исполняет соло, сидя за фортепиано, а его аудитория — обитатели кибуца Гиват‑Бренер — внимательно слушает. В припеве люди постепенно начинают подпевать, и к концу песни уже звучит целый хор. Хотя это, разумеется, постановочная съемка, нечто подобное на самом деле происходило в еврейских кибуцах и поселениях тех лет: на иврите практика хорового исполнения музыкальных композиций называется «шира бецибур». Именно с ее помощью песни распространялись по всей стране: в прямом смысле слова «уходили в народ».

Другие приметы «Ширей Эрец‑Исраэль» на примере «Шир а‑эмек» — это текст, воспевающий природу родного края (в данном случае Изреельской долины), а также используемый здесь богатый литературный язык. Сочинителями стихов для «Песен Земли Израиля» часто оказывались профессиональные поэты, носители высокой ивритской поэтической традиции: наряду с Альтерманом можно назвать, например, Якова Орланда и Натана Йонатана. Их поэтический стиль далек от вернакуляра — бытового разговорного языка.

Не удержусь от признания: мне было чрезвычайно трудно читать и переводить песни на стихи Альтермана, когда нам давали их слушать в ульпане. С прикрепляемыми к каждому слову местоименными суффиксами и красивыми старомодными глаголами, зачастую синонимичными общеупотребимым, это казалось просто другим языком по сравнению с тем, на котором мы с грехом пополам пытались общаться друг с другом и с преподавателем. На самом деле язык, конечно, тот же самый — но в совсем ином «регистре». И это придает старым израильским песням, в том числе «Шир а‑эмек», особое обаяние.

Впрочем, ни репутация Натана Альтермана, ни поэтические достоинства текста этой композиции не спасли ее от цензурных ножниц. Лента «В новую жизнь» была пропагандистской, создатели ее стремились представить поселенческую жизнь в Эрец‑Исраэль в идиллическом свете. Поэтому второй куплет был вырезан из окончательного монтажа. В нем были такие строчки: «Ми йара у‑ми зэ шам нафаль / Бейн бет альфа ве‑нааалаль?» («Кто же выстрелил и кто же там упал между Бейт‑Альфой и Наалалем?»). Намеки на то, что в Палестине неспокойно и даже периодически постреливают, не входили в планы фонда «Керен а‑Йесод»: пришлось спасать положение довольно грубой монтажной склейкой.

С тех пор, однако, в одном из архивов все же нашли и полную, неподцензурную версию песни «Шир а‑эмек».

На сайте нашего проекта можно найти и неподцензурную версию, и две кавер‑версии композиции, хотя вообще‑то их существует великое множество. Одна из них принадлежит Арику Айнштейну, выдающемуся певцу, который в 1970‑х годах был среди тех, кто на новом витке возрождал интерес к традиции «Ширей Эрец‑Исраэль» и включал образцы этой музыки в свой репертуар. Вторая версия — «дело рук» любопытного современного музыканта, видного представителя действующей израильской индисцены Томера Йешайяу.