Альбер Камю и тайна Ле Шамбона
Материал любезно предоставлен Tablet
В июле 1942 года алжирский доктор сообщил Альберу Камю, что оба его легких поражены туберкулезом. На зиму Камю отправился в горы, раскинувшиеся в центральной и южной части Франции. Поселился в Панелье, деревушке в коммуне Ле‑Мазе‑Сен‑Вой, расположенной километрах в трех от деревни Ле‑Шамбон‑сюр‑Линьон в Центральном массиве на плато Виваре‑Линьон. В октябре Франсин, жена Камю, уехала преподавать в Оран, город, где они с Камю жили в Алжире. Камю остался на плато: он собирался завершить курс лечения и вскоре вернуться в Алжир. Но вместо этого провел в далекой деревне больше года.
Ночью 7 ноября армии союзников вторглись в Северную Африку. Четыре дня спустя немцы продвинулись на юг Франции и оккупировали территорию, которую прежде контролировало правительство Виши. Как свидетельствует запись в дневнике Камю: «11 ноября. Как крысы».
Камю оказался в ловушке. Он останется в Панелье до конца 1943 года, потом переберется в Париж, станет редактором Combat, подпольной газеты Сопротивления. За время, проведенное на плато, он написал бóльшую часть романа «Чума», начатого еще в Оране. В этом романе, отражающем пережитое самим Камю, чума — синоним изоляции, изгнания, разлуки.
Текст «Чумы» можно прочитать на трех уровнях: на литературном уровне это вымышленная история вспышки эпидемии в городе Оране, на аллегорическом — роман описывает оккупацию Франции нацистами в 1940–1944 годах, на самом общем уровне это аллегория человеческой доли.
Биографы и критики пренебрегают этим аспектом романа, но Камю, как художник, внимательный к происходящему вокруг, искусно включал образы местных жителей и события в повествование, над которым работал. Он знал об активной деятельности Сопротивления в этих краях и о выдающейся мирной операции по спасению на плато, где примерно с июня 1940‑го до конца войны получили помощь и приют около 5 тыс. беженцев, 3500 из них — евреи. Для оккупированной Европы тех лет это была беспрецедентная коллективная спасательная операция.
Первый биограф Камю Герберт Лотман утверждает, что Камю вряд ли был знаком с кем‑то из жителей плато: «Камю был приезжий, не знал никого из этих хороших людей, а они не имели возможности познакомиться с ним». Однако это утверждение, которое повторяют и другие биографы Камю, не соответствует действительности. Так, никто из трех главных биографов Камю (Лотман, Патрик Маккарти и Оливье Тодд) не цитирует Оскара Розовского, который, скрываясь в тех краях, изготовил тысячи фальшивых удостоверений личности. В своих воспоминаниях о подпольной деятельности Розовский рассказывает о некоем фермере, Жане Буи, который искал в округе евреев, не имевших поддельных документов, и уговаривал ими обзавестись. Розовский называет Буи «другом Альбера Камю».
Только Тодд побеседовал с Пьером Файолем (урожденным Леви), одним из главных руководителей Сопротивления в тех краях. Файоль часто навещал Камю, порой из соображений безопасности оставался в Панелье; в своих мемуарах он часто упоминает о Камю: «Мы очень сдружились». С другой стороны, только Лотман взял интервью у Андре Шураки, алжирского еврея, друга Камю; Шураки тайно сотрудничал с Обществом помощи детям (Oeuvre de secours aux Enfants (OSE)), прятавшим еврейских детей в приютах на плато. Шураки, библеист, будущий заместитель мэра Иерусалима, впоследствии переведший Библию с иврита на французский, объяснил работавшему над романом Камю смысл образа чумы в Библии.
Я спросил Андре Шураки, знал ли Камю о том, что в этих краях спасают еврейских детей, тот написал в ответ: «Альбер Камю всегда знал о сопротивлении, которое вели пасторы Тейс и Трокме в Ле‑Шамбон‑сюр‑Линьон».
Отвечая критикам, обвинявшим его в «антиисторичности» и создании «политики одиночества», Камю недвусмысленно заявлял, что, хотя роман разноплановый, один из его планов, безусловно, «борьба европейского Сопротивления с нацизмом». И этому мы не раз находим подтверждение в романе. Там постоянно встречаются отсылки к оккупации и повседневной жизни при нацистах — начиная с даты «194…» и «внезапного вторжения эпидемии» и заканчивая десятками упоминаний о Франции военных лет: запасы продуктов питания, реквизиции школ, старые фильмы, которые показывают снова и снова, черный рынок, бензин по талонам, длинные очереди в магазины, контроль снабжения продовольствием, экономия электричества и «система патрулей».
Присутствуют в тексте и многочисленные упоминания о Холокосте во Франции. Из образов Холокоста в романе чаще всего встречаются «лагеря изоляции» для тех, у кого заподозрили чуму. Это явные аллюзии на лагеря для интернированных, руководство которых состояло исключительно из французов; иностранных евреев в этих лагерях содержали в ужасных условиях, всего за время оккупации там умерли 3 тыс. узников. Камю знал о существовании лагерей для интернированных, а также о законной и о подпольной деятельности, направленной на то, чтобы вызволить оттуда детей: этим активно занималась OSE, организация, с которой сотрудничал Андре Шураки, и многие дети из этих лагерей нашли убежище на плато.
И хотя общий смысл «Чумы», разумеется, шире любой конкретики, связанной с плато, любопытно указать приметы этих краев, которые Камю оставил в тексте то ли сознательно, то ли невольно. На ум сразу же приходят фамилии персонажей. Прототипом Риэ, доктора‑рассказчика, скорее всего, был доктор Поль Риу из Ле‑Шамбон‑сюр‑Линьон, но, возможно, прообразом послужил и другой деревенский доктор, Роже Ле Форестье, который работал в Африке с Альбертом Швейцером . Имя католического священника, отца Панлю, скорее всего, образовано от «Панелье», но, что важнее, первая его проповедь напоминает те, которые читали по всей Франции времен оккупации — проповеди, делавшие упор на смирение, чувство вины и покорность «чуме». Первая проповедь Панлю в романе, несомненно, удивила бы обитателей плато: ведь она являет собой полную противоположность проповедям их пастора Андре Трокме.
Трокме, истинный христианин, пацифист, противник насилия, прибыл в Ле‑Шамбон‑сюр‑Линьон в 1934 году в качестве пастора реформатской церкви; проповеди его обрели широкую известность. С первой же проповеди на плато (27 мая 1934 года) он неизменно говорил о пацифизме, убежденным приверженцем которого был: «Никакое правительство не может вынудить нас убивать, мы обязаны найти способ сопротивляться нацизму, не убивая людей». Всю войну он проповедовал непротивление злу насилием, всепрощение, примирение и согласие.
В одной речи или проповеди, дошедшей до нас со времен немецкой оккупации, упоминается о сопротивлении любым действиям правительства, которые противоречат евангельскому учению: эту проповедь Трокме и его помощник прочитали в день, когда было подписано соглашение о перемирии с немцами, 23 июня 1940 года, до того как вишистское правительство приняло антиеврейские законы. В этой проповеди Трокме и Эдуард Тейс в квазиафористичных понятиях определяют свое духовное сопротивление: «Долг христиан — пользоваться оружием духовным для сопротивления насилию над их совестью… Мы будем сопротивляться всякий раз, как наши враги попытаются вынудить нас поступить вопреки тому, чему учит Евангелие. Мы будем сопротивляться без страха, но также без ненависти и гордыни».
Самый талантливый биограф Камю — Оливье Тодд высказывает предположение, что фамилия Рамбер образована от «Монрамбер» — названия бедняцкого района Сент‑Этьена, города, куда Камю ездил на медицинские процедуры. Это слово ассоциируется с mon Rambert («мой Рамбер») и связывает персонажа с автором. Камю говорил Роже Кийо, что из всех персонажей ему ближе именно Рамбер. Почему бы и нет? Рамбер — журналист, оказавшийся в западне, когда городские ворота внезапно, но окончательно захлопнулись. Он всячески пытается бежать, но когда ему представляется такая возможность, решает остаться. «…Я чувствую, что я тоже здешний, хочу я того или нет, — говорит он. — Эта история касается равно всех нас» . Рамбер присоединился к «санитарной дружине», Камю — к Сопротивлению. Оба оказались в изгнании, в ловушке вдали от дома, в разлуке с любимыми женщинами; оба осознавали, как растет в них чувство человеческой солидарности.
Жозеф Гран, как и четверо других главных героев (Рамбер, Панлю, Тарру и Риэ), живет один и присоединяется к «санитарной дружине», команде добровольцев, которые, рискуя жизнью, борются с чумой. Однако Камю последовательно приглушает героизм этих персонажей. Рассказчик утверждает, что бороться с чумой разумно, логично и естественно, и эта тема становится лейтмотивом романа. Необходимо здоровье, а не спасение, обычные люди, а не святые, и поступки в соответствии с простой будничной моралью. Именно Жозеф Гран, однофамилец крестьянина, друга Камю из Панелье, воплощает в себе эту простую мораль обычных людей, которые делают что дóлжно: он вынимает из петли несостоявшегося самоубийцу Коттара и спасает ему жизнь. И когда Риэ говорит, что надо найти кого‑то, кто ночью приглядит за Коттаром, Гран отвечает: «Я никого не знаю, но могу сам за ним присмотреть… Признаться, я и его самого‑то не так уж хорошо знаю. Но нужно ведь помогать друг другу».
Скромностью, заурядностью и добротой к чужакам Гран напоминает спасителей с плато, обычных людей, соседей Камю, которые жили «повседневным трудом» и, не думая о себе, делали что дóлжно. Гран служит прообразом спасителей Ле‑Шамбона, как их показал Пьер Соваж в своем документальном шедевре «Оружие духа»: они просто не понимают, «из‑за чего столько шума». Эти невыдуманные герои (в том числе Жоржетт Барро) упорно повторяют: они вели себя как нормальные люди, и только. Фамилия персонажа, «Гран» , проникнута иронией, поскольку он, как и большинство его соседей‑спасителей, бесспорно, относится к les petits gens («маленьким людям»), однако удивительно ему подходит, поскольку он находит в себе смелость поступать в соответствии с простой моралью: нужно помогать друг другу.
Рамбер — не единственный персонаж, с кем Камю ощущает родство. Два героя‑антагониста, Тарру и Риэ, воплощают в себе его нравственные противоречия. Камю склонялся к ненасилию. Всю жизнь он выступал против смертной казни и активно искал ненасильственные методы выхода из опасных политических ситуаций. Однако он осознал, что насилие ненавидит меньше, чем институты насилия, и вступил в Сопротивление. Тарру пацифист, противник насилия, стремящийся стать «святым без Бога». Он против любого вида смертной казни и «отказывает [людям] в праве осуждать на смерть человека». В результате он оказывается в изгнании: «С того времени, как я отказался убивать, сам себя осудил на бесповоротное изгнанничество. Историю будут делать другие».
Риэ, напротив, равно предан делу справедливости и борьбе с человеческим страданием, однако говорит Тарру: «Думаю, я просто лишен вкуса к героизму и святости. Единственное, что мне важно, — это быть человеком». Его «скромные» устремления и исключительно человечная позиция подразумевают, что нужно пробовать новые варианты, не бояться замарать руки и применить насилие для борьбы с чумой — ведь святым быть невозможно.
Тем, кто знает о руководителях Сопротивления на плато, заманчиво усмотреть в Тарру Андре Трокме, указать на то, что отношения Тарру и Риэ похожи на отношения Трокме и Пьера Файоля. Как и Тарру, создававший «санитарные дружины», Трокме возглавил мирную операцию по спасению в окрестностях Ле‑Шамбон‑сюр‑Линьон. Мучительная изоляция Тарру, вызванная его безоговорочной приверженностью ненасилию, находит отражение в мемуарах Трокме, где тот описывает свое положение изгнанника в стране и церкви. Тем примечательнее решение Тарру встать на сторону жертв. «Вот почему я решил, — говорит он Риэ, — во всех случаях становиться на сторону жертв, чтобы хоть как‑нибудь ограничить размах бедствия». Именно так поступили и Трокме, и Тес: они рисковали жизнью, их арестовывали, сажали в тюрьму, вынуждали скрываться — и все из‑за того, что они спасали людей от нацистов.
Тарру во многом можно рассматривать как светского двойника Андре Трокме — в том числе и в упорном стремлении к миру в служении ближним. Подобно тому как Риэ и Тарру, несмотря на их различия, трудились вместе «ради того, что объединяет нас», так и Андре Трокме сотрудничал с Пьером Файолем, руководителем Сопротивления, осознававшим, что судьба жителей деревни и их мирное спасение евреев во многом зависят от того, как они это делают. Если бы они убивали всех немцев без разбору, те в ответ устраивали бы в округе массовые карательные операции. Андре Трокме в «Мемуарах» рассказывает о «своем друге» Файоле и о том, как они ходили друг к другу в гости. «Он часто меня навещал, — пишет Трокме, — почему бы и нет? Мы оба держались умеренных взглядов. Я верил, что нападать на отряды немцев — безумие, которое лишь спровоцирует возмездие. Он соглашался со мною».
«Чума» описывает основной вид сопротивления — спасение, — распространенный в той местности, где Камю работал над романом. Цель у тех, кто борется с недугом и спасает потенциальных жертв нацистов, одна: «Все дело было в том, чтобы уберечь от гибели как можно больше людей». И на плато, и в тексте произведения этой цели удалось достичь мирным путем.
Однако «Чума» не просто отражает ненасильственное сопротивление на плато. Она аллегорически воплощает развернувшуюся там же ожесточенную битву с нацистами, тем самым подтверждая слова автора, что роман повествует «о борьбе европейского Сопротивления против нацизма».
Безусловно, Камю думал об этом недуге, сочиняя хронику в Панелье: он приехал сюда в надежде победить туберкулез, он писал роман о чуме в Оране; в конце 1943 года, перебравшись в Париж, он отправил в деревню одну еврейку, чтобы ее там спрятали, и эзоповым языком написал Пьеру Файолю, что она страдает от «врожденного заболевания». Нацизм подобен чуме, которую необходимо победить, и все главные герои, кроме Коттара, объединяются в борьбе с ним. Последствия борьбы с недугом сродни последствиям сопротивления нацизму: тем, кто сопротивлялся чуме на плато Виваре‑Линьон, будь то насильственными и ненасильственными методами, грозила смерть.
В конце романа Риэ отмечает, что «година бедствий» учит нас: «Есть больше оснований восхищаться людьми, чем презирать их». Многие из тех, кто жил в оккупированной Европе во время чумы нацизма, едва ли согласились бы с этим. Но вряд ли они, в отличие от Камю, провели в ту пору четырнадцать или пятнадцать месяцев на плато Виваре‑Линьон.
Оригинальная публикация: Albert Camus and the Secret of Le Chambon
Вопреки правилам
Дом, где все непрочно
