Война Судного дня и несостоявшаяся нормализация между СССР и Израилем
Неглубокая предыстория
Триумфально и стремительно победив в Шестидневной войне 1967 года, Израиль не собирался почивать на лаврах. Руководство страны отлично понимало, что ее арабские соседи не смирятся с позорным поражением и всецело сосредоточатся на подготовке реванша. Поэтому, приобретя тогда неформальный статус главного стратегического союзника США на Ближнем Востоке, Израиль стал усиленно готовиться к новым вооруженным схваткам. Однако приход в начале 1969 года в Белый дом президента‑республиканца Р. Никсона и заметный проарабский крен во внешнеполитическом курсе его администрации несколько охладили американо‑израильские отношения. Этим не преминул воспользоваться Египет — наиболее сильный в военном отношении противник еврейского государства. Президент Египта и Объединенной Арабской Республики Г. А. Насер, добившийся форсирования советской военно‑технической помощи, объявил Израилю в марте 1969 года «войну на истощение», которая вылилась в систематические артобстрелы и авиабомбардировку израильских позиций на восточном берегу Суэцкого канала, а также рейды туда египетского спецназа (коммандос) и диверсионных групп. Однако израильтяне терпели недолго, начав массированные авианалеты не только на передовую линию войск Египта, но и на критическую гражданскую инфраструктуру в глубоком тылу. Болезненность такого рода акций возмездия резко возросла, основательно деморализовав население Египта, после того как с сентября 1969 года США начали поставки Израилю самолетов «Фантом F‑4Е».
Под угрозой оказался символ советско‑египетского сотрудничества — знаменитая Асуанская плотина, да и само существование Египта как государства. Чтобы избежать катастрофического сценария, Насер в декабре отправился в Москву, где уговорил Л. И. Брежнева кардинально укрепить ПВО Египта, для чего срочно направить туда соответствующую боевую технику вместе с обслуживающим контингентом военнослужащих. Так была образована 18‑я особая зенитно‑ракетная дивизия, и началась тайная военная спецоперация «Кавказ», в которой помимо ракетчиков участвовали также подразделения боевой авиации и военного флота, а всего было задействовано более 17 тыс. солдат и офицеров . Благодаря их умелым и слаженным действиям по развертыванию на месте израильтяне только с конца июля лишились 13 боевых самолетов, включая несколько «Фантомов» , что заметно снизило их боевой настрой. Поумерили воинственный пыл и довольные работой русских пэвэошников египтяне. В итоге по инициативе Госсекретаря США У. Роджерса противоборствующие стороны пошли в начале августа 1970 года на трехмесячное прекращение огня и тем самым «война на истощение» сама собой сошла на нет.
Тем временем в конце сентября 1970 года скончался тяжело болевший президент Насер. Наследовавший ему Анвар Садат как бы следовал старому политическому курсу, декларируя на публику верность «линии Насера», но очень скоро стал дрейфовать в сторону американцев, заявив в феврале 1971 года, что готов восстановить дипломатические отношения с США и возобновить международное судоходство по Суэцкому каналу, как только израильские войска покинут его восточный берег. По сути, это означало добровольное принятие Садатом плана Роджерса по ближневосточному мирному урегулированию по формуле «мир в обмен на территории», который ранее лишь под нажимом США и СССР со скрипом поддержали соответственно премьер‑министр Израиля Г. Меир и президент Египта Г. Насер .
Подспудно началось американо‑египетское сближение, ключевым моментом в котором стал визит в первых числах мая 1971 года в Каир того же Роджерса, принятого Садатом очень тепло, но «демонстративно… наедине» . Не случайно именно в те же дни Садат начал зачистку правительственно‑государственных и силовых структур от высокопоставленных последователей Насера, которые в ответ предприняли попытку его смещения. Однако, из‑за того что они не озаботились элементарной конспирацией, их так называемая «майская исправительная революция» (она же «заговор крокодилов») провалилась. 13–14 мая все ее главные организаторы были арестованы личной охраной Садата, который в результате стал единовластным диктатором. Дабы отвлечь внимание Москвы от своей окончательной измены делу Насера, Садат прибегнул к лицемерному маневру — настоял на прибытии в Каир председателя Президиума Верховного Совета СССР Н. В. Подгорного, с которым подписал 27 мая давно подготовленный (по предложению египетской стороны!) договор о дружбе и сотрудничестве между двумя странами.
Продолжая тем не менее тяготеть к американцам и подозревая советское руководство в поддержке через посла Виноградова неудавшегося путча , Садат всего лишь спустя год резко обострил отношения с СССР. 8 июля 1972 года он потребовал вывода из Египта в двухнедельный срок советских военных за исключением нескольких наиболее квалифицированных советников. К такому демаршу подтолкнуло Садата в первую очередь сильное недовольство тем, что после смерти Насера Москва начала сокращать военную помощь Египту. Так, Брежнев, все менее доверявший заигрывавшему с США Садату, отверг его настояние нарастить поставки наступательного вооружения, включая истребители‑бомбардировщики Су‑17 . Яркой иллюстрацией глубокого разочарования Брежнева в Садате служит следующая сценка, разыгравшаяся 30 марта 1973 года на совещании в ЦК, посвященном подготовке доклада Брежнева на грядущем апрельском пленуме ЦК. Первым в «фирменном» кондовом стиле выступил министр иностранных дел А. А. Громыко, сказавший: «При оценке положения раньше, сейчас и в перспективе на Ближнем Востоке мы должны иметь ясную классовую точку зрения. Дело в том, что наша политика столкнула арабский мир с империализмом. Разве это не огромный выигрыш? Ни три дня, ни три месяца не сотрут глубокой ненависти к Израилю. Если подойти с классовых позиций, то, конечно, мы за прекращение агрессии. Но что же мы должны проливать слезы по этому поводу?» После чего подал голос Брежнев, отреагировавший следующей содержавшей намек на А. Садата репликой: «Можно сказать где‑то (в докладе. — Г. К.) подспудно, какое несчастье иметь дело с неумным человеком» .
Наказывая строптивого Садата сокращением военных поставок, Брежнев перенаправил основной поток советской боевой техники новейших модификаций (зенитно‑ракетные комплексы ЗУР‑6, истребители Миг‑21 и др.) в Сирию, руководимую более надежным в глазах Кремля Х. Асадом. Между тем с последним, стремившимся взять реванш у Израиля за захват Голанских высот в 1967 году, Садат хорошо поладил в подготовке нового нападения на еврейское государство, посетив Дамаск в мае — июне 1973 года.
И все же объективности ради нельзя не отметить, что в объятия к американцам Садата подталкивало не только собственное стремление обрести поддержку державы более могущественной, чем СССР, но и рельефно обозначившееся с 1972 года потепление отношений между Советским Союзом и США. Особенно горький осадок в душе Садата оставил первый прошедший тогда в Москве советско‑американский саммит, на котором Брежнев, дабы не дразнить американских гусей, весьма слабо поддержал арабских союзников: в совместном итоговом коммюнике была лишь выражена формальная двухсторонняя приверженность резолюции Совбеза ООН 1967 года № 242 . Все это Садат, скорей всего, истолковал как нежелание Москвы ссориться с Вашингтоном, что было косвенным признанием его растущего мирового лидерства, или, возможно, даже как попытку поладить с США за счет арабов. Дополнительно настроить Садата подобным образом вполне могло секретное послание Никсона, который, информируя египетского лидера о московском саммите, как бы невзначай прозрачно намекнул между строк, что русские‑де готовы договориться с США по основным вопросам международной политики и передать в их руки ключ к решению ближневосточной проблемы .
Однако, когда страсти с высылкой советских специалистов улеглись, Садат, очевидно, всерьез пожалел об этом своем решении, которое даже в ближайшем окружении сочли эмоциональным и опрометчивым. Тем более что его мирная инициатива с возобновлением судоходства в Суэцком канале после деоккупации Израилем Синайского полуострова хоть и была поддержана американцами — тем же Роджерсом, — находилась пока в подвешенном состоянии, ибо премьер‑министр Г. Меир наотрез отказалась отводить войска без заключения мирного договора. Такая ситуация — по сути фиаско — и подтолкнула чрезмерно самолюбивого и импульсивного Садата к подготовке пресловутой «войны возмездия» как единственного средства кардинального разрешения арабо‑еврейского конфликта. Причем он не мог не понимать, что в таком случае сможет рассчитывать только на СССР, а отнюдь не на США, для которых Израиль был приоритетным стратегическим союзником и кому те наращивали с конца 1971 года поставки «Фантомов» и другого высокоэффективного вооружения. И потому, смирив гордыню, Садат вынужден был вновь пойти на поклон к Москве.
Война Судного дня
Силовая развязка ближневосточной патовой ситуации пришлась на 6 октября 1973 года, когда евреи отмечали Йом Кипур, а арабы— мусульманский пост, и потому вспыхнувшую войну первые назвали Войной Судного дня, а вторые — Рамадана. Фактически Садат поставил Брежнева перед свершившимся фактом, уведомив о готовящемся нападении на Израиль лишь 2 октября. Брежнев весьма настороженно воспринял это не подлежавшее обсуждению решение египетского лидера, дав понять, что вся ответственность за возможные негативные последствия будет лежать исключительно на нем. Правда, предупреждение Садата позволило СССР заблаговременно вывезти из Египта 2700 женщин и детей — членов семей советских военных советников и около 1000 родственников сотрудников посольств СССР и других социалистических стран .
Первые атаки египтян и сирийцев соответственно на Синайском полуострове и Голанских высотах застали израильтян врасплох. Фактор внезапности возник во многом потому, что дезинформированный арабской агентурой «Моссад» («Ведомство разведки и специальных задач») накануне направил правительству «очень успокоительную информацию», заверяя, что никаких серьезных действий на границе с Сирией не ожидается . Не на высоте оказались и израильские военные, которые проигнорировали подозрение премьер‑министра Голды Меир в связи с упомянутой эвакуацией членов семей советских военных советников из Египта и Сирии . Вот почему мобилизация резервистов в Израиле была проведена с запозданием, а египтянам и сирийцам удалось, развив в первые двое суток успешное наступление, довольно глубоко вклиниться в территорию противника. Однако потом ситуация стала резко меняться: перешедшие в контрнаступление израильские войска стали теснить арабов на всех направлениях.
Напор евреев еще более усилился после 14 октября, когда американцы начали массированные поставки Израилю танков, ракет «воздух–воздух», другой военной техники и вооружения, использовав для этого стратегические военно‑транспортные самолеты повышенной грузоподъемности. Кроме того, в Израиль прибыли своим ходом (с дозаправкой на Азорских островах и в воздухе) «Фантомы» и другие боевые самолеты. Чтобы покрыть немалые расходы, связанные с закупками и транспортировкой уже переданного Израилю оружия и только еще готовящегося к отправке, президент Никсон попросил 19 октября Конгресс ассигновать на эти цели 2,2 млрд долларов . И хотя СССР также резко нарастил снабжение Египта и Сирии различными вооружениями — с 7 октября по морю и с 10‑го по воздуху «Антеями» , — уже на исходе 15 октября Армия обороны Израиля смогла форсировать Суэцкий канал, предварительно возвратив себе восточный берег, захваченный было египетскими войсками.
Стремительное наступление израильтян, не оставлявшее сомнений в скором разгроме арабов, заставило Москву экстренно предпринять политико‑дипломатические шаги по спасению союзников. Еще 10 октября советский представитель в Совете Безопасности ООН поддержал ранее отвергавшуюся им резолюцию о взаимном прекращении огня противоборствующими сторонами. А вечером 15 октября в Каир прилетел председатель Совета министров СССР А. Н. Косыгин. Под его нажимом Садат обратился 19 октября в ООН с предложением провести разъединение войск в местах боевых действий на Ближнем Востоке посредством советских и американских войск. Однако добиться временного перемирия удалось только после того, как в результате состоявшихся 20–21 октября в Москве переговоров Брежнева с госсекретарем Г. Киссинджером американцы согласились поддержать в ООН проект СССР о прекращении на двенадцать часов огня и всех боевых действий на Ближнем Востоке. Это предусматривала принятая 22 октября резолюция № 338 Совета Безопасности ООН. Израиль соблюдал ее очень недолго. Воспользовавшись спровоцированной арабами стычкой, он уже через несколько часов возобновил полномасштабное наступление. В результате его войска, подойдя к г. Суэцу, полностью заблокировали египетскую 3‑ю армию.
Чтобы спасти арабских союзников от полного разгрома, Брежнев, посоветовавшись с членами Политбюро, направил 24 октября Никсону срочную телеграмму, в которой, ссылаясь на упомянутое обращение египетского правительства в ООН и на необходимость выполнения резолюции № 338 СБ ООН, предложил немедленно ввести в зоны боев вооруженные контингенты обеих стран. При этом, видимо, ради усиления нажима на американцев и во исполнение настоятельной просьбы Садата в послании особо подчеркивалось: «Скажу прямо, что если вы сочтете невозможным действовать совместно с нами в этом направлении, то мы столкнемся с необходимостью рассмотреть вопрос о применении требующихся мер в одностороннем порядке. Мы не можем допустить произвола со стороны Израиля…»
В тот же день, 24 октября, советское руководство предупредило Израиль «о самых тяжелых последствиях» в случае его «агрессивных действий против Египта и Сирии». Это грозное заявление Брежнева было подкреплено демонстративным приведением в полную боевую готовность двух воздушно‑десантных дивизий, дислоцировавшихся на юге европейской части СССР, и перемещением в Восточное Средиземноморье нескольких военных кораблей советской 5‑й эскадры ВМФ. В ответ американцы объявили тревогу на всех дислоцировавшихся за границей военных базах. Когда впоследствии советский посол Виноградов поинтересовался у приехавшего в очередной раз в Каир Киссинджера, почему была объявлена эта тревога при отсутствии непосредственной угрозы США, тот нехотя ответил: «Это у Никсона не выдержали нервы» .
В политически насыщенный день 24 октября 1973 года была принята еще одна резолюция Совбеза ООН — № 339, санкционировавшая введение в район конфликта Чрезвычайных вооруженных сил ООН. Не рискуя больше испытывать терпение мирового сообщества и тем более злить «русского медведя», правительство Израиля уже 25 октября застопорило наступление своих войск в Египте, что привело к немедленному замирению на Ближнем Востоке. Подписывая 18 января 1974 года в районе Суэца соглашение с Египтом о разъединении войск, Израиль обязался за полтора месяца отвести войска за Суэцкий канал. Аналогичное разведение войск Израиля и Сирии произошло и на Голанских высотах.
За победу в Войне Судного дня Израиль заплатил значительную цену: и жизнями своих военнослужащих, и болезненными ударами по политическому престижу в различных регионах мира, особенно в Африке (там ряд стран разорвал с Израилем дипотношения), и немалыми экономическими потерями, вызванными взвинчиванием цен на нефть Саудовской Аравией и другими странами — ведущими добытчиками углеводородов, наложившими эмбарго на их поставку в США и Голландию.
Ухудшение внутренней ситуации в Израиле после войны не могло не сказаться на еврейской эмиграции из СССР. Одним из последствий Войны Судного дня стал поток негативных писем новых израильских граждан родственникам в СССР с сетованиями на резкое падение уровня благосостояния и значительное усложнение адаптации к условиям жизни в новой стране. Неудивительно поэтому, что в 1974 году в Израиль приехало почти вдвое меньше советских евреев, чем в 1973‑м.
Существенными издержками обернулась Война Судного дня и для СССР. Завершившись, она, хоть и изрядно впечатлила советское руководство, однако не внесла сколько‑нибудь заметных изменений в его ближневосточную политику, продолжавшую оставаться весьма твердолобой, косной и догматичной. Наиболее жестко‑консервативное отношение к Израилю демонстрировали такие члены Политбюро, как председатель Президиума Верховного Совета СССР Подгорный, секретарь ЦК КПСС Суслов, министр обороны маршал А. А. Гречко, ну и, конечно, глава внешнеполитического ведомства Громыко, который своей дипломатической ригидностью, переходящей порой в лишенную здравого смысла упорность, снискал всемирную известность как «Господин нет» .
Разорвав еще в 1967 году дипломатические отношения с еврейским государством и тем самым переведя его всерьез и надолго в разряд непримиримых врагов, советское руководство обрекло себя на однобокую ориентацию, отягощенную к тому же обременительным обязательством по поддержке хронически слабой арабской стороны. Проигрышность такой позиции особенно стала очевидной после того, как 14 марта 1976 года Египет в одностороннем порядке расторгнул Договор о дружбе и сотрудничестве с СССР и, переориентировавшись полностью на США и Израиль, нанес ощутимый удар по авторитету Советского Союза, причем не только в ближневосточном регионе, но и во всем мире. И пусть Громыко и Госсекретарь США С. Вэнс и подписали 1 октября 1977 года совместное советско‑американское заявление, гласившее, что «советская и американская стороны считают, что единственно правильным и эффективным путем для обеспечения кардинального решения всех аспектов ближневосточной проблемы в комплексе являются переговоры в рамках специально созванной для этих целей Женевской мирной конференции…» , уже вскоре новый американский президент Дж. Картер фактически положил указанную декларацию под сукно.
Отодвигая, таким образом, в сторону внешнеполитически ослабевший СССР и возводя США в ранг главного арбитра по урегулированию арабо‑израильского конфликта, Картер благословил в ноябре 1977 года визит Садата в Израиль, а осенью 1978 года организовал в своей загородной резиденции Кэмп‑Дэвиде его переговоры с премьер‑министром Израиля М. Бегином, увенчавшиеся, как известно, подписанием 26 марта 1979 года в Вашингтоне израильско‑египетского мирного договора, получившего название «Мир в обмен на землю». Согласно этому договору, Израиль возвращал Египту Синайский полуостров и вроде бы соглашался учитывать «законные права палестинского народа», предоставив ему автономию на контролируемых территориях, а Египет, со своей стороны, признавал право Израиля на существование .
Добившись реализации своего заветного амбициозного желания, Садат, однако, недолго нежился в лучах мировой славы. Следование политике больших качелей дорого ему обошлось. Арабские радикалы сочли Садата предателем и осенью 1981 года жестоко расправились с ним, организовав покушение во время военного парада в Каире.
Тайная миссия Примакова
Углубляясь в подноготную советской ближневосточной политики, прежде всего убеждаешься, что далеко не все руководство страны было настроено однозначно антиизраильски. Выясняется, что в ближайшем окружении Брежнева были и политики, стремившиеся к компромиссу с еврейским государством. В первую очередь это заведующий Международным отделом ЦК Б. Н. Пономарев и глава КГБ Андропов. Именно последнему Политбюро поручило 3 июня 1971 года разобраться с сообщением 28 мая 1971 года от временного поверенного в делах СССР в Хельсинки о том, что министр иностранных дел Финляндии В. О. Лескинен доверительно поведал ему о беседе на сессии Совета Социнтерна с Голдой Меир, просившей организовать ей встречу с советскими представителями «в любое время, в любом месте и на любом уровне — для обмена мнениями о положении на Ближнем Востоке» . В этой связи примечательно появление в июне 1971 года в Израиле такой загадочной личности, как Виктор Луи, — связанного с КГБ московского корреспондента английской The Evening Star. Однако, учитывая, видимо, давно тянувшийся за ним шлейф скандальности, советское руководство «по размышленьи зрелом» не стало делать на него ставку.
Тем временем железная Голда, которой, как оказалось, не чуждо было и миротворчество, задействовала не только «финский», но и еще один канал восстановления дипотношений с СССР. Это явствует из свидетельства А. Н. Шелепина, являвшегося очень влиятельным секретарем ЦК, пока в 1967 году его не низвели на малозначимую должность председателя ВЦСПС. Находясь в июле 1971 года на отдыхе в Литве, он имел беседу с председателем Австралийского союза профсоюзов Робертом Хоуком (премьер‑министр Австралии в 1983–1991 годах), о чем потом вспоминал: «Он (Хоук. — Г. К.) только что был в Израиле, где встречался с главой правительства Голдой Меир, с которой у него давно сложились дружеские отношения. Она сказала ему, что если СССР выступит гарантом [мира] на Ближнем Востоке, то в этом случае можно ближневосточную проблему урегулировать. Я (Шелепин. — Г. К.) немедленно послал об этом телеграмму Брежневу… Однако никакого ответа на это мое обращение… не последовало» .
Тем не менее сигнал Шелепина не был проигнорирован. Его датированная 22 июля информация поступила заведующему Общим отделом ЦК К. У. Черненко, который уже на следующий день переправил ее Брежневу . В результате Хоука заметили в Кремле как потенциального посредника в налаживании негласных советско‑израильских контактов. В противном случае его, вновь прибывшего в Москву в конце 1982 года, не приняли бы на Старой площади, обнадежив обещанием скорых послаблений в выезде советских евреев .
Но это будет потом, а пока Брежнев, не устояв перед настойчивостью Голды Меир, провел 5 августа 1971 года через Политбюро предложение Андропова «направить в Израиль для проведения негласных контактов с официальными представителями Израиля тов. Примакова» .
То, что столь сложную и ответственную миссию доверили этому сорокадвухлетнему журналисту, глубоко погруженному в арабистику, не было случайностью. Евгений Примаков еще с 1965 года работал собкором «Правды» на Ближнем Востоке, в 1969‑м защитил диссертацию на тему «Социальное и экономическое развитие Египта», а в декабре 1970‑го был назначен заместителем директора ИМЭМО. Но решающую триггерную роль сыграло то, что, выполняя просьбу референта Л. И. Брежнева Е.М. Самотейкина, Е. М. Примаков представил 28 июля 1971 года генсеку записку под заголовком «Некоторые вопросы, связанные с ближневосточным кризисом», которую очень высоко оценили в Кремле и МИДе .
Ровно через месяц, 28 августа 1971 года, Евгений Максимович инкогнито вылетел из Рима в Израиль, где его принял ряд высокопоставленных политиков, включая премьер‑министра Г. Меир, министра иностранных дел А. Эбана и министра обороны М. Даяна. И хотя состоявшиеся беседы были живыми, даже порой очень острыми (особенно за счет реплик Меир в адрес СССР) и в целом полезными для обеих сторон, однако узость полномочий, которыми наделили Примакова инструктировавшие его Громыко и Андропов, и наложенный ими запрет даже на самомалейший выход за рамки реализации Израилем резолюции Совета Безопасности ООН № 242 обрекли поездку на безрезультативность. Тем не менее конфиденциальная миссия Примакова не на шутку заинтриговала руководство Израиля, поэтому и получила продолжение.
В октябре 1971 года Примаков вылетел в Вену, где провел ряд рабочих встреч с израильскими чиновниками второго уровня. А в марте 1973 года он прибыл туда же уже в сопровождении опытного разведчика‑профессионала, сотрудника Первого главного (разведывательного) управления (ПГУ) Ю. В. Котова, который в 1971 году был отозван из Бейрута, где состоял в региональной резидентуре КГБ, и назначен начальником подразделения ПГУ, ведавшего разведывательной работой в Израиле, Иордании и Ливане, а также связями с Организацией освобождения Палестины . Котов и его непосредственный начальник В. А. Кирпиченко, возглавлявший с мая 1974 года Управление «С» (нелегальная разведка ПГУ КГБ СССР), взяли на себя отладку технологии взаимодействия КГБ с «Моссадом», происходившего в ходе тайной миссии Примакова. Вот как Котов описал потом специфику такого рода советско‑израильского сотрудничества: «Существовал контакт между руководителями резидентур КГБ СССР и “Моссад” в Вене, а затем в Риме. По этому каналу согласовывались даты наших встреч в Израиле и планы следования в Тель‑Авив. Согласно условиям, разрабатываемым совместно с израильскими коллегами, мы с Евгением Максимовичем прилетали из Москвы в один из крупных аэропортов Европы, где нас брали под наблюдение сотрудники нашей резидентуры в этой стране. Затем, не выходя за пределы аэропорта, мы переходили в секцию для транзитных пассажиров, где нас встречал сотрудник “Моссад” и передавал нам специально изготовленные израильские паспорта на подставные фамилии и билеты на рейс израильской авиакомпании “Эль‑Аль” до Тель‑Авива. Под надзором сотрудника “Моссад” мы проходили в самолет и вылетали в Тель‑Авив, в аэропорт имени Бен‑Гуриона, где нас сажали в машину прямо от самолета и доставляли до места нашего проживания. Там нас встречал ответственный работник, знакомил нас с графиком встреч с руководителями Израиля и порядком нашего пребывания в их стране. Дальше мы были под постоянным надзором сотрудников спецслужб: все передвижения на автомашине спецслужбы в сопровождении ее сотрудников. Возвращаясь из Израиля, мы прибывали в Австрию, где в течение обычно не более двух дней готовили письменный отчет о переговорах с израильскими лидерами в помещении резидентуры советской разведки в Вене. Отчет шифровался, отправлялся в Москву, затем рассылался руководителям СССР, допущенным к этой информации. По прибытии в Москву мы лично докладывали о проделанной работе во всех деталях, со своими оценками и комментариями. Сначала — руководителям ПГУ КГБ, затем Андропову. Иногда, в зависимости от важности содержания переговоров в Израиле, Юрий Владимирович звонил Громыко и говорил: “У меня находятся товарищи, вернувшиеся из Тель‑Авива. Сообщают интересную информацию. У вас есть возможность побеседовать с ними?” Громыко обычно отвечал утвердительно. Андропов отдавал соответствующее указание своему помощнику, и нас тут же доставляли от подъезда № 1 здания КГБ к подъезду здания МИД СССР на Смоленской площади, где нас уже ждали» .
Котов подстраховывал Примакова и в ходе его второй конфиденциальной поездки в Израиль, состоявшейся в соответствии с постановлением Политбюро ЦК КПСС от 9 марта 1975 года. Благодаря этому она прошла для Примакова не так волнительно, как первая, когда он оказался один на один с сотрудниками «Моссада», разместившими его на своей спецквартире в Тель‑Авиве.
На сей раз Примаков вместе с Котовым остановился в нормальной гостинице. Тайных посланцев Москвы принимали 4–6 апреля премьер‑министр И. Рабин, министры иностранных дел И. Аллон и обороны Ш. Перес, руководитель Управления военной разведки (АМАН) Ш. Газит. Встреча с Ицхаком Рабином — будущим лауреатом Нобелевской премии мира, павшим жертвой своего миротворчества, особенно врезалась в память Примакову. Прозрачно намекая на недальновидность сугубо односторонней ближневосточной политики СССР, израильский премьер многозначительно заметил Примакову: «Вы представляете арабскую позицию. На этой основе мы могли бы вести переговоры с ними без посредников». И далее Примаков пишет: «Видно, уловив ироничное выражение наших лиц (Примакова и Котова. — Г. К.), добавил: “Поверьте, что это мы можем”. При этом он (Рабин. — Г. К.) явно имел в виду Садата и короля Хусейна. Это было видно из следующих его слов: “Мы надеемся, что Садат не изберет войну. Может быть, он решится на небольшие военные действия лишь в качестве катализатора политического решения”» .
А спустя еще два года, в 1977‑м, у Брежнева состоялась весьма примечательная встреча с американским состоятельным предпринимателем и общественным деятелем Армандом Хаммером, сыном еврейских эмигрантов из Одессы, который давно, еще при Ленине, установил личные связи с советскими руководителями. Сталин доверил ему представлять советские коммерческие интересы на Западе и позволил вывезти коллекцию приобретенных в России произведений искусства. Хрущев беседовал с ним незадолго до своей отставки. С Брежневым Хаммер познакомился в феврале 1973 года, и с тех пор его заботливо опекал помощник Леонида Ильича А. М. Александров‑Агентов, добившийся выделения миллионеру, часто наведывавшемуся в Москву, просторной квартиры в доме с видом на Кремль.
Так вот, представ в 1977 году перед Брежневым, чья приверженность политике мировой разрядки была общеизвестна, Хаммер вдруг стал его уговаривать восстановить дипломатические отношения с Израилем. «Все проблемы сразу будет легче решать, — убеждал он. — Прежде всего с вашими евреями. Будете всех, кто хочет уехать, отправлять в израильское консульство — пусть разбираются сами… И вообще, надо вам, господин генеральный секретарь, что‑то решать с вашими евреями. Вы по‑прежнему недооцениваете силу и влияние сионистского движения в США. Ведь это оно “ликвидировало” Никсона» .
Возможно, этот разговор как‑то обусловил третью поездку Примакова в Израиль в сентябре 1977 года, притом что главным ее исходным пунктом все же было стремление советского руководства прозондировать верхи Израиля в связи с приходом к власти в мае нового правительства во главе с лидером правого блока «Ликуда» Менахемом Бегином. Примаков встретился и познакомился с ним вечером 17‑го числа в иерусалимской резиденции премьер‑министра. Беседа прошла, по мнению Примакова и Котова, в доброжелательном духе. Но самое важное, Примаков был уполномочен заявить, что Москва готова обсудить возможность восстановления дипотношений между Израилем и СССР. Услышав это, Бегин, сразу загоревшись и явно опережая события, вдруг попросил: «Пусть Брежнев пригласит меня в Москву. Это должна быть не конфиденциальная поездка, а официальный визит в СССР премьер‑министра Израиля» .
Возвращаясь в СССР через Вену, Примаков и Котов уже оттуда уведомили шифротелеграммой Лубянку об этом настойчивом пожелании израильского лидера. Однако, как они потом узнали, это важное донесение Андропов подверг перед передачей Брежневу правке, изъяв как вздорную просьбу Бегина принять его с официальным визитом в Москве . И все же благодаря тайным советско‑израильским контактам в сентябре 1977 года в Тель‑Авиве побывала группа консульских работников МИДа СССР, которые произвели обмен документов, удостоверяющих советское гражданство, почти у 3 тыс. человек, постоянно проживавших в Израиле .
Так завершилась проходившая по линии КГБ и растянувшаяся на целых шесть лет израильская миссия Примакова. Логичную черту под ней подвела упомянутая американская кэмп‑дэвидская мирная альтернатива, инициированная в ноябре 1977 года сенсационным визитом египетского президента А. Садата в Израиль.
В начале 1980‑х годов Кремль предпринял еще одну попытку урегулировать отношения с Израилем, возможно намереваясь использовать его в налаживании контактов с США, сильно ослабленных вводом советских войск в Афганистан. Как бы то ни было, но, выступая 23 февраля 1981 года на XXVI съезде КПСС, Брежнев во всеуслышание заявил: «Мы готовы к переговорам об урегулировании конфликта на Ближнем Востоке со всеми: Израилем, США, Организацией освобождения Палестины, Арабской Республикой Египет… Необходимо обеспечить безопасность и суверенитет всех государств региона, в том числе и Израиля» .
А 24 сентября 1981 года в кулуарах Генеральной Ассамблеи ООН состоялась встреча Громыко с израильским премьер‑министром Ицхаком Шамиром, который, по свидетельству О. А. Гриневского (занимал в 1978–1983 годах должность заведующего Отделом Ближнего Востока МИДа СССР), предложил СССР «пересмотреть отношение» к Израилю и, вступив с ним в постоянный диалог, «позволить всем евреям, которые этого желают, выехать в Израиль» .
Однако, как бы не расслышав этих слов, Громыко завел — быть может, назло своему собеседнику — старый разговор о создании на Западном берегу Иордана палестинского государства, дружественного не только другим арабским странам, но и Израилю. Шамир предсказуемо отреагировал резко негативно, заметив: «На такой маленькой территории — а Израиль занимает всего 26 тыс. квадратных километров — нельзя иметь два государства» .
После этого уже ничего не сдерживало Громыко, давно не благоволившего Израилю, от заявления в характерном для него стиле: «Что касается нормализации отношений между нашими странами, то, учитывая конкретные действия и политику Израиля, которые вы сейчас подтвердили, у нас нет возможности нормализовать эти отношения» .
Со смертью Брежнева на израильском направлении советской внешней политики воцарился полный штиль. И только при Горбачеве, во время перестройки, на нем стали происходить существенные подвижки.
Война за Голанские высоты
The Jerusalem Strategic Tribune: Новый взгляд на неудачу разведки накануне Войны Судного дня
