Памяти Давида Яакоби

Скудость источников, касающихся истории евреев Византии, заставляет историков внимательно изучать даже самые непонятные фрагменты из Генизы. Рукопись CUL T‑S NS 324.1 на одном пергаментном листе привлекла внимание Джошуа Холо, который опубликовал ее в 2000 году. Плохое состояние фрагмента сильно затрудняло его анализ. По мнению Холо, рукопись предоставляет собой письмо Моше Агуры «его шурину и родственникам» (2000:3), и оно является «единственным <…> непосредственным <…> сообщением о победе Византии над Критом» (2000: 1, 10). Холо предположил, что имя автора, которое переводится как «рынок», может указывать на то, что он был торговцем (2000: 8–9). Девять лет спустя он суммировал свои соображения о T‑S NS 324.1 следующим образом:

<…> письмо из Генизы, касающееся византийского завоевания Крита, затрагивает ключевой момент, когда ситуация переломилась в пользу византийцев, а евреи постепенно продолжили уходить. Автор письма, Моше Агура, пишет родственникам в Египет, что надеется присоединиться к ним. Моше описывает, как он покинул Крит после победы византийцев в 961 году и в конце концов обосновался на византийском Родосе. Он презрительно отзывается об обоих островах, глубоко сожалеет о том, что поселился в империи и пытается понять, насколько реально для него уехать в Египет. На самом деле Моше — представитель последней волны массовой еврейской эмиграции из империи. Характерно, что он полагается на известных ему [50] людей, с которыми связана его семья — и это тоже византийские евреи с греческими именами, живущие в Египте, куда Моше теперь надеется отправиться (Holo 2009: 49–50).

Это толкование буквально заимствовано рядом последующих ученых, к числу которых принадлежат Галликер (Gallicker 2007), Хейлинг (Huiling 2015), Куянпяя (Kujanpaa 2016) и т. д., но возражали Холо немногие. Примечательным исключением служит Д. Яакоби, который комментировал документ так:

Возвращение византийцев на Крит получило отражение в недатированном письме из Генизы, отправленном Моше Агурой с Родоса родственникам, эмигрировавшим в Египет и предположительно живущими там. Агура упоминает насильственную смену власти на Крите, после которой он уехал на Родос, где временно жил или торговал его шурин. Агура жалуется на Родос, «потому что этот остров тоже дурен во всех отношениях». Джошуа Холо, издавший и комментировавший это письмо, заявляет, что оно иллюстрирует трудности, а также юридическую и экономическую дискриминацию, с которой сталкивались евреи Византии в середине Х века. Такая интерпретация совершенно безосновательна. На самом деле письмо отражает локальную ситуацию. Население Крита, включая оставшихся христиан, не содействовало византийским войскам во главе с Никифором Фокой, которые завоевывали остров, и есть все основания предполагать, что евреи придерживались того же мнения. За возвращением византийцев последовало мародерство, разрушения и, вероятно, также конфискации собственности в главном городском центре Крита Хандаке, который латиняне позднее назвали Кандией… Мусульмане и евреи, несомненно, больше христиан пострадали от завоевания Крита византийцами. Вероятно, сложившаяся ситуация вынудила Агуру покинуть остров. Что же касается его жалобы на Родос, то она отражает разочарование и нетерпение новоприбывшего, который не в состоянии быстро интегрироваться в местную экономику. Следует отметить, что, несмотря на все жалобы, Агура не собирается покидать остров, если только его родственники, которым адресовано письмо, не заверят его, что их положение гораздо лучше. Более того, он даже не намекает на возможную эмиграцию своего зятя и его жены, которых он привез на Родос. Следовательно, проблемы, с которыми Агура сталкивался на Крите и на Родосе имели личный и экономический характер, и они не отражают ухудшение положения евреев в империи (Jacoby 2009: 163–164).

Ниже я хотела бы внимательнее изучить греческую сторону документа и ряд ранее не отмеченных деталей, которые могут пролить свет на исторический и лингвистический контекст жалоб Моше. Моя основная задача состоит не в том, чтобы отстаивать то или иное решение, а в том, чтобы проиллюстрировать методологический подход и аналитические процедуры.

Кодикологические замечания

Холо упоминал, что «на обратной стороне имеются строки, написанные другой рукой поперек имени адресата» (2003: 3). На самом деле писец вторично использовал пергамент и удалил имевшийся на нем текст. Старые потускневшие коричневые чернила совсем непохожи на интенсивно черные, которые использовал Моше. Первоначальный текст был направлен перпендикулярно тексту Моше: ширина первой страницы, видимо, превышала длину T‑S NS 324.1, поскольку оригинальных полей не видно. Первоначальный текст был написан уверенной рукой, крупными буквами с засечками. Сохранилось одиннадцать или двенадцать строк, которые почти невозможно разобрать, а от нижней строки сохранились только фрагменты, выходящие за пределы строки вверх. Текст ниже я разобрать не могу.

Имя Моше

Фонетика

Во второй части имени автора משה אַגּוּרָא последний алеф ошибочно заменен на гей и незамеченным остался дагеш в букве гимел. Хотя разница в последней букве не имеет фонетического значения и обе они означают звук [a], дагеш отличает взрывной задненёбный звук от фрикативного. Следовательно, предложенная этимология, возводящая имя к существительному ἀγορά («рыночная площадь») (Holo 2000: 211), неверна, поскольку в источниках того времени нет свидетельств о том, чтобы лексема ἀγορά произносилась с взрывным [g] В пользу этого могли бы служить примеры написания γκ, замечания грамматистов или транскрипции на языки, где эти варианты различаются. Эти примеры должны были бы относиться к IX–XIV векам.
. Ссылка на Жиньяка (Gignac 1976: 211) с оправданием перехода [o] > [u] не помогает, потому что изменение гласной в папирусе может объясняться влиянием коптского языка. Подъем гласных рядом с задненёбными согласными действительно отмечается (Holton et al. 2019: 74–75), но он требует определения положения ударения, а это априори сделать невозможно.

Стандартным греческим написанием для формы, содержащейся в письме, было бы Ἀγγουρα с выпадением назального звука. Выпадение назального перед остановкой, как показывает анализ, встречалось в критском диалекте того периода и отражено в латиноязычных источниках (Holton et al. 2019: 158, Corazzol 2015:50). О нем также свидетельствует фрагмент CUL Or.1080 J1: אַרְכֿו דּוּ Αρχοντώ (лицевая сторона l. 3) и אלכסַדְריאָן Αλεξάνδριαν (оборотная сторона l. 17; de Lange 1996: 11–15).

Морфосинтаксис

Если основываться, как и следует делать, на материале данного письма и ближайших к нему данных, следует заключить, что форма с большей степенью вероятности стоит в винительном падеже, а не в именительном. Например, фраза в строках 6–7 לקחתיה והבאתיה אל אישה | באי רוֹדֿוֹן ואני עתה ברודוֹן показывает, что автор конструирует греческие имена собственные в соответствии с требованиями греческого синтаксиса: εἰς τὴν / στην Ῥόδον Другие примеры переключения языковых кодов между греческим и ивритом в Генизе см. в работе Krivoruchko 2011.
. Также ורוב שלומות קבלו ממני предполагает ἀπὸ (ἐ)μέ(να) Форма приведена только в качестве иллюстрации. , Μοσέ Ἀγγουρα. Учитывая, что речь идет о мужском имени, может быть Ἄγγουρας / Ἄγκουρας, Ἀγγούρας / Ἀγκούρας / Ἀγγουράς / Ἀγκουράς.

Хотя эти варианты наиболее вероятны, они не единственно возможные. Формы женского и среднего рода встречаются в качестве прозвищ у мужчин, хотя и крайне редко, и это явление, по‑видимому, географически ограничено — большая часть известного материала происходит с острова Карпатос. Прозвища, оканчивающиеся на [‑a] необычны для греческого синтаксиса и прагматики, поскольку они не имеют явного морфологического маркера мужского рода (например, ‑ς). Они сугубо индивидуальные, не наследуются и не превращаются в фамилии. В византийский период такие имена тоже встречаются крайне редко, и филологи обычно ценят «важный и ценный [факт] <…> что <…> у нас есть одно византийское свидетельство использования прозвища в женском роде, относящегося к лицу мужского пола» (sic, курсив принадлежит восторженному Цудеросу в комментарии к прозвищу Μούλα (2001: 75) . — Ю. К.).

Мужской род формы более вероятен не только по историческим причинам, к которым мы обратимся ниже, но и в силу написания: еврейско‑греческие женские имена обычно оканчивались на гей, а אַגּוּרָא выглядит как мужское имя.

С другой стороны, [agura] в письме служит своего рода подписью. Какую форму имели подписи в средневековых критских документах, не вполне понятно никому: многие имена, которые в именительном падеже должны оканчиваться на ‑ς, фигурируют без этой буквы. Этому факту можно найти много объяснений, в том числе переосмысление формул / прагматических контекстов как требующих винительного падежа вместо именительного; утрата конечного [‑s] в определенном фонетическом окружении и распространение этого явления на другие огружения (см. Holton et al. 2019: 161–163); имитация иностранных (венецианских) имен и т. д. Несмотря на обилие источников (нотариальные акты Баруха, Олокалоса и другие, соглашение Каллерги, содержащее около 300 подписей, Κατάστιχο ἐκλησιῶν καὶ μοναστηρίων τοῦ κοινοῦ, и т. д.), этой темой, насколько мне известно, систематически никто не занимался, а некоторые исследователи, например Хараламбакис, даже предположили, что форма именительного падежа некоторых имен «неизвестна». Так что невозможно с уверенностью утверждать, является ли форма *[agura] винительным падежом или асигматическим аппозитивным именительным.

Этимология / деривационная морфология

Для корня имени [agur‑] имеется ряд вариантов. Оно может быть этимологически связано с существительным noun ἀγγούριν < ἀγγούριον, το «плод огурца (Cucumis sativus), дыни (Cucumis melo)’ (ILEG s.vv. αγγουρεά, η Ι 1β и αγγούρι 3) или арбуза» (Citrullus vulgaris) (ILEG s.v. αγγούρι 2). Средневековые греческие лексикографы не приводят других ботанических вариантов, но медицинские источники дают основание полагать, что этим термином могли обозначаться и другие виды рода Cucurbita (тыква / цуккини / тыква‑горлянка / тыква крупноплодная — Cucurbita maxima / Citrullus Colocynthis, и т. д.). Уменьшительная форма ἀγγουράκι используется для обозначения Hypochoeris Cretensis, эндемического вида съедобной травы (ILEG, s.v., и s.v. ἀγγουρελα͜ιὰ 2).

Что касается производных, то это слово использовалось как эвфемизм пениса (Kriaras s.vv. ἀγγούριν и ἀγγουράκι; ILEG s.v. αγγούρι 1β). Мне неизвестны средневековые прецеденты современного значения «нечто незначительное, пустяк» или «трудность, препятствие» (см. LKNE s.v. αγγούρι 2α, Georgakas s.v. αγγούρι 2), но они тоже могли существовать.

Этимология слова ἀγγούριν («огурец») — предмет долгих дискуссий. Некоторые полагают, что оно происходит от прилагательного ἄγγουρος, второстепенной формы ср.‑греч. MG ἄγουρος, «незрелый, несвоевременный» < др.‑греч. ἄωρος (т. е. πέπων или аналог). Прилагательное «незрелый» само по себе могло служить этимоном нашего имени — но в субстантивированной форме, как, например, в ср.‑греч. αγόρι, «мальчик», поскольку деривационные модели, приведенные ниже, не позволяют допустить исходное прилагательное. Гесихий сохранил лексему ἄγγορα• ῥᾶξ, σταφυλή, которая, похоже, представляет собой гапакс, однако ср. «незрелый виноград» в DGE s.v. ἄγωρος ‑ον.

Другим технически возможным этимоном для имени Ἀγγουρας служит существительное ἄγγουρος: εἶδος πλακοῦντος (Гесихий), которое также толкуется как τὸ μελίπηκτον «вид сладкого пирога» у Зонары и Пселла (Poemata 6, l. 302). Эта лексема имеется только в лексикографических источниках; никаких производных, по‑видимому, не существовало, и в современном греческом языке нет слов, продолжающих эту форму. Так что сохранение слова учеными византийцами представляет собой побочный эффект традиционно ориентированного образования, а не адекватное отражение фактического словоупотребления того периода. Превращение πλακοῦς в μελίπηκτον можно объяснить тем фактом, что мед служил универсальным подсластителем и в лексикографии названия выпечки, содержащей мед, группировались вокруг термина πλακοῦς См. у Гесихия: μελιτοῦντας• πλακοῦντας (Ar. Av. 567 v. l.); κηρίον• τὸ τῶν μελισσῶν. καὶ εἶδος πλακοῦντος; πυραμοῦς• εἶδος πλακοῦντος, ἐκ πυρῶν πεφρυγμένων καὶ μέλιτι ἀναδεδευμένων.
.

Какие деривационные модели могли использоваться для перечисленных корней существительных? Современные дескриптивные источники упоминают деривационные модели на ‑άς и ‑ας. Баритональная модель основана на существительных женского рода и приводит к появлению аугментативные формы, например Μαχαίρας, Κεφάλας, Καββάδας, Κρομμύδας от слов μαχαίρα, κεφάλα, καββάδα, κρομμύδα соответственно. Семантика более популярной окситональной модели шире (Minas 2004 a & b). Если принять за X значение деривационной базы, существительные, производные от Х с помощью ‑άς, могут означать следующее:

«тот, кто производит / предоставляет Х», т. е. Ἀνεμάς, «изготовитель и продавец of anemes» Здесь и далее там, где это возможно, примеры взяты из византийских источников, хронологически близких к документу из Генизы. Дополнительные подробности и примеры можно найти в работе: Koukoules (1948: v. 6, 452–466, 469–504). , Βρανάς, «изготовитель и продавец лент», Ἀποτυράς, «изготовитель и продавец apotyron’. В современном понтийском диалекте ἀγγουρᾶς означает «продавец огурцов». (ILEG s.v.).

«тот, кто обладает особо выдающимся Х (обычно это часть тела)», например Κεφαλάς или Καυκαλάς, «большеголовый», Γονατάς, «человек с большими коленями». Такой вариант мог бы существовать и для «пениса», ср. Βολέας, «человек с большими яйцами», Τσουτσούνας, «человек с большим пенисом» (все примеры из работы Tsouderos 2001: 71), Καυλέας, «то же самое» (ibid: 78).

«тот, кто напоминает Х (обычно формой тела)», (например, Κολοκυθάς). Мне неизвестны византийские примеры такого семантического типа, но их существование невозможно отрицать априори.

Если Х, как в нашем случае, — это какая‑то еда, может быть и другой вариант:

«тот, кто любит есть Х», например Ζωμάς или Ζουμάς, Ἀλμοζωμάς, «любитель (соленого) супа», Φαβάς, «любитель fava, блюда из бобов», Μονοκυθράς, «любитель μονόκυθρoν — блюда из овощей и мяса» (все примеры из работы Tsouderos 2001: 77). Таким же образом описывались пищевые привычки, например Βουκίας, Χαψάς, «тот, кто пожирает или глотает еду крупными кусками».

Словообразование может основываться на произношении, а не на лексическом значении составляющих. Восклицание ἀγγούρια! сейчас означает «чепуха!», и поскольку средневековых корней этого словоупотребления исключить нельзя, следует учесть еще одну модель:

«некто, злоупотребляющий восклицанием Х», ср. Αλληλούιας «прозвище священника, который все время восклицал Αλληλούια!», Ναναϊνάς «прозвище певца, который все время распевал ναναϊνά» (оба примера из работы Tsouderos 2001: 77).

Следовательно, прозвище Ἀγγουρᾶς могло, по крайней мере, иметь следующие значения: «тот, кто производит / поставляет огурцы / тыквы / и т. п.», «тот, кто любит есть огурцы / тыквы и т. д.», «человек с большим пенисом», «тот, кто любит есть неспелые фрукты / овощи», «тот, кто злоупотребляет словом ἀγγούρια!», «тот, кто выглядит как огурец / тыква». Аналогичные наборы можно предложить и для других возможных корней имени אַגּוּרָא, перечисленных выше.

Деривативы от корня αγγουρ‑ необязательно будут специфически еврейскими: наоборот, хронологически, географически и морфологически они разбросаны по всему греческому ареалу. В нескольких византийских хрониках упомянут praepositus (препозит) по имени Ἀγγούρης Georgius Monachus, Chronicon breve, vol. 110, p. 1061; Georgius Monachus Continuatus, Chronicon, p. 832 и Symeon Logothetes, Chronicon, p. 246. Здесь и далее византийские источники и греческие источники раннего Нового времени приводятся по изданию TLG, см. список литературы.
, такое же прозвище носил знаменитый композитор и певец в жанре ребетика Вангелис Папазоглу (1896–1943) Сарантакос (Sarantakos 2021) сообщает, что в современном актерском арго прозвищем Αγγούρης награждают человека, чьи сценические движения скованны и неестественны — «двигается как огурец», ср. LKNE s.v. αγγούρι 2 β ‘άχαρος, σαχλός, ανόητος’ («неуклюжий, нелепый, дурацкий»). Невозможно проверить, насколько стар этот арготизм, поскольку подобная лексика обычно плохо документируется. Однако семантика точно подпадает под категорию (в). . Современные греческие христианские фамилии Ἀγγουρᾶς и Ἀγγούρας зафиксированы по всей Греции, а в османские времена использовались и в Малой Азии. На Крите фамилии на ‑ας можно найти в регионе Хания (Kontosopoulos 2008: 40).

Вместо заключения

Предпринятый здесь разбор призван иллюстрировать процедуру анализа еврейско‑греческого имени. Среди прочего он показывает, что вероятность, будто это имя имеет что‑то общее со словом ἀγορά («рыночная площадь»), пренебрежимо мала, и его никак нельзя считать свидетельством того факта, что Моше занимался торговлей. В целом случайным образом отождествлять еврейско‑греческие буквы с известными вам греческими идея неудачная — не в последнюю очередь потому, что разбираемое нами имя совсем необязательно греческое. Оно может быть и семитского происхождения, то есть быть связано с вавилонским арамейским словом אגורא («кирпич») или אגורא («алтарь») (Таргум Йонатан к Бемидбар, 23:3) или даже происходить из языка другой языковой семьи, имеющего неочевидную связь с контекстом. Только на основании лингвистики можно реконструировать массу вариантов, и на этом этапе исследования лингвистическими инструментами ограничиваться не следует.

Семья Моше

Упомянутые…

Личное имя Моше известно на Крите, например его носит один из подписавших соглашение Каллерги (1229). Однако оно было распространено во многих ономастических традициях по всему Средиземноморью и не только и поэтому не может помочь идентифицировать конкретного индивида. Определить происхождение женщин проще: можно не сомневаться, что Ποθητή, «желанная», и Καλή, «прекрасная», были местными романиотками. Практика дедичества приводит к тому, что репертуар имен не менялся веками, и среди жителей южных Эгейских и Кикладских островов такие имена встречаются до сих пор. Помимо этого, об этой конкретной семье мало что можно сказать.

Если главным адресатом был Мар Тувья, то почему он указан (по крайней мере) вторым после Потити? Сестра может считаться более близкой родственницей, чем ее муж, но можно было бы ожидать, что мужское имя будет стоять первым как «более важное». Во‑вторых, почему про Кали написано אמכם (стр. 3), если она только мать Потити? Жена или другой сиблинг тоже указаны среди адресатов? Автор использует мужской, а не женский род во множественном числе (אמכן) из‑за Тувьи или потому что во втором лице множественного числа в греческом языке рода не различаются? Издатель переводит обращение בתי в стр. 4, 15 и 16 как «дочь моя» (Holo 2000: 11). Эта «дочь» — отдельное лицо, форма обращения к Потити ее матери Кали или же «мой дом» как вежливое обращение к жене?

Если верхняя часть пергамента была симметрична нижней, там вполне достаточно места для еще одного адресата перед Потити. Даже если последняя называется так же, как в стр. 18, т. е. שתי פותיטין אחות, вполне хватит места и для זוגי.

Моше обещает адресату ואתפלל לך. «Молиться за чей‑либо дом» в контексте Генизы — нормальный способ выразить обеспокоенность по поводу собственной жены и выразить тесные узы, связывающие чету, социально приемлемым способом. Стоит также отметить, что текст в двадцати четырех строках содержит целых три обещания приехать и присоединиться к адресату (или адресатам), но только «если это место хорошее». Скрытым смыслом этих повторов может служить заверение жены, что она не останется агуной.

…и другие Агуры Я обнаружила родственников Агуры в 2008 году. Примерно в то же время связь с «Таканот» независимо от меня проследил Д. Яакоби, который опубликовал свое открытие в 2010 году, однако мне эта публикация оставалась неизвестна вплоть до 2019 года. Яакоби упоминает там только одного Агуру, прочитывает его имя как «Шимон» и датирует соответствующий ордонанс 1228 годом. Он также добавляет данные о венецианском написании этой фамилии, и об этом я бы без него не узнала. Его учености многим будет не хватать.

В «Таканот Кандия», материалах еврейского общинного суда Кандии 1228–1583 годов, упоминаются два человека со вторым именем אגורא. Первый из них подписал такану, относящуюся к первой половине XIII века (№ 13, стр. 11). Розенберг прочитывает его первое имя как שמשון, а Кассуто и Хартом — как שמעון. У этого Шимона / Шимшона Агуры нет патронима или других характеристик, а значит, имени Агура было достаточно, чтобы идентифицировать этого индивида. Венецианский нотарий 1321 г. записал его имя как Angura (Jacoby 2010: 243).

Второй носитель той же фамилии, כ’’ר יוסף בן הרב כ’’ר שמריא אגורא נ’’ע (№ 50, стр. 6, 53) занимал должность condestabulo общины в 1369 году. Этот Йосеф явно принадлежал к семейству, занимавшему высокое положение в обществе, и, судя по такане, он выступал активным лидером общины (стр. 9, 16, 17).

В ономастическом архиве Йосефа Сиакки упомянуто еще два индивида: Ζοζέφ (возможно, тот же, что и предыдущий) и Κανά Αγκουρά, жившие в Хании в 1383 году. Разница в написании здесь сугубо орфографическая и отражает одинаковую фонетику.

Историкам предстоит установить связи между указанными лицами. Для лингвистов и филологов эта информация свидетельствует о том, что (а) [agura] стало фамилией, а следовательно, в T‑S NS 324.1 не может быть случайным женским или мужским именем; (б) что назальный звук в корне реконструирован верно; (в) что ивритские рукописные документы следуют тем же практикам имянаречения, что и греческие рукописи того времени — и те и другие используют асигматический номинатив.

Языки Моше

Уже отмечалось, что иврит автора письма находится под влиянием греческого: вместо ожидаемого אין в стр. 10 он использовал לא יש (Holo 2000: 4–5) Другие примеры см. в работе Outhwaite 2009: 198. . Однако влияние основного разговорного языка выражается далеко не только в калькировании греческих конструкций.

Ярким образцом ивритско‑греческой языковой интерференции служит различение לשם и שם в результате полисемии переводного эквивалента ἐκεί «там / туда» (Kriaras s.v. εκεί 1 & 2). לשם трижды используется в значении направления и дважды — в значении местонахождения. Употребление настолько нестабильно, что даже буквально повторенная фраза может содержать разные формы наречия: נבוא שם, но נבוא לשם.

Также греческая сравнительная частица ὅπως «чем, как» омонимична временной связке «когда» (см. LSJ s.v. ὅπως I 4 & 7), и мы находим כאשר в стр. 10:כאשר היה מקודם לא יש «уже не так, как было».

Форма לא הייתי יודע в стр. 21 предположительна, поскольку она может отражать попытку воспроизвести имперфект в противоположность стоящему рядом в перфекте עתה שמעתי.

Мар Тувья один раз именуется חתני, а один раз — אגיסי. Использование последнего слова могло упрощаться фонетическим сходством с αγχιστής, «родственник по браку, свойственник» (предполагая выпавший назальный звук как в [agura]).

Формы повелительного наклонения в греческом языке не различаются по роду. В формах императива в письме видно отсутствие маркирования по роду. Можно утверждать, что форма כתוב в стр. 11 и 12, а также כתוב לי כתבכם может относиться к писцу‑мужчине, если женщина неграмотная. Но даже в предложении, содержащем обращение בתי, императив все равно в мужском роде — מחול.

Интересно употребление в письме существительного דבר «вещь, слово» в качестве усиления неопределенного местоимения: בכלום דבר. Обычное כלום тоже встречается: ואם שמעתה כלום. Добавление слова דבר иллюстрирует известный феномен «цикла Есперсена»: первоначальное отрицание ослабевает, и нужно новое слово, чтобы его усилить. Сильные отрицания, изначально приемлемые только в негативном контексте, переходят и в другие семантические ситуации, например условные или вопросительные. Этот процесс циклически повторяется во многих языках мира.

Употребление דבר после כלום в библейских текстах не зафиксировано, и сочетание этих слов встречается редко. Простой анализ показывает, что отдельные примеры использования этой комбинации можно найти в ряде источников разного хронологического и географического происхождения, например «Дварим раба», «Седер Элияу раба», респонсы гаонов, «Зоар», респонсы Маймонида, «Ялькут Шимони» и т. д. Однако единственное сочинение, в котором эта комбинация встречается более чем дважды, — это «Леках тов» Тувьи бен Элиэзера, духовного лидера общины Кандии XII века, который, по‑видимому, жил в грекоязычном ареале большую часть жизни.

Хотя существительное со значением «вещь» часто употребляется в усилительных отрицаниях (и ивритское слово כלום само по себе служит примером этого явления, содержа в себе элемент מאום), его появление все же могло объясняться влиянием родного языка автора. Есть ли в средневековом греческом языке факты, которые можно сопоставить со структурами, содержащимися в нашем письме? Похоже, что есть. В ходе богатой и сложной истории неопределенных и отрицательных местоимений в средневековом греческом языке усилительные элементы черпались из разных источников, в том числе из местоимений (τι, «что‑то»), наречий (ποτε, «иногда») и числительных (εις / ένας, «один») (Kiparsky & Condoravdi 2006). Один из хронологически последних циклов Есперсена включал и существительное «вещь»: πράγμα / πράμα. Его употребление заметно в целом ряде средневековых текстов, где слова τίποτε(ς) и πρᾶ(γ)μα фигурируют в отрицательных, неопределенных, условных и других конструкциях, как, например, в «Морейской хронике»:

Μὲ συμφωνίες, στοιχήματα τὰ ἐβάλασιν ἐγράφως
νὰ μὴ ἔχῃ δύναμιν καμμίαν νὰ κρένῃ μοναξός του,
οὔτε νὰ κάμνῃ τίποτε πρᾶγμα γὰρ εἰς τὸν κόσμον
ἄνευ βουλῆς καὶ θέλημαν ὅλων του τῶν συντρόφων.
Λοιπόν, ἀφέντη βασιλεῦ, ἐγὼ ἐξουσίαν οὐκ ἔχω
νὰ δώσω πρᾶμα τίποτε ἐκ τὸν τόπον ὅπου ἔχω,
διοῦ τὸν ἐκερδέσασι μὲ τὸ σπαθὶ οἱ γονοί μας …

В договорах и обетах они записали,

что никто не сможет сам принимать решения

или предпринимать что‑либо (букв. «что‑либо вещь в мире»)

без воли и согласия всех товарищей.

Посему, государь, я не имею права

отказывать от чего‑либо (букв. «вещи чего‑либо») из того,

чем я правлю,

потому что это было завоевано мечом моих отцов…

(Schmitt, ll. 4283–89) Предыдущие редакции H и Т содержат такие же усиления. Перевод здесь и далее мой. .

Частое употребление эмфатической конструкции привело к тому, что слово πράμα приобрело значение «ничто», например, в византийской «Ахиллеиде» (e cod. Brit. Mus. addit. 8241) XIV века:

ἐγὼ γὰρ καὶ τοὺς ἔρωτες καθόλου δὲν φοβοῦμαι•
ποτέ μου οὐδὲν ἐδουλώθηκα εἰς ἔρωτα καὶ εἰς πόθον,
καὶ οὐκ οἶδα πόνον ἔρωτος, οὐκ οἶδα ἀγάπης πράμαν• …

(Hesseling, l. 618).

Я вовсе не страшусь Эрота,

ведь я никогда не был рабом Эрота и страсти,

и мне неведома боль Эрота и любовь вообще
(букв. «любовь к вещи»).

В дополнение к приведенным фрагментам в TLG содержатся примеры из таких сочинений, как Imperius et Margarona, стр. 147 (неопределенное значение), 150, 808 (оба негативные), Phlorius et Platzia Phlora, стр. 1514 (неопределенное), Zodiologium (e cod. Mus. Hist. Mosq. 186, fol. 144), т. 12, с. 187, стр. 7 (неопределенное), Apophthegmata patrum (collectio systematica), гл. 16, 7, стр. 4 (неопределенное), ср. также Callimachus et Chrysorrhoe, стр. 1154 (неопределенное). Совместное употребление πρᾶ(γ)μα и τίποτε(ς) в юридических текстах, в том числе в Basilica, т. 6, титул 34, гл. 2 стр. 2; т. 50, титул 14, гл. 5 стр. 3; гл. 7 стр. 8, гл. 9 стр. 2, а также Ecloga, т. 10, титул 2, разд. 16.1, стр. 6, не применимы к данному анализу, поскольку там слово πρᾶγμα используется в прямом значении «материальный объект» в противоположность χρήματα, «деньги», δίκαιον, «право», и т. д., а не в качестве эмфатического добавления.

Особенности эмфатических конструкций у Моше важны и для греческой исторической грамматики и диалектологии. Во‑первых, все упомянутые тексты с усилением, которые можно надежно датировать, гораздо моложе 961 года, которым Холо датировал письмо. Конечно, это может объясняться тем, что более ранние греческие тексты утрачены, или конструкцию удаляли редакторы, склонные к классическому языку, или редакторы, происходившие из регионов, где такой оборот не был распространен. Можно предположить, что, если стиль Моше действительно отражает «просторечие», эти конструкции не могли быть приняты сразу же и им понадобилось некоторое время, чтобы проникнуть в письменную речь. но этот процесс занял бы гораздо меньше четырехсот лет. Во‑вторых, конструкция сохранилась на юге грекоязычного ареала и сегодня считается диалектной чертой языка Крита и ряда островов Эгейского моря, например Тиры (Kontosopoulos 2008: 166). Можно задаться вопросом, не было ли эмфатическое употребление πράγμα географически маркированным уже во времена, когда было составлено письмо, а значит, оно может служить доказательством критского или южно‑эгейского происхождения Моше?

Арабские следы?

По словам издателя рукописи T‑S NS 324.1, «у автора заметны следы произношения того времени — он добавляет протетический א в начале слова «Крит» в 10‑й строке. Этот א особенно примечателен, потому что употребление протетической гласной отражает не столько греческую фонологию, сколько арабскую, где часто встречаются консонантные дифтонги (sic ! — Ю. К.) в начале слова» (2000: 5). В качестве параллели такого добавления Холо приводит форму אַלַקְרִיטשִׁי из T‑S Ar.18(1).113 (Blau & Hopkins 1985:431, 1. 30). Наличие алефа якобы должно быть примечательным, поскольку «другое употребления слова “Крит” в греческо‑еврейском источнике (т. е. T‑S 16.289 лицевая сторона, стр. 9. — Ю. К.) такой гласной не содержит» (Holo 2000: 5). Из этого делается вывод, что «протетический א в слове “Крит” указывает на арабское влияние на грекоязычное еврейское население Крита в период арабского владычества (ibid.). Аутвейт (2009: 196) полагал, что это объяснение неверное, но в детали не вдавался.

Для начала אַלַקְרִיטשִׁי (T‑S Ar.18(1).113) вряд ли хорошее сравнение для слова или слов из нашей рукописи, поскольку (1) тут перед топонимом есть арабский артикль, а у нас нет; (2) если бы это было существительное, не было бы причин вставлять шин, поскольку [ti] представляет собой легитимную фонетическую последовательность для арабского языка. אַלַקְרִיטשִׁי скорее нужно связать с прилагательным Κρητική «критский (т. е. квартал / рынок)», где шин отражает палатализацию последнего задненёбного звука. Если цади в еврейско‑арамейском твердо ассоциируется с эмфатическими согласными, то шин — логичный выбор для критского произношения с глухим альвео‑палатальным аффрикатом: [krititɕi]. Так лексема стала бы самым ранним примером этого явления, обычно незаметного в греческом или латинском написании (Holton et al. 2019: 194–198).

Стоит внимательнее посмотреть на то, что стоит перед топонимом «Крит». По словам Холо, «автор начал слово אִקרִיטִש и понял, что оно не влезет; тем не менее он продолжил на следующей строке» (2000: 11, n. 57). Однако заметно, что писец часто оставляет довольно много места слева и не делает попыток оправдать наличие левого поля. Очевидно, эстетика письма не особенно его беспокоила. Если бы он действительно не рассчитал пространство, он скорее продолжил бы на следующей строке с того же слова, которое он якобы безуспешно начал писать. Вместо этого 10‑я строка начинается с вав, а не с алеф. Более того, этот вав не примыкает к следующему слову, а за ним следует пробел.

Давайте предположим, что конец 9‑й строки плохо сохранился и его следует читать как предлагает Холо, то есть אי| ואִקרִיטִיש, или, может быть, лучше וי| ו אִקרִיטִיש. Поскольку ни одно слово в письме не переносится с одной строки на другую, после איוי должна быть какая‑то морфологическая граница. Поэтому у этой последовательности может быть много прочтений, например: [i|oikritis], [oi|oikritis], [ai|oikritis] [ai|vaikritis] и т. д. Как бы ни звучало это высказывание, по‑видимому, оно представляет собой серию междометий «Ой‑вей Крит!» — вполне подобающих восклицаний для человека, который жалуется, כאשר היה מקודם לא יש עתה.

Невозможно знать наверняка, помнил ли писец стандартное написание библейских жалобных восклицаний אוֹי, אִי, הוֹי, הִי и собирался ли он вообще написать ивритское слово, а не греческое или какого‑нибудь другого языка, ведь такие междометия легко заимствуются. Не добиться ясности еще и потому, что средневековая лексикография, как известно, совершенно не интересовалась междометиями. Однако с точки зрения еврейско‑греческого синтаксиса эта структура не представляет проблем, поскольку за междометием может следовать именительный или звательный падеж. Именительный / звательный Κρήτης (именно так, с –ς) после артикля / междометия широко представлен в ранней критской литературе, например в сочинении Η συμφορά της Κρήτης:

Ω Κρήτης, τρέμω να το πω εκείνο που τυχαίνει

О Крит, я с трепетом рассказываю о том, что случилось

(Mpoumpoulidis, стр. 171);

Κρήτης, από ‘σεν εξέβηκεν στον κόσμον όλη η φρόνα

Крит, от тебя исходит вся мудрость мира…

(стр. 195);

Η Κρήτης αποκρίνεται με ταπεινόν το σχήμα

Крит смиренно отвечает

(стр. 179).

Холтон и соавторы (Holton et al. 2019: 547) утверждают, что самые ранние примеры таких расширенных номинативов восходят к XV веку. С другой стороны, на с. 164 той же работы мы читаем, что это «явление (т. е. «подвижное ‑с». — Ю. К.) известно с XI века по документам из Южной Италии <…> и по‑видимому, не имеет географических границ. <…> Критские тексты особенно богаты примерами, и они действительно составляют характерную черту современного критского диалекта <…>». T‑S NS 324.1 совершенно точно старше XV века и может служить одним из первых примеров расширенного названия острова.

Похоже, пусть даже только из соображений «бритвы Оккама», не стоит предполагать наличие арабского явления там, где достаточно греческого. Обнаружение документа в Фустате не может само по себе доказывать знание писцом арабского языка или наличие у него каких‑то арабских связей, даже если Фустат и был предполагаемым местом назначения письма. Известно, что беженцы с Крита обосновались почти на всех островах в южной части Эгейского моря (Китира, Аморгос, Милос, Парос, Карпатос, Кипр и т. д.), не говоря уже о материке, и семья Моше изначально могла приехать в место, где не было еврейской общины и/или генизы, и им пришлось хранить письмо, пока не представилась возможность его утилизировать должным образом. Кусочек текста размером около 2 дм² можно было взять с собой куда угодно или даже хранить долгое время из сентиментальных соображений.

Вместо резюме

T‑S NS 324.1 представляет собой письмо, адресованное Моше Агурой (или Агурасом), профессия которого неизвестна, родственникам и, возможно, жене, чье имя не сохранилось. В нем видно влияние языка, на котором говорил автор (греческого), на иврит, но убедительных лингвистических доказательств его владения арабским нет.

Анализ следов языковой интерференции показывает, что terminus post quem написания письма следует отодвинуть, по крайней мере, на конец XI — начало XII века, а может быть, и позднее. Таким образом, несчастья, на которые жалуется Моше, могли быть вызваны восстанием Карика (1090–1092) или другим, менее известным событием, например особенно жестоким нападением пиратов или даже завоеванием Крита венецианцами у Византии в 1205 году.

Список литературы

Bekker, I. 1838. Theophanes Continuatus, Ioannes Cameniata, Symeon Magister, Georgius Monachus [Corpus scriptorum historiae Byzantinae]. Bonn: Weber.

Blau, Joshua, and Simon Hopkins. 1985. «A vocalized Judeo‑Arabic letter from the Cairo Geniza» Jerusalem Studies in Arabic and Islam 6: 417–476.

Boor, C. de. 1904. Georgii monachi chronicon, 2 vols., Leipzig: Teubner.

Burgmann, L. 1983. Ecloga. Das Gesetzbuch Leons III. und Konstantinos‘ V. [Forschungen zur byzantinischen Rechtsgeschichte Band 10]. Frankfurt am Main: Löwenklau Gesellschaft.

Cassuto, Umberto, and Elia Shmuel Hartom. 1943. Statuta iudeorum Candiae eorumque memorabilia [Taqqanot Qandiya we‑Zikronoteha]. Jerusalem: Mekitse nirdamim.

Corazzol, Giacomo. 2015. «Gli ebrei a Candia nei secoli XIV–XVI: l‘impatto dell‘immigrazione sulla cultura ebraica locale». PhD, Ecole Pratique des Hautes Etudes. http://www.theses.fr/2015EPHE4039.

DGE = Adrados, Francisco R., and Juan Rodríguez Somolinos. 1980–. Diccionario Griego‑Español (DGE). Madrid: Consejo Superior de Investigaciones Cientificas.

de Lange, Nicholas R. M. 1996. Greek Jewish Texts from Cairo Genizah. Tübingen: J. C. B. Mohr (Paul Siebeck).

Galliker, Julia L. 2007. „The Imperial Silk Workshop in Middle Byzantium.“ BA, Koç University.

Georgakas, Dimitrios I. [s.a.]. Modern Greek‑English Dictionary. Thessaloniki: Centre for the Greek Language. https://www.greek‑language.gr/greekLang/modern_greek/tools/lexica/georgakas/index.html

Gignac, Francis T. 1976. A Grammar of the Greek Papyri of the Roman and Byzantine Periods. Vol. 1. Milano: Goliardica.

Guy, J.‑C. 1993–2005. Les apophtegmes des pères. Collection systématique. Paris: Éditions du Cerf.

Hesseling, D. C. 1919. L‘Achilléïde byzantine [Verhandelingen der Koninklijke Akademie van Wetenschappen te Amsterdam. Afdeeling Letterkunde. Nieuwe reeks 19.3]. Amsterdam: Müller.

Holo, Joshua. 2000. «A Genizah Letter from Rhodes Evidently concerning the Byzantine Reconquest of Crete.» Journal of Near Eastern Studies 59 (1): 1–12.

—. 2009. Byzantine Jewry in the Mediterranean Economy. Cambridge: Cambridge University Press.

Holton, David, Geoffrey Horrocks, Marjolijne Janssen, Tina Lendari, Io Manolessou, and Notis Toufexis. 2019. The Cambridge Grammar of Medieval and Early Modern Greek. 4 vols. Cambridge: Cambridge University Press.

Huiling, Shu. 2015. «The Duality of Protection and Restriction: A Preliminary Study of Justinian’s Jewish Policy.» Nations of the world 5: 16–26 (in Chinese).

ILEG = Academy of Athens. 1933–. Ιστορικό λεξικό της Νέας Ελληνικής. [Historical Dictionary of Modern Greek]. Athens: Estia.

Jacoby, David. 2009. «The Jewish communities of the Byzantine world from the tenth to the mid‑fifteenth century: some aspects of their evolution.» In Jewish Reception of Greek Bible Versions, edited by Nicholas R. M. de Lange, Julia G. Krivoruchko and Cameron Boyd‑Taylor, 157–181. Tübingen: Mohr Siebeck.

—. 2010. «Jews and Christians in Venetian Crete: Segregation, Interaction, and Conflict.» In Interstizi: culture ebraico‑cristiane a Venezia e nei suoi domini tra basso Medioevo e prima età moderna, 243‑279. Roma: Edizioni di storia e letteratura.

Kiparsky, Paul, and Cleo Condoravdi. 2006. “Tracking Jespersen’s Cycle.” In Proceedings of the Second International Conference of Modern Greek Dialects and Linguistic Theory, edited by Mark Janse, Brian D. Joseph and Angela Ralli, 172–197. Patra: University of Patra.

Kontosopoulos, Nikolaos G. 2008. Διάλεκτοι και ιδώματα της Νέας Ελληνικής [Major and minor dialects of Modern Greek]. 5 ed. Athens: Grigoris.

Koukoules, Phaidōn. 1948. Vyzantinōn vios kai politismos [Life and culture of the Byzantines]. Athens: Institut français d’Athènes.

Kriaras, Emmanouil. 1955. Βυζαντινὰ Ἱπποτικὰ Μυθιστορήματα. Athens: Αetos.

—. (1969–). Λεξικό της μεσαιωνικής ελληνικής δημώδους γραμματείας, 1100‑1669. [Lexiko tis mesaionikis Ellinikis dimodous grammateias, 1100–1669]. Thessaloniki: Κέντρο Ελληνικής Γλώσσας.

Krivoruchko, Julia G. 2011. «Code‑Switching in Medieval Judeo‑Greek Texts from Cairo Genizah.» In Μελέτες για τις Νεοελληνικές Διαλέκτους και τη Γλωσσολογική Θεωρία. Studies in Modern Greek Dialects and Linguistic Theory, edited by Mark Janse, Brian D. Joseph, Pavlos Pavlou, Aggeliki Ralli and Spyros Armosti, 279–291. Nicosia: Research Center of Kykkos Monastery.

Kujanpaa, Alexandra Lee. 2016. «The Changing Place of Silk throughout Antiquity: From the Earliest Evidence in Aristotle to the Twelfth Century AD.» BA, University of Queensland.

Latte, K. 1953–1966. Hesychii Alexandrini lexicon, vols. 1–2, Copenhagen: Munksgaard.

LKNE = Institute for Modern Greek Studies [Manolis Triandafyllidis Foundation]. 1998. Λεξικό της κοινής Νεοελληνικής [Dictionary of Modern Greek]. Thessaloniki: Institute for Modern Greek Studies [Manolis Triandafyllidis Foundation].

LSJ = Liddell, Henry G., R. Scott and H. S. Jones (1925–1940, 1996). Greek‑English Lexicon with revised supplement. Oxford, Clarendon.

Minas, Konstantinos. 2004a. «Επιτατικά ουσιαστικά της μεσαιωνικής και νέας Ελληνικής.» In Μελέτες νεοελληνικής διαλεκτολογίας, 681–689. Αθήνα: Τυπωθήτω. Extended version of the paper first published in Ονόματα 9 (1984), 124–130.

—. 2004b. «Συμβολή στη μορφολογία των μεσαιωνικών και νέων ελληνικών επωνύμων.» In Μελέτες νεοελληνικής διαλεκτολογίας, 610–616. Αθήνα: Τυπωθήτω. First published in Ονόματα 8 (1984), 3–9

Mpoumpoulidis, F. K. 1955. «Η συμφορά της Κρήτης» του Μανόλη Σκλάβου. Κρητικό στιχούργημα του ΙΣΤ΄ αιώνος. Αθήνα.

Ortolá Salas, F. J. 1998. Florio y Platzia Flora: una novela bizantina de época paleólogica [Nueva Roma 6. Madrid: Universidad de Cádiz.

Outhwaite, Ben. 2009. «Byzantium and Byzantines in the Cairo Genizah: new and old sources.» In Jewish Reception of Greek Bible Versions, edited by Nicholas R. M. de Lange, Julia G. Krivoruchko and Cameron Boyd‑Taylor, 182–220. Tübingen: Mohr Siebeck.

Pichard, M. 1956. Le Roman de Callimaque et de Chrysorrhoé. Paris: Les Belles Lettres.

Rosenberg, H. 1914. «Die Statuten der Gemeinden auf der Insel Candia,» in Festschrift zum Siebzigsten Geburtstage David Hoffmann’s, ed. Simon Eppenstein, Meier Hildesheimer, and Joseph Wohlgemuth. Berlin: Louis Lamm, vol. 2, 267–280.

TLG = Thesaurus Linguae Graecae.

Tittmann, J. A. H. 1808. Iohannis Zonarae lexicon ex tribus codicibus manuscriptis, 2 vols., Leipzig: Crusius (repr. Amsterdam: Hakkert, 1967).

Tsouderos, Giannēs Euthyvoulou. 2001. Tropoi onomasias ki’ onomata anthrōpōn, atomika k’ epitheta, zōōn kl., me vasē tē sēmasia tous kai tēn katalēxē tous ap’ tous Homērikous chronous hōs to 1453 panellēnia kai stēn Krētē ap’ tēn emphanisē tēs katalēxēs ‑akēs s’ auta hōs sēmera. Rethemnos: [s.n.].

Sangin, M. A. F. 1936. Codices Rossici [Catalogus Codicum Astrologorum Graecorum 12]. Brussels: Lamertin.

Scheltema, H. J. and N. van der Wal, 1955‑1988. Basilicorum libri LX. Series A, vols. 1‑8. Groningen: Wolters.

Schmitt, J. 1904. The Chronicle of Morea. London: Methuen.

[Siakkis, Joseph]. Τα Εβραϊκά Ονοματεπώνυμα στην Ελλάδα από το αρχείο του Ιωσήφ Σιακκή. http://www.elia.org.gr/research‑tools/hebrew‑names‑in‑greece‑by‑Siakki/.

Wahlgren, S. 2006. Symeonis magistri et logothetae chronicon [Corpus Fontium Historiae Byzantinae, Series Berolinensis 44/1]. Berlin: De Gruyter.

Westerink, L. G. 1992. Michaelis Pselli poemata. Stuttgart: Teubner.

Оригинальная публикация: More on Moshe’s Laments: T-S NS 324.1