Материал любезно предоставлен Tablet

В детстве Герман Якубович наблюдал в канун Пурима, как его дедушка со свитком под мышкой гордо входит в шул — там в предвкушении дожидались молящиеся, — возвещая о скором переходе от дневного поста к вечернему веселью. Мегила Имеется в виду книга Эстер, часть Танаха. На Пурим ее читают вслух. — Здесь и далее примеч. перев. их семьи была одна‑единственная на весь Брод, местечко в предгорьях Карпат в тогдашней Чехословакии (ныне село в Закарпатской области Украины). Евреи составляли треть населения города. Кто был лесорубом, кто фермером, а были и такие, кто владел мельницей, мастерской и даже винокурней.

Герман — он родился в 1921 году — был старшим из пяти детей в семье Леопольда и Фанни Якубовичей, соблюдающих евреев. Пока Брод был в Чехословакии, евреям жилось хорошо. Чехи были терпимы и шли евреям навстречу: по пятницам даже назначали дополнительные поезда, учитывали, что перед шабатом поток пассажиров увеличится. Но в 1939‑м Брод отошел к Венгрии, и новые власти ввели антиеврейские ограничения. А к 1941 году десятки еврейских мужчин, в том числе Германа, мобилизовали в венгерские трудовые батальоны. Когда трудовым лагерем, где находился Герман, стали заведовать немцы, положение евреев еще ухудшилось.

Но к сентябрю 1944 года стали отчетливо слышны залпы советской артиллерии. На следующий день после Йом Кипура Герман и двое его друзей — терять им было нечего — сбежали в лес. Дружелюбные советские солдаты вывели их из прифронтовой полосы, а через несколько месяцев война закончилась.

Герман отправился домой, но не узнал родного Брода. Отец и мать? Их больше нет. Братья и сестры? Их нет — отправлены в Аушвиц. (Один брат, Якоб, выжил.) Нет и остальных евреев: а в 1941‑м в Броде их жили сотни четыре или около того.

Дом Якубовичей стоял пустой, все сколько‑нибудь ценное, похоже, разворовали. Но Герман знал, что Леопольд хранил ценности в закутке на чердаке. Полез наверх и был вознагражден за догадливость: он нашел фамильную мегилу (ошеломляющая находка!) и еще кое‑какие вещи, аккуратно завернутые в ткань. И явственно представил себе, как, несмотря на лихорадочные сборы перед высылкой в лагерь, его отец постарался понадежнее спрятать это сокровище.

Свиток рассказывал о том, как был предотвращен геноцид: драматичную историю Эстер, Мордехая и Амана в V веке до н. э., отделенном от Германа тысячами километров и несколькими тысячелетиями. Но свиток уцелел после другого геноцида, на этот раз почти что удавшегося, — мало того, разыгравшегося в местах, прекрасно известных семье Германа, и в столь недавнем прошлом, что на теле и в душе Германа еще сохранились его отметины.

Прожив два года в Мюнхене, где он учился на модельера, Герман добрался до Америки, мегилу взял с собой. Тут он наладил свою жизнь с нуля — схожий сюжет в биографии очень многих выживших и тем не менее в каждом случае уникальный. Вот путь Германа: он женился на вдове, тоже выжившей в Холокосте, у них родился сын, Герман обосновался в Куинсе, преуспел, стал фабрикантом женской верхней одежды, часто говорил с родными о мегиле, связывавшей его с утраченным миром. За несколько лет до своей кончины в 2000 году Герман отдал свиток на хранение сыну, Лену Джейкобсу.

«Ничего более надежного мне не пришло на ум», — сказал Лен Джейкобс, — голос его прерывался, — объясняя, почему в 2016 году он и его жена Джини решили передать мегилу в Музей Холокоста и центр толерантности и просвещения (HMCTE) в Сафферне (штат Нью‑Йорк, США).

Музей находится в округе Рокленд, округ этот по численности евреев превосходит все американские округа с населением больше 10 тыс. человек. Происхождение институции уходит корнями в 1980‑е годы — тогда у группы выживших созрел план, как поделиться своими историями со следующими поколениями. Они встретилась в кампусе Роклендского общинного колледжа. «Помещение предоставила библиотека, — говорит Андреа Виноград, нынешний исполнительный директор музея, — теперь он находится в кампусе колледжа. — Дизайнеры, строители и электрики — многие из них сами прошли через Холокост — работали, чтобы осуществить проект, бесплатно».

Затем в музей потекли экспонаты — как предметы повседневного обихода (например, фуражка солдата‑освободителя), так и священные (пара тфилин). Иногда анонимные дарители оставляли прямо на крыльце вещи, история которых неизвестна. Чтобы выяснить хотя бы место и время их изготовления, музейным сотрудникам приходилось предпринимать настоящие исследования.

Со временем музей разросся — стал успешным региональным просветительским институтом. Его ежегодно посещают более 10 тыс. человек, в том числе много студентов. Музей также активно сотрудничает с местными общинами меньшинств, организуя мероприятия на темы толерантности и нравственного мужества.

«Священные свитки Холокоста» — выставка, выстроенная вокруг фамильной реликвии семьи Джейкобсов, — самая новая музейная экспозиция. В нее вошли и другие вещи из собрания музея: сидур, тфилин и т. п., объединенные общей судьбой, — все эти свитки чудом спаслись из пекла.

Две фазы истории этой мегилы — до Холокоста и после Холокоста — разделяет рассказ о судьбе свитков вообще в годы войны. «Мы решили взять мегилу за отправную точку для изучения этой, более широкой темы», — говорит куратор выставки Джули Голдинг. Она полагает, что эту историю рассказывают редко.

В итоге что такое Холокост в общественном сознании? Перечень зловещих названий (Аушвиц, Дахау, Треблинка), одно‑единственное число (6 млн) и бесчисленные черно‑белые фото замученных евреев. Символ Холокоста — концлагерь в том же смысле, в каком символ Французской революции — гильотина: катаклизмы сведены к четким образам, чтобы проще было запомнить. Но такое упрощенчество опасно тем, что подробности — и многозначительные, и обыденно‑бытовые — оно нередко опускает.

Однако выставка «Священные свитки Холокоста» побуждает вглядеться в те грани хорошо документированной попытки геноцида, которые остаются в тени, если рассказывать «в общих чертах». Она открывает глаза на то, что нацисты стремились уничтожить не только евреев, но и иудаизм, не только народ, но и его основополагающие артефакты и традиции. По словам Элизабет Хоуп Мюррей, президента Международной сети исследователей геноцида: «Умерщвление культуры — сердцевина процесса геноцида».

Термин «геноцид» ввел в 1944 году польский еврей Рафаэль Лемкин, юрист и активист. «В определении этого явления он упомянул два элемента, — говорит Керри Уигэм, содиректор Института исследований геноцида и предотвращения массовых зверств при Бингемтонском университете. — Первый — варварство или физическое уничтожение. Второй — вандализм, уничтожение основ культуры этой группы».

Именно культура часто становится предметом нападок на ранних этапах геноцида: ее уничтожение — признак радикализации режима. Один из примеров — разрушение предметов культа в Хрустальную ночь.

Ученый Майкл Беренбаум, консультант «Священных свитков Холокоста», указал, что побуждало нацистов крушить еврейскую культуру. «Гитлеровское кредо расы господ зиждилось на идее, что выживают самые приспособленные к жизни, — поясняет он. — Нацисты верили, что высшая арийская раса переживет все остальные».

Это дарвинистское представление — полная противоположность понятиям справедливости и сострадания, основополагающим в еврейской традиции. Чтобы упрочить превосходство арийцев, рассуждает Беренбаум, те должны были обрушиться не только на евреев, но и на иудаизм, так как его учение несовместимо с идеологией, которая сулит победу сильнейшей группе.

Этим и объяснялась нацистская кампания целенаправленного и всестороннего осквернения святынь: свитки Торы сжигали, синагоги превращали в конюшни, надгробиями мостили улицы, из бережно хранимых пергаментов изготавливали ботинки и барабаны.

Чтобы задать систему координат, кураторы выставки подчеркивают, что в иудаизме к свиткам относятся благоговейно: например, сообщают, что еврейский закон обязывает всю общину 40 дней держать пост, если кто‑то уронит Тору. Это помогает понять, почему осквернение еврейских свитков нацистами так потрясало очевидцев. На стене можно прочесть слова выжившего в Холокост Зигмунда Тобиаса, вспоминавшего, как тлели в костре Торы: «Никогда не забуду, какой страх обуял мальчика шести лет: тогда он осознал, что нам повсюду грозит опасность».

Не хватает лишь прозорливых слов Генриха Гейне. «Там, где сжигают книги, в конце концов будут сжигать и людей», — написал немецкий поэт в 1823 году.

Знакомясь со «Священными свитками Холокоста», нельзя не задуматься о том, какая связь между людьми и их пожитками. Психолог Михай Чиксентмихайи считает, что существуют два разных вида жажды обладания материальными ценностями: «конечное», то есть стремление обладать чем‑то просто ради обладания, и «инструментальное», то есть желание обладать вещью, которая «служит мостиком между тобой и другим человеком или другим чувством».

Ко второй категории относятся предметы религиозного назначения: меноры, четки, молитвенные коврики. Особенно изобильны обрядовые предметы в иудаизме: шофары, коробочки для этрога, дрейдлы, тарелки для седера, бокалы для кидуша, коробочки для пряностей, сосуды для омовения рук, тфилин, талиты, коробки для пожертвований. И разумеется, все книги.

Ценность этих вещей в том, что они связывают своих владельцев с миром Б‑жественного, а очень часто и с их предками: подсвечники бубе Бабушка (идиш).
, Агада зейде Дедушка (идиш). , мезуза мамы и папы. Мы целуем Торы, храним тфилин в вышитых мешочках, кладем книги стопками в строго установленном порядке: самые священные — сверху. Еще и потому так больно было видеть (и даже вспоминать спустя десятки лет), как рвут в клочья сидуры, топчут тфилин и жгут Торы.

Судьба свитков в Холокост во многом сходна с судьбой евреев. И те, и другие пострадали: и свитки, и евреев забирали, «вносили в списки», подвергали надругательствам, а потом уничтожали. Есть сходство и между последующими событиями: Торы переписали и освятили заново, семьи и общины возродились.

Все это бережно отображено на выставке в музее в Сафферне. Особое внимание в экспозиции уделяется тому, как евреи в самые страшные времена берегли религиозные тексты: прятали их в подполах и на кладбищах, брали с собой, когда поезда увозили их в неизвестность. В итоге это и есть суть выставки — рассказ о прочной связи народа с его манускриптами. Она помогает нам увидеть жертв, когда они еще не были жертвами, — разглядеть в них людей, у которых свои характеры, верования и дорогие сердцу вещи. А также рассказывает о сокрушительном ударе по культуре, ее уцелевших обломках и ее живых, несмотря ни на что, традициях.

Что касается свитка, который стал центром всей выставки, его текст впечатляет: черные глянцевые буквы ничуть не поблекли. Слова свитка рассказывают историю о том, как люди выжили. Другую, уже одним своим присутствием, рассказывает — и мы можем его увидеть — сам свиток.

Оригинальная публикация: A People and Its Parchments