Материал любезно предоставлен Jewish Review of Books

Вот новейший образчик «параноидального стиля в американской политической жизни»: сторонники конспирологической теории, за которой закрепилось название QAnon, распространяют слухи, что разветвленная тайная клика демократов и голливудских тузов задумала похищать и убивать детей с целью питья их крови. Миф возник в 2016 году из истории про «Пиццагейт» — утверждений, что Хиллари Клинтон руководила шайкой педофилов со штаб‑квартирой в совершенно невероятном месте — некоей вашингтонской пиццерии. Но там, где обсуждаются фантазии о ритуальных убийствах, вот‑вот непременно всплывет тема евреев — и действительно, в некоторых из этих вампирских саг фигурирует в качестве заметного персонажа Джордж Сорос.

В исторических корнях этих клеветнических измышлений кровавый навет затаился незримо; одержимость темами похищения и убийства детей у сторонников QAnon вполне могла бы развиться (и в основном действительно развивается) без упоминаний о евреях. Следовательно, прежде чем обратиться к важности кровавого навета в еврейской истории, мы должны припомнить, что опасения за безопасность детей — вполне естественное чувство, даже если подобные тревоги могут давать метастазы в форме сумасбродных фантазий. Давайте вспомним случившуюся в начале 1990‑х эпидемию ложных обвинений в отношении детских садов и яслей, где над маленькими воспитанниками якобы совершались сатанинские ритуалы. И вот вам мрачное напоминание о кровавых наветах средневековья и раннего Нового времени: некоторых обвиняемых по этим делам приговорили к длительному тюремному заключению.

Мишенью первых обвинений в ритуальных убийствах были не евреи, а ранние христиане: то, что они праздновали смерть Иисуса и символически «пили его кровь», наталкивало некоторых язычников на предположение, что христиане и впрямь совершали убийства и пили кровь своих жертв. Только в XII–XIII веках — о конкретных причинах историки спорят до сих пор — эти обвинения переадресовали евреям. В 1144 году в английском городе Норидж на пасхальной неделе убили мальчика по имени Уильям, и тогда евреев — как представляется, впервые в истории — обвинили в убийстве невинного христианского ребенка в ритуальных целях. Погибшего объявили святым (позднее это станет распространенной практикой), причем начало его почитанию положили чудеса — такие, как благоухание его мертвого тела. Подобные обвинения сделались способом воспроизвести, «разыгрывая в лицах», страсти Христовы, особенно в дни Пасхи, а также (возможно, отнюдь не по случайному совпадению) сделать свои края местом паломничества, приносящим барыш.

Спустя 100 лет в Фульде в Германии и в Вальреасе в Провансе этот вымышленный ритуал дополнили кровью: теперь евреев обвинили в том, что для различных надобностей — таких, как выпечка мацы или заживление ран после обрезания, — им нужна христианская кровь. Евреев Нориджа спас от судебной ордалии В Средние века — испытание подсудимого физическими муками (считалось, что, если подсудимый невиновен, он не будет испытывать боли и останется невредим). — Здесь и далее примеч. перев.
местный шериф, отчасти ради их собственной безопасности поместив под стражу в замке Норидж, но евреям Фульды, Вальреаса и прочих европейских городов и городков посчастливилось меньше. Некоторых убили разъяренные толпы, других казнили после судебных процессов, в ходе которых обычно применялись пытки; такой ход событий стал типичным.

Поверье о необходимости крови для еврейских обрядов включало в себя предположение, что евреи воспроизводят питье крови Христовой, происходящее при таинстве евхаристии, — но воспроизводят в дурных и даже дьявольских целях. Хотя кровавый навет уходил корнями в христианство, он заодно обвинял евреев в том, что они якобы практикуют то, что идет вразрез с предписаниями иудаизма: ведь на самом деле иудаизм запрещает употреблять кровь в пищу. Это обвинение схоже со средневековыми картинками, где евреев изображали сосущими молоко у свиней и совершающими с этими животными гнусные половые акты: это был еще один случай неприкрытого выворачивания наизнанку предписания иудаизма. Собственно, для антисемитизма — хоть средневекового, хоть современного — типичны утверждения, что «реальные» евреи занимаются эзотерическими практиками, представляющими собой полную противоположность «официальному» иудаизму. Своей силой миф обязан поверью, согласно которому евреи участвуют в тайном заговоре и, заметая следы, притворяются, будто делают нечто противоположное и верят в нечто, противоположное правилам этого заговора.

В Средние века кровавый навет процветал в качестве локального мифа, но не в качестве мифа, укорененного в том, чему учила церковь. В XIII веке Ватикан твердо раскритиковал обвинение в ритуальном убийстве, многократно заявив, что евреи не употребляют в пищу какую бы то ни было кровь. Хотя в последующие столетия эта динамика оставалась более или менее прежней, в раннее Новое время — а ему посвящен занимательный, основанный на глубоких исследованиях исторический труд Магды Тетер, — произошла почти скрытая перемена, которая дала этим локальным силам возможности для куда более яростного самоутверждения.

Blood Libel: On the Trail of an Antisemitic Myth
Magda Teter
Harvard University Press, 2020. 560 p.

Кровавый навет Cредневековья и раннего Нового времени изучали несколько блестящих историков, особенно Гэвин Лангмьюир, Мири Рубин и Р. По‑чиа Шиа. Тетер — она исследует еврейско‑христианские отношения в Польше раннего Нового времени — опирается на их труды, но также имеет сказать кое‑что новое. Она, как и Шиа, уделяет большое внимание случаю кровавого навета в 1475 году в Тренте Трент в Средние века также назывался Тридент. В наше время — Тренто. (Италия), где в канале под домом одного еврея нашли мертвое тело маленького мальчика по имени Симон. Она убедительно доказывает, что это дело стало «поворотным пунктом», превратившим средневековый кровавый навет в то, чем он стал в раннее Новое время. Географическое положение Трента на границе, южнее которой простиралась Италия, а севернее — Священная Римская империя, стало одним из ключевых факторов. Если в Италии и особенно в Ватикане церковные иерархи, действуя сообразно средневековому прецеденту, остудили горячность обвинений в ритуальном убийстве, то воинственный Йоганнес Гиндербах, германский князь‑епископ Трента, рьяно ратовал за пытки и казнь евреев, заподозренных в преступлении, а затем организовал ураганную пропагандистскую кампанию в связи с этим делом. Гиндербах преследовал две взаимосвязанные цели: очернить евреев и обзавестись святым, который привлек бы в Трент паломников. Из‑за своих действий Гиндербах вступил в нешуточную битву с Ватиканом, который, следуя средневековому прецеденту, склонялся к тому, чтобы защитить евреев. Но после трентского дела Ватикан стал проявлять куда бóльшую нерешительность, когда от него требовалось сыграть ту же роль, что и в Средневековье.

Вдобавок (указав на это, Тетер вносит в исследования огромный вклад) восприятие и распространение [фейковых] новостей об этом событии кардинально изменились благодаря новой технологии — книгопечатанию. Гиндербах и другие авторы наводнили рынок Германии и Польши описаниями дела и иллюстративными материалами: Тетер называет это «изощренной кампанией мультимедийной пропаганды». Некоторые из этих описаний циркулировали даже в ХХ веке. Тетер показывает, как немецкие версии трентского дела проникли в Польшу и, на ее взгляд, стали одной из основных причин многочисленных кровавых наветов, имевших там место в XVI–XVIII веках. Одно из наглядных свидетельств далекого эха трентского дела можно найти в более чем 1300 километрах от современного Тренто, в польском городе Сандомир — фрески внутри церкви рассказывают историю об убийстве маленького Симона, донося ее даже до неграмотных.

В XVI веке в Центральной Европе стало меньше дел о кровавых наветах, но в тот же период в Польше их число увеличивалось. Возможно, веру в такие мифы отчасти пошатнула Реформация (протестанты отвергли обряд святого причастия, а значит, реже фантазировали о том, что евреи якобы тайно совершают сатанинское «антипричастие»), но в католической Польше этого развенчания мифов не происходило. Кроме того, с подъемом христианской гебраистики все больше людей из интеллектуальной элиты Центральной Европы знали, что на самом деле евреям запрещено употреблять кровь в пищу. В Польше, где циркулировало лишь несколько христианских трактатов об иудаизме, доступ к таким знаниям был узким. Но и сама католическая церковь претерпела важные перемены, подтолкнувшие ее в обратном направлении. В 1583 году Ватикан разрешил считать Симона Трентского мучеником, а в 1588‑м одобрил его культ, хотя Симона так и не канонизировали официально. Папы больше не выступали с громкими публичными заявлениями в защиту евреев, и эта перемена, должно быть, повлияла на обстановку в Польше. Тетер проделала умелую работу, перерывая архивы Ватикана, чтобы составить одно из самых доскональных описаний этой папской политики, приобретавшей все более антиеврейский характер.

В 1755 году папа Бенедикт XIV поддержал культ Андреаса Окснера фон Ринна — мальчика, умершего в XV веке; виновниками его смерти, если верить местному фольклору, были евреи. На сей раз, кардинально изменив прежнюю политику, папа заявил, что евреи действительно совершали ритуальные убийства. Но одновременно с этим кардиналу Лоренцо Ганганелли поручили составить доклад о подобных предполагаемых преступлениях. Кардинал, разделяя позицию, которая излагалась в авторитетных суждениях католиков Средневековья, решительно отверг саму идею того, что евреи нуждаются в крови христиан. Интересно, что Ганганелли, как и другие церковники, отвергавшие кровавый навет, руководствовался не филосемитскими соображениями, а противоположными причинами: описанные выше обвинения, а также судебные процессы с применением пыток и жестокие казни были помехой для обращения евреев в христианство. Но, как демонстрирует Тетер, доклад Ганганелли запрятали подальше в архив, а всплыл он по чистой случайности лишь в конце XIX века, когда Центральную Европу захлестнула новая волна кровавых наветов.

Поскольку Тетер занимается историей евреев, ей интересны и отклики евреев на историю таких обвинений. Тетер указывает, что, как ни странно, чаще других к теме кровавого навета обращались авторы‑сефарды, хотя почти все случаи кровавых наветов происходили в мире ашкеназов. В таких текстах, как «Шевет Йеуда» Соломона Ибн‑Верги, рассказы о таких обвинениях обычно завершаются торжеством евреев. Например, Ибн‑Верга приводит слова агентов короля Альфонсо, отряженных расследовать покушение на ритуальное убийство: «В прошлом году они таким же образом тоже обвиняли [евреев], но это оказалось ложью». Когда авторы‑ашкеназы все‑таки обращались к теме навета, они, наоборот, обычно подчеркивали, что пострадавшие евреи — это мученики и, следовательно, дублируют, как в зеркале, детей‑мучеников из навета. Например, Адиль Кикинеш из Дрогобыча, лжесвидетельствуя против себя, созналась, что якобы подговорила свою служанку‑христианку убить мальчика‑христианина, чтобы добыть кровь для мацы на Песах. Непоколебимо заботясь о благопристойности, она попросила дать ей булавки, чтобы приколоть юбку прямо к ногам, — боялась, что иначе по дороге на казнь юбка может задраться, и тогда зеваки увидят ее ноги. Своим ложным признанием она спасла свою общину, и на ее надгробии начертали похвалу: «Святая и чистая женщина, она возвеличила великое имя и отдала свою душу за весь Израиль».

Написанная Тетер история кровавого навета заканчивается, по сути, в XVIII веке и не пытается объяснить, почему в 1880‑х годах вновь зазвучали обвинения; кульминацией той волны стало печально известное дело в Киеве в 1911–1913 годах, когда Менделя Бейлиса обвинили в убийстве христианского мальчика ради крови. Присяжные оправдали Бейлиса, но заявили, что подобные ритуальные убийства имели место на самом деле. Суд над Бейлисом обычно считают последним в череде современных судебных процессов по делам о ритуальных убийствах. В Германии в период Веймарской республики попытки дать навету вторую жизнь обычно выливались в то, что евреи брали реванш над своими обвинителями, подавая на них в суд иски за клевету. В нацистский период Юлиус Штрайхер, издатель полупорнографического «Штурмовика», попытался превратить тему ритуальных убийств в неразрывную часть нацистского антисемитизма и даже возродил иконографию Симона Трентского, но эта идея так и не нашла подлинного отклика. Нацисты находили более полезным обвинения еврейских мужчин в том, что они помешаны на «растлении» арийских женщин. По причинам, о которых нам остается лишь догадываться, новые, расовые антисемиты исступленно интересовались скорее версией о том, что евреи вливают свою нечистую кровь в жилы христиан, чем идеей высасывания евреями крови у христиан.

Однако, как объясняет нам Элисса Бемпорад в своей выразительной и захватывающей книге, кровавый навет и ритуальное убийство, так сказать, восстали из мертвых в Советском Союзе и на «кровавых землях» Термин «кровавые земли» используется в англоязычной историографии для обозначения территорий в Восточной Европе и Балтии, которые в ХХ веке были местом боевых действий и других трагических событий и неоднократно переходили из рук в руки. , пострадавших от Холокоста. Она пишет:

Динамику насилия, которое было развязано в годы Второй мировой в восточноевропейском регионе, включавшем территории нынешней Украины, Белоруссии и России, трудно уяснить, не учитывая историческое насилие и воспоминания о насилии, которые были отличительной приметой евреев. «Наследие крови» играло главную роль в резне, жертвой которой пало европейское еврейство, и сделало появление «кровавых земель» весьма вероятным.

Бемпорад задается целью пройти по следам этого «наследия крови». При царизме кровавые наветы часто были связаны с погромами, то есть с насильственными действиями толпы, и Бемпорад утверждает, что волну погромов во время Гражданской войны в России в 1918–1921 годах (она затмила своим размахом погромы XIX века) невозможно понять, не уяснив, какими живучими были мифологические поверья о евреях, в том числе кровавый навет. Миф об иудеобольшевизме подливал масла в огонь. Собственно, одна из самых сильных сторон книги — напоминание о том, как память о погромах откликалась в сознании советских евреев и порождала лояльность режиму, который вначале объявил антисемитизм преступлением. По удачному выражению Бемпорад, погромы стали «памятными местами» как для советских евреев, так и для власти. Первое советское правительство посадило в тюрьму прокурора, который вел дело Бейлиса, и казнило Веру Чеберяк, которая в действительности убила мальчика.

Legacy of Blood: Jews, Pogroms, and Ritual Murder in the Land of the Soviets
Elissa Bemporad
Oxford University Press, 2019. 252 p.

Однако в 1920‑х и даже в 1930‑х годах в России сохранялась вера в то, что евреи используют кровь в ритуальных целях. Обвинение, предъявленное в 1937 году в Минске, как считает Бемпорад, могло быть отчасти вдохновлено россказнями о несусветных заговорах, походившими на обвинения на судебных процессах в ходе сталинских репрессий. Как‑никак, если пламенных большевиков можно обвинить в шпионаже на западные державы, почему евреи не могут быть замешаны в ритуальных убийствах? А поскольку советские власти запретили обрезание и ритуальный забой скота, евреи, возможно, продолжали отправлять другие, лучше засекреченные обряды. Впрочем, в 1920–1930‑х годах эти обвинения никогда не достигали большого масштаба и, главное, редко провоцировали погромы.

Тем не менее нападения на евреев — насильственные действия того рода, которые при прежней власти заслужили бы название «погром», — иногда случались. Это особенно верно для Львова, летом 1945 года после его освобождения Красной армией.

Этнические поляки и украинцы подстрекали к бунтам, обвиняя евреев (те возвращались в свои дома после того, как провели военные годы в эвакуации в Средней Азии) в ритуальном убийстве и каннибализме. Хотя советские органы власти первое время арестовывали тех, кто выступал с такими утверждениями, весной 1946 года власти сняли обвинения с этих лиц, сославшись на «недостаток доказательств».

То, что советская власть не отдала под суд львовских погромщиков‑антисемитов, было одним из признаков поворота в сторону антисемитизма. Печально известное «дело врачей» 1953 года, когда Сталин обвинил группу врачей, в большинстве евреев, в заговоре с целью убийства советских лидеров, стало кульминацией целой череды сфабрикованных обвинений и политических убийств, жертвами которых стали евреи, в том числе идишские писатели. Бемпорад внесла свой вклад в исследование этой хорошо известной истории, показав: вера в то, что еврейские врачи травят детей ядом, к тому времени уже была широко распространена в народе, так что в «деле врачей» антисемитизм верхов сливался с антисемитизмом низов. И действительно, многие из этих конспирологических теорий представляли собой всего лишь секуляризированные версии многовекового кровавого навета. Даже смерть Сталина, положившая конец «делу врачей», вряд ли рассеяла веру в такие мифы в последующий период в СССР и пришедших ему на смену посткоммунистических государствах.

Живучесть таких поверий в СССР, даже вопреки тому, что с ними боролась государственная пропаганда, заставляет задуматься о причинах и механизмах их сохранения. Магда Тетер убедительно доказывает, что истории о Симоне Трентском, распространявшиеся в ранних печатных книгах, не дали идее кровавого навета угаснуть и занесли ее в Германию и Польшу. Но собранные Бемпорад материалы о более недавней истории указывают на важную роль народных поверий, которые передаются из уст в уста и, точно неистребимые бациллы, могут выжить даже во враждебной среде (как выжил кровавый навет в Средние века, когда его снова и снова опровергал Ватикан). История кровавого навета должна учитывать оба пути передачи — и литературный, и устный.

Кроме того, мы имеем обыкновение сосредоточиваться преимущественно на кровавых наветах против евреев; а евреи, несомненно, были основными — на протяжении наиболее долгого периода — жертвами этих леденящих кровь фантазий. Однако такие злокозненные поверья представляют собой, что называется, «пустые знаки» «Пустой знак» в философии постмодерна — термин, используемый для характеристики понятий, которые называют несуществующие предметы и не имеют устоявшегося смысла. . Они могут тянуться шлейфом за женщинами, которых обвиняют в колдовстве, а могут — даже за палачами (в Европе раннего Нового времени на ремесло палача было наложено табу).

Одна из самых значительных систем аргументов, призванных защитить евреев от современного кровавого навета, была выдвинута в труде Германа Штрака «Еврей и человеческое жертвоприношение», выдержавшем в 1891–1900 годах восемь изданий и переведенном на много языков. Штрак вознамерился реабилитировать евреев, сняв с них обвинения, изложенные в кровавом навете, но заодно он показал, какое множество странных и жутких поверий, связанных с кровью, можно найти в народной культуре всей Европы и других частей света. Из этой более широкой группы верований кровавый навет и черпал свою страшную энергию.

Истории о тайных ритуалах с питьем крови, рассказываемые приверженцами QAnon, — всего лишь очередное воплощение этого старого и омерзительного мифа.

Оригинальная публикация: Blood Delusion