Как-то я обратил внимание на интонацию легкого пренебрежения, с которой Солженицын в своей давней статье «Наши плюралисты» оценивал «дело врачей» и «космополитов» на фоне акций уничтожения, захватывавших миллионы жертв. Читая книгу Алексея Арцыбушева «Милосердия двери» Москва, ЗАО «Духовная Нива», 2005 , я нашел неожиданную поддержку своей мелочной придирчивости.

Автор провел в воркутинском лагере как политзаключенный шесть лет, после чего вышел в бессрочную ссылку. То есть является свидетелем, вызывающим не меньшее доверие, чем автор «Архипелага». Начало «дела врачей» застает его в Инте (Коми АССР), под строгим административным надзором, без права выезда. Вот что он пишет о конце 1952 года.

«Для успешного осуществления «светлого будущего» требовалась новая кровь, новые жертвы. На сей раз «изверги рода человеческого – врачи». Газеты наполнены проклятиями… Левитан трагически сообщает миру о новых признаниях… Летучие митинги на заводах требовали смерти: «Кровь их на нас и на детях наших!»»

В описании Арцыбушева с убедительностью неопровержимой возникает картина не просто новой истребительной акции и не еще одного приступа паранойи у Сталина, а нарушения самих основ человеческого существования. Известно, что в детективном романе не убивают полицейского: некому будет ловить преступника. Но еще более непреложный запрет, и уже в масштабе не литературного жанра, а высшего замысла мироустройства, лежит на убийстве врача: некому будет спасать от смерти. «Дело врачей» выходило из рамок обычных репрессий так же, как, скажем, не укладывалась атомная бомба в рамки обычного процесса вооружений.

Еще в начале книги, рассказывая о первой ссылке – мальчишкой – вместе с матерью в Муром в 1930 году, Арцыбушев описывает безвыходное положение, в которое они попали. Жилья ли искала мать, работы ли, везде, узнав, что она ссыльная, перед ней захлопывали дверь. Далее следует обычная фраза: «Мир не без добрых людей», – а затем довольно ошеломляющий абзац: «Товарищи антисемиты! Дверями хлопали такие же русские, как и мама! А еврей пожалел ее и дал работу! Да не он один. Так что нечего травить и валить на них все наши беды. В них виноваты мы сами! Нечего пенять на зеркало… А сколько я в самые отчаянные моменты своей жизни видел от них добра и помощи, об этом потом».

Еврей на это фыркнет: не надо нам вашей примитивной защиты. «Товарищ антисемит» скажет: эко дело! еще один подкупленный евреями – да и проверить надо, сам ли не из них… Поскольку мы живем в стране, где расизм изжит, как говорил популярный литературный герой, «целиком, но не полностью», прямо с проверки и начнем. Со всей строгостью незабвенных геббельсовских времен, ибо никаких сомнительностей или умолчаний «товарищи» нам не простят.

Не без удовольствия карабкаюсь по генеалогическому древу. Род Арцыбушевых известен с начала XVI столетия, один из них выбирал царем еще Михаила Федоровича. Дед с отцовой стороны – нотариус Его Императорского Величества. Мать – из графского рода Хвостовых (XIII век), дочь министра юстиции и внутренних дел в правительстве Николая II. Мать матери – также графиня, черногорских кровей. (Если кто в этом месте оживится: во, во, во! – напоминаем: черногорцы, южные славяне, присягавшие на верность русскому царю.) От нее автор унаследовал горячий нрав, а также живое лицо, большие глаза, пышные губы и несколько торчащие уши. Понимаете, о чем я? Если не до конца, перепишу один из эпизодов книги.

«Прибежал я [как дежурный лагерный фельдшер] за шприцами в амбулаторию, а санитар полы драил в приемной. Бегу не разбираясь, где мыто, где не мыто, человек умирает. Слышу, мне в спину санитар: «Ишь разбегался, жид пархатый!» Я – шприцы на лавку, спокойно подхожу, беру у него из рук швабру, он отдает. Я ему этой шваброй вдоль хребта раза два протянул, молча взял шприцы и ушел».

Если теперь все разобрались, приведу еще один диалог, дело происходит уже в «навечной» ссылке. «Не нужен ли вам кто-нибудь?» – спросил я начальника паровозного депо. Наум Высотский, такой же вечноссыльный «троцкист», внимательно посмотрел на меня: «Мне нужен сторож, ночной». – «А жить есть где?» – «На старой водокачке. Ты тоже на цепи?» – «Как все». – «А как твоя фамилия?» – «Арцыбушев Алексей». – «А отчество?» – «Петрович». – «Что ты Алексей, я могу поверить, но что ты Петрович, не верю. Ты аид?» – «Нет, я русский». – «Не верю». – «А какой смысл мне врать?» – «Нет, ты все же аид. Ну ладно, пиши заявление». Тундровый ландшафт, лютые морозы, снег по крышу, ночь создают картину троглодитского периода человечества. Но описание Арцыбушевым общественных и личных связей, сложившихся в городе Инте, вызывают в представлении читателя скорее образ античного поселения. Человек в нем стоит того, чего он стоит. Есть слой начальства, патрициев – и основная масса, плебеев. Принцип жизни – один: сам живешь, и другому дай. Поздние предубеждения, воспитанные цивилизацией, кастовые и национальные, играют здесь третьестепенную роль, если вообще играют. Литовцы-медики, узбек Гулям с ножом в руке, японец Танака-сан, бормочущий «касмар, касмар, касмар» (кошмар), юноша-баптист Ваня Саблин, безропотно умирающий, бендеровцы, поющие «Вечерний звон», евреи в чунях, жарко обсуждающие: «Вы слышали, космополитов гребут лопатой», – это людная агора какого-нибудь эллинского города. Все ведут себя натурально, без «политики».

И среди них сам рассказчик. Православный славянин: яркий, энергичный, авантюрного склада, никак не сказать, что примерный, но веры жаркой, неподдельной. За нее сел, за нее и мучили. За все, не исключая тюрьмы, благодарил Б-га. О происходящем судил как о происходящем с ближними, а не с представителями историко-политических процессов. Отчего его суждения в особенности подлинны.

(Опубликовано в газете «Еврейское слово», №286)