5 декабря не стало кинопродюсера Марка Рудинштейна.

Продюсер, а временами актер, и много лет — одна из самых деятельных и ярких фигур в отечественном кино, Марк Григорьевич Рудинштейн вошел в историю прежде всего как создатель «Кинотавра». Который был, конечно, не просто фестивалем: в стране, где в 1990 году, к моменту его рождения, киносъемочный процесс почти сошел на нет. Это был независимый негосударственный кинофестиваль, единственный, который поддерживал в России отечественное кино.

Остроумный, бесстрашно прямолинейный, не стеснявшийся едких формулировок одессит, Рудинштейн имел понятные в его случае наполеоновские амбиции: «Нам, мужчинам маленького роста, чтобы нравиться женщинам, надо что‑то сделать, чтобы они нас заметили». И он таки сделал. Когда человек умирает и живые современники принимаются взвешивать на собственных весах заслуги и промахи усопшего, первые редко перетягивают, потому что людей, создавших что‑то заметное, единицы. Но Марк Рудинштейн был как раз таким.

Впечатляют уже его первые продюсерские находки — «Катафалк», дебют Валерия Тодоровского, «Гамбринус» Дмитрия Месхиева, «Собачий пир» Леонида Менакера, за который Наталья Гундарева получила приз в Монреале и «Нику», «Самоубийца» Валерия Пендраковского, по пьесе Эрдмана. Все эти фильмы — и не только они — были сняты продюсером Рудинштейном в 1990 году. В конце 2000‑х он признавался, что если бы и стал еще что‑то снимать, то «Поминальную молитву» по рассказам Шолом‑Алейхема.

Казалось, ирония заменяла ему красоту и бицепсы атлета. «Как XXI век проведу? В основном в гробу», — отвечал Рудинштейн. Он говорил афоризмами: «Сейчас все интеллигентно думают о творчестве, причем каждый о своем». Это о пертурбациях 2008 года в Союзе кинематографистов. О блокбастере эпохи 2000‑х: «Показал же “Ночной дозор”, что можно любой позор продать за хорошие деньги». И вот еще: «Никита — кристально безнравственный человек». Сказано о персонаже, который однажды заявил о об отце «Кинотавра», что «дворняге никогда не стать породистой собакой».

Тот же всесильный режиссер отменил своим вмешательством последний проект Марка Рудинштейна — кинофестиваль на Дворцовой площади, в который продюсер вложил все 2,5 млн долларов, вырученные в 2004‑м от продажи Александру Роднянскому «Кинотавра».

Петербургский фестиваль, придуманный Рудинштейном еще в середине 1990‑х, при подписанных тогда же документах на его организацию — подписанных еще мэром Собчаком и директором Эрмитажа Пиотровским, который стал возмущаться посягательством на главную площадь города много позже, — был отменен именно под натиском Михалкова. Он заявил, что не может быть в одной России двух кинофестивалей класса А, под первым подразумевая ММКФ. «Если бы мне было тогда лет 40…» — сожалел Рудинштейн, имея в виду, что тогда бы он смог подняться. Но петербургский фестиваль, разрекламированный и шумно презентованный в Каннах, уже «съевший» миллионы, отменился, когда продюсеру было 60. Всю жизнь возрождавшийся как феникс, на этот раз Рудинштейн попал с тяжелым диабетом в больницу. И, запертый там на месяцы, стал писать мемуары, которые ряд звезд российского экрана ему не захотели простить.

Фрагментарно опубликованные в 2010 году в «Караване историй», эти воспоминания стали поводом для многих претензий к автору. Рудинштейна обвиняли прежде всего в том, что он якобы «оттоптался» на памяти умерших, хотя в момент написания книги все герои еще были живы. Но нашлись и те, кто остался ему, несмотря ни на что, благодарен.

«Фестиваль долго держал на плаву отрасль. Марк Рудинштейн просто спасал кино», — прокомментировал его смерть Сергей Урсуляк, попавший впервые на «Кинотавр» неизвестным режиссером. Там состоялись премьеры его «Русского рэгтайма» и «Сочинения ко Дню Победы», в качестве председателя жюри Рудинштейн присудил его «Долгому прощанию», снятому по повести Юрия Трифонова, один из призов «Кинотавра». И та же картина получила два «Золотых овна» — кинопремию, которую вручали отечественным кинематографистам, избранным на основе журналистского голосования (по аналогии с американским «Золотым глобусом»).

«Золотого овна» основал в 1992 году и вручал до 2006‑го в несуществующем сегодня киноконцертном зале «Зарядье» тот же Марк Рудинштейн. В 1998 году награда обрела статус национальной и присуждалась уже Гильдией киноведов и кинокритики. Гильдию возглавлял Мирон Черненко, автор выдающейся книги «Красная звезда, желтая звезда» — единственного в своем роде исследования, посвященного еврейскому кино в СССР. После смерти Мирона Марковича «Золотой овен» превратился в «Белого слона» и с февраля 2021 года утратил связь с критическим сообществом. А теперь не стало и Марка Григорьевича, который давно все понимал про себя и дело своей жизни. «Мы — вымирающее поколение, у нас нет будущего. Самое интересное в нас — это наше прошлое», — признавался он, имея в виду времена, когда можно было всерьез рассуждать о независимости российского кино. И когда впервые на отечественном экране позволили «светиться» еврейским лицам. Одним из них и стал Марк Рудинштейн, сыгравший немало ролей, от эпизодов до довольно больших.

Он и учился сначала в ГИТИСе (на режиссера) — поступил, имея направление из армии. Но вылетел, просидев около 250 дней на «губе»: его просто отчислили. Потом поступил в Щукинское училище — но тут собрался в Израиль старший брат. В голландское посольство, представлявшее тогда в СССР Израиль, брат идти побоялся, вместо него пошел Марк — и назавтра был исключен с третьего курса, хотя уже был расписан дипломный спектакль, который он должен был ставить в «Современнике». Можно было сказать: «Какой шлимазл!» Если бы это не был Марк Рудинштейн, чья биография с самого начала была наполнена событиями, которые не каждый способен безболезненно пережить.

Он появился на свет 7 апреля 1946 года в семье директора магазина «Военная книга» Израиля (Касрыля) Григорьевича и Таубы Исааковны Рудинштейн. «По идее, я должен был быть Касрыльевичем. Когда в 1949 году образовалось Государство Израиль и “вождь всех времен и народов” Сталин его поддержал, отца стали дразнить Израилевичем. Как раз тогда же, в сорок девятом, в Советском Союзе началась замена паспортов. Папе захотелось сменить имя. Так я стал Израилевичем». Но когда в 1967‑м, после Шестидневной войны, Марка призвали в армию, за Израилевича ему досталось отдельно, и он взял отчество в честь деда. Хотя в паспорте осталось старое.

Рудинштейн рассказывал, как жил до 1953 года в самом хулиганском районе Одессы: «Кого там только не было — и бандиты, и наркоманы. Меня били до 5‑го класса “за фамилию”». Как был голод — «первая конфета в семь лет». Как в 14 лет вместе с товарищами попался на бульваре с ножичками и угодил в колонию, откуда его вытащил отец — сначала ортодоксальный коммунист, потом ярый антисоветчик. В 14 лет Марк уехал один в Николаев и пошел работать на судостроительный завод судосборщиком 3‑го разряда. Оставив надежды на театральное образование (диплом по экономической специальности Рудинштейн получил только в 1992‑м), Марк стал администратором организации «Цирк на сцене», а потом устроился в Росконцерт, стал зарабатывать на левых концертах. «В 1982 году пришел Андропов, и все», — вспоминал Рудинштейн, имея в виду судебное дело против Росконцерта, по которому тогда сели многие. Следствие шло до 1986‑го, Рудинштейну дали шесть лет, но через 11 месяцев, после апелляции, оправдали — перестройка вступила в свои права.

Он вернулся в собственный кооператив, созданный еще накануне тюрьмы, купил у «Мосфильма» только что снятый Петром Тодоровским фильм «Интердевочка» и заработал на его прокате «сумасшедшие деньги», на которые впоследствии и устроил первый «Кинотавр».

Рудинштейн умел договариваться, брать у бандитов кредиты — а у кого еще тогда можно было брать? — крутиться и отдавать их, ублажать кинозвезд, идти на компромиссы, позволившие «Кинотавру» пережить «черный вторник» 1994‑го и дефолт в 1998‑м.

«Когда я вышел в 1987 году из тюрьмы, — вспоминал он, — то вдруг обнаружил, что у меня перестали потеть руки. Раньше, когда вызывали в горком партии, всегда потели. А тут… Я понял, что улетучилось чувство страха. Но после того, как написал книгу… Это не страх, но я перестал быть счастливым человеком».

Зато остался смелым — хочется возразить, но уже некому. Сказал и сделал все, что хотел.