Вот фрагмент из «Тиферет Исраэль» («Краса Израиля») — классического комментария к Мишне, который обычно входит в ее стандартные издания. Не думаю, что многие читатели воспользуются этой ссылкой или хотя бы заинтересуются ею, — по правде сказать, нет уверенности и относительно немногих, но приличия требуют: пусть будет. Цитирую по «Агаде» Бялика и Равницкого.

Весь мир был потрясен и очарован чудом Исхода. Имя Моисея было у всех на устах. Дошла весть о великом чуде и до мудрого царя Арабистана. Призвал царь лучшего художника‑живописца и повелел ему отправиться к Моисею, написать и доставить облик его. Когда художник возвратился, царь собрал всех мудрецов своих, искусных в науке физиогномики, и предложил им определить по облику характер Моисея, свойства, наклонности, привычки его, и в чем таится чудесная сила его.

— Государь! — ответили мудрецы. — Облик этот принадлежит человеку жестокому, высокомерному, жадному к наживе, одержимому властолюбием и всеми пороками, какие существуют на свете.

Возмутили царя эти слова.

— Как! — воскликнул он. — Возможно ли, чтобы таким был человек, дивные подвиги которого гремят по всему миру?

Пошел спор между художником и мудрецами. Художник утверждал, что облик Моисея написан им вполне точно, а мудрецы настаивали, что натура Моисея определена ими по этому изображению безошибочно.

Мудрый царь Арабистана решил проверить, кто из спорящих прав, и лично отправился в стан Израилев.

При первом же взгляде царь убедился, что облик Моисея изображен художником безукоризненно. Войдя в шатер человека Б‑жьего, преклонил царь колена, поклонился до земли и рассказал о споре между художником и мудрецами.

— Сначала, прежде чем я увидел лицо твое, — сказал царь, — я подумал: должно быть, художник плохо написал облик твой, ибо мудрецы мои в науке физиогномики люди весьма опытные: ныне же убеждаюсь, что это люди совершенно ничтожные и суетна и ничтожна мудрость их.

— Нет, — ответил Моисей, — это не так: и художник, и физиогномисты люди весьма искусные; и тот и другие правы. Да будет ведомо тебе, что все пороки, о которых говорили мудрецы, действительно присвоены были мне от природы, и, быть может, еще в большей степени, нежели это определено ими по облику моему. Но долгими и напряженными усилиями воли боролся я с пороками моими, пересиливал и подавлял их в себе, пока все противоположное им не стало второй натурой моей. И в этом высшая гордость моя.

Моше позирует прибывшему из‑за границы художнику. Его лицо исполнено всех мыслимых пороков. Автор прославляет пафос нравственного самовоспитания. Мудрый царь Арабистана преклоняется перед Моше. При дворе царя подвизаются художники и физиогномисты.

И это в комментарии к Мишне! Поразительно. Голова кругом идет.

Автор «Тиферет Исраэль» — главный раввин Данцига рабби Исраэль Лифшиц (1782–1860). В названии «Тиферет Исраэль» есть игра с именем: Исраэль — это (в первую очередь) эпоним еврейского народа, но это и имя автора.

Если даже не знать, кто и когда написал этот комментарий к Мишне, все равно можно — с определенной погрешностью, разумеется, — локализовать время и место написания. Образы мидраша позволяют сделать это: процитированный текст — очевидная рецепция романтизма со многими присущими ему характерными и узнаваемыми чертами. Хронотоп романтизма известен: конец XVIII — середина XIX века, Европа. И Америка, конечно, но Америку мы вычеркиваем: в эти времена в Америке было много чего интересного, но комментаторов Мишны, во всяком случае высокого уровня, определенно не было.

Исраэль Лифшиц. Фотопортрет. Национальная библиотека Израиля

Кстати, в «Тиферет Исраэль» есть пассаж о неевреях, которых Всевышний удостоит награды в Мире грядущем. Автор включает в наградной лист среди прочих Эдварда Дженнера — за вакцину от оспы, Иоганна Гуттенберга — за книгопечатание, Френсиса Дрейка — за картофель из Америки. Френсис Дрейк был тот еще разбойник, но за картошку ему можно простить многое. В России как раз было время народных бунтов против заморской мерзости.

С точки зрения многих еврейских комментаторов, представленные здесь номинанты на награду не соответствовали бы строгим критериям Семи заповедей [footnote text=’Семь заповедей Ноя — семь сформулированных в Талмуде заповедей, выполнение которых обеспечивает нееврею место в Мире грядущем.’]Ноя[/footnote], но рабби Исраэль Лифшиц уверен: они (номинанты, а не коллеги) не получили при жизни достойного вознаграждения, но Б‑г справедлив: они получат его после [footnote text=’См. об этом: Александр Элькин. Есть ли у неевреев удел в Мире грядущем? // Лехаим. 2012. № 11.’]смерти[/footnote].

В мидраше рабби Исраэля Лифшица имплицитно присутствует ссылка на присущий романтизму антисемитизм, которым питаются иные идеологические движения вплоть до нашего времени. Портрет Моше — узнаваемая карикатура из «Штюрмера». Рабби писал, естественно, для своих, но в неявном виде есть и скрытая полемика с чужими. Не судите по внешности. Это не только о Моше, это ведь и обо всех нас, мы не таковы, какими порой кажемся окружающим нас народам, мы другие: на лицо ужасные, добрые внутри.

Слово физиогномия, или, что то же, физиогномика, происходит от греческого φύσις («природа») и γνώµων («мысль»). Физиогномией называется метод определения типа личности человека, его душевных качеств и состояния здоровья исходя из анализа внешних черт лица и его выражения. В современной психологии физиогномия считается псевдонаукой. Да только рабби Исраэль Лифшиц относился к ней в духе времени с совершеннейшим почтением. Физиогномическим методом мудрецы разных стран пользовались со времен античности, сам термин ввел, кажется, Гиппократ, пик интереса пришелся как раз на конец XVIII — начало XX века, в существенной мере совпадая со временем романтизма. Имя человека, ставшего символом физиогномии, — Чезаре Ломброзо — полагаю, всем хорошо известно. Впрочем, и в ХХ веке уже скомпрометировавшая себя физиогномика расцвела напоследок пышным цветом в нацистской расовой теории — и это понятно: нацисты были запоздалыми реакционными романтиками.

Но это так, для справки, приметы времени, когда писался комментарий. В данном случае совершенно не важно, лженаука, с нашей точки зрения, физиогномика или нет. В рассказанном мидраше придворные физиогномисты царя — определенно квалифицированные специалисты.

А важно вот что. История эта в каком‑то смысле однотипна с историей Дориана Грея. И в том и в другом случае человек кардинально меняется — между тем лицо сохраняется неизменным. Да только Дориан Грей, прекрасный молодой человек, становится чудовищем, а Моше, который «по природе» обречен быть чудовищем, — величайшим праведником и пророком. Между лицом каждого из героев и его внутренним миром — бездна, которая становится со временем все больше и больше. С этой точки зрения слово «лицо» условно и нерелевантно: у обоих лицо не зеркало души, репрезентирующее личность, а личина, личность скрывающая.

Это несоответствие никак не взаимодействующих друг с другом внешнего и внутреннего создает острый личностный конфликт, и, что для нас в данном случае более важно, этот конфликт — сюжетообразующий. В результате возникает сильный эстетический эффект. Портрет Моше оказывается правдив и лжив одновременно. Таким был бы реалистический (а не мистический, как в книге) портрет Дориана Грея. Что ж, у реализма есть границы изобразимого.

Уж не читал ли, случаем, Оскар Уайльд «Тиферет Исраэль»?

Я бы удивился. Впрочем, идеи носились в воздухе.

Царь‑мудрец из Арабистана — романтический ориентальный владыка — поначалу оправдывает художников и осуждает (опережая время) физиогномический метод как несостоятельный. Моисей оправдывает их: мудрецы отработали профессионально. Ну так что толку?

Одна из важных идей мидраша — идея свободы, одновременно и романтическая, и глубоко укорененная в иудаизме. «Природа» определила, но человек волен ей не подчиниться. Более того, в борьбе с этим насильственным определением он способен достичь величайших высот. Причем данные ему при рождении дефекты при правильном отношении к ним начинают играть позитивную роль, поскольку указывают направление духовного движения. Моше не просто искореняет вложенные в него пороки — он обращает их в противоположность: жестокость — в милосердие, высокомерие — в смирение («смиреннейший из людей»), жадность к наживе — в бескорыстие, властолюбие — в нежелание власти и принятие ее как нежеланной тяжелой ноши.