После войны Целан, владевший полудюжиной языков, включая иврит, скитался по материальным и культурным развалинам Бухареста и Вены, в конце концов обосновался в Париже, где и покончил собой в 1970 году в возрасте 49 лет. Вопреки — и, одновременно, благодаря — упорному желанию писать по‑немецки Целан опровергает утешительную ложь, будто бы можно легко и не замаравшись примириться с немыслимым недавним прошлым или с теми проявлениями человека, которые стали его причиной.

В мюзикле еврейская тема куда заметнее, чем в первоисточнике, одноименной картине 1982 года. Чудеса! Теперь вместо телесериала Дороти пробуется на роль в низкопробном мюзикле — и это дает авторам возможность спародировать низкопробный мюзикл, то есть сыграть на славе «Продюсеров», самого еврейского из низкопробных «мюзиклов в мюзикле» всех времен. Пародия на бродвейскую постановку вместо мыльной оперы — сама по себе воплощение идишкайт: есть ли что‑то более еврейское, чем бродвейский мюзикл?

Антисемитизм Вагнера — откровенный расизм, но при этом он метафизичен: композитор стремится ниспровергнуть не только понятие завета, но и устройство времени, обусловленное заветом и искуплением грехов. Вагнер прибегает к хитроумным уловкам, дабы обмануть наше восприятие времени.

Почему ему не давало покоя растущее влияние евреев в СМИ, но при этом он поддерживал молодых писателей‑евреев? Почему человек, считавший «скрещивание» с инородцами злом для арийца, женился на еврейке? Если он полагал, что хороший еврей — только ассимилированный еврей, почему так восхищался еврейским воображением, питаемым традицией?

Если бы лидеры нацистов не верили в превосходство арийской расы, Холокоста бы не было: это действительно так, но одной идеологии недостаточно. Идеологов среди людей не так много. Большинство следует за лидером, движимое собственными нуждами и глубинными комплексами... И если некие лица у власти позволят нам действовать, повинуясь этим порывам — если чуть‑чуть приоткроют ящик Пандоры, в котором таятся все человеческие пороки, — худшие наши качества проявят себя, выльются в политические течения, загрязнят и отравят атмосферу на всем земном шаре.

Если в наше время евреи‑прогрессисты зачастую высмеивают попытки обеспечить «непрерывность еврейской традиции», юные активисты начала 1970‑х критиковали еврейские организации за то, что они слишком мало вкладывают в еврейское образование и слишком много в учреждения здравоохранения, в которых уже обслуживают не только евреев. И в те годы евреи левых взглядов тоже образовывали товарищества — хавурот, обращались к неохасидизму, составляли значительные алии в Израиль, занимались еврейским феминизмом, выходили на массовые демонстрации в поддержку различных еврейских мероприятий.

В ранних вариантах романа, включенных в новое издание, как и в жизни, еврейство Пруста влияло и на его частную, и на общественную деятельность, на дружбу и на семейные связи. Однако ни в том, ни в другом случае оно не проявлялось в открытую. Магия вымысла и метаморфозы персонажей скрывали еврейство самого Пруста, скрывая еврейство и его родни.

В Берлине знаки и символы прошлого составляют осязаемую и зримую часть городского пейзажа, а потому они быстро стали осязаемой и зримой частью нашей жизни. Эта повсеместность прошлого в нашем настоящем неожиданно дала мне возможность рассказать сыну о Холокосте гораздо раньше, чем я собиралась. Наша история здесь, в Германии, — это далеко не только страх. Это история не только потерь, но и приобретений.

Мы внезапно оказываемся в фильме Тарантино, где Фанни — идишская версия Невесты в исполнении Умы Турман, мстительницы из «Убить Билла», размахивающей мечом. В традиционной еврейской общине нет места подобным воинским доблестям, замечает Ицкович, «и вовсе не потому, что евреи бесхребетны или малодушны — скорее, в силу их здравого ума и практичности».

Так удобно снять с французов вину за Холокост, упомянув о предположительно равнозначном прегрешении израильтян, которое дóлжно зверски раздуть и преувеличить, чтобы уравнение сошлось. Автор сериала не только не винит Францию за преступления Холокоста — он ее фактически простил. Такое сообщение получили в среднем 3,4 миллиона зрителей Франции, посмотревших все серии «Французского городка», и десятки миллионов зрителей в 40 странах мира, где показывали сериал.

Большинство европейских евреев, вместо того чтобы эмигрировать в Палестину, либо, как Дрейфус, хранило верность государствам, которые их презирали, либо надеялись пересидеть грядущие гонения, не покидая дома, и уцелеть. Надежды их не сбылись. Возле парижских школ ныне можно видеть таблички в память о тысячах еврейских детей, убитых нацистами при активном содействии французского государства.

В Японии живет очень мало евреев, однако воспоминания Хонды пользуются невероятной популярностью. Эмоциональное ядро истории — отношения Хонды с отцом семейства, в котором он жил, неким мистером Геллером, австрийским евреем, узником Холокоста. Хонда учится у мистера Геллера, миллионера, добившегося всего своим трудом, обращаться с деньгами, знакомится с его представлениями о бизнесе и человеческих отношениях, узнает о тиккун олам.