После студенческих протестов Эдвард полагал, что от левых следует ждать очередных опасных политических каверз; оно и неудивительно, если вращаешься в университетских кругах. Доживи он до наших дней, полагаю, невежество Трампа ужаснуло бы его, а вот нахрап, пожалуй, позабавил бы. А Барака Обаму он счел бы неоперившимся пустозвоном, по уровню даже не аспирантом‑отличником.

Новым израильтянам, рожденным в конце 1930‑х и в 1940‑х, был чужд пылкий сионизм родителей‑иммигрантов, приехавших в Палестину строить государство для своего народа; вдобавок они не сочли нужным оправдать родительские ожидания. И в «Мецицим» изображен не сплоченный сильный коллектив, основа Израиля, а потерянные одиночки, что ведут иллюзорную жизнь, променяв возвышенные идеалы отцов на дешевые развлечения: выпить, пообжиматься на песочке с аппетитной фотомоделью — ну или хотя бы понаблюдать за этим сквозь дырку в стене.

Меня никто не уполномочивал говорить за всех евреев, но если что‑то в поведении королевы и было близко мне как еврею, так это ее серьезность... Завет, который Г‑сподь заключил с евреями, требовал отказаться от легкомыслия и самоутверждения ради достижения нравственной цели. Назовите это заветом объективности и беспристрастности. В 1953 году королева заключила завет почти столь же серьезный и обременительный.

После войны Целан, владевший полудюжиной языков, включая иврит, скитался по материальным и культурным развалинам Бухареста и Вены, в конце концов обосновался в Париже, где и покончил собой в 1970 году в возрасте 49 лет. Вопреки — и, одновременно, благодаря — упорному желанию писать по‑немецки Целан опровергает утешительную ложь, будто бы можно легко и не замаравшись примириться с немыслимым недавним прошлым или с теми проявлениями человека, которые стали его причиной.

В мюзикле еврейская тема куда заметнее, чем в первоисточнике, одноименной картине 1982 года. Чудеса! Теперь вместо телесериала Дороти пробуется на роль в низкопробном мюзикле — и это дает авторам возможность спародировать низкопробный мюзикл, то есть сыграть на славе «Продюсеров», самого еврейского из низкопробных «мюзиклов в мюзикле» всех времен. Пародия на бродвейскую постановку вместо мыльной оперы — сама по себе воплощение идишкайт: есть ли что‑то более еврейское, чем бродвейский мюзикл?

Антисемитизм Вагнера — откровенный расизм, но при этом он метафизичен: композитор стремится ниспровергнуть не только понятие завета, но и устройство времени, обусловленное заветом и искуплением грехов. Вагнер прибегает к хитроумным уловкам, дабы обмануть наше восприятие времени.

Почему ему не давало покоя растущее влияние евреев в СМИ, но при этом он поддерживал молодых писателей‑евреев? Почему человек, считавший «скрещивание» с инородцами злом для арийца, женился на еврейке? Если он полагал, что хороший еврей — только ассимилированный еврей, почему так восхищался еврейским воображением, питаемым традицией?

Если бы лидеры нацистов не верили в превосходство арийской расы, Холокоста бы не было: это действительно так, но одной идеологии недостаточно. Идеологов среди людей не так много. Большинство следует за лидером, движимое собственными нуждами и глубинными комплексами... И если некие лица у власти позволят нам действовать, повинуясь этим порывам — если чуть‑чуть приоткроют ящик Пандоры, в котором таятся все человеческие пороки, — худшие наши качества проявят себя, выльются в политические течения, загрязнят и отравят атмосферу на всем земном шаре.

Если в наше время евреи‑прогрессисты зачастую высмеивают попытки обеспечить «непрерывность еврейской традиции», юные активисты начала 1970‑х критиковали еврейские организации за то, что они слишком мало вкладывают в еврейское образование и слишком много в учреждения здравоохранения, в которых уже обслуживают не только евреев. И в те годы евреи левых взглядов тоже образовывали товарищества — хавурот, обращались к неохасидизму, составляли значительные алии в Израиль, занимались еврейским феминизмом, выходили на массовые демонстрации в поддержку различных еврейских мероприятий.

В ранних вариантах романа, включенных в новое издание, как и в жизни, еврейство Пруста влияло и на его частную, и на общественную деятельность, на дружбу и на семейные связи. Однако ни в том, ни в другом случае оно не проявлялось в открытую. Магия вымысла и метаморфозы персонажей скрывали еврейство самого Пруста, скрывая еврейство и его родни.

В Берлине знаки и символы прошлого составляют осязаемую и зримую часть городского пейзажа, а потому они быстро стали осязаемой и зримой частью нашей жизни. Эта повсеместность прошлого в нашем настоящем неожиданно дала мне возможность рассказать сыну о Холокосте гораздо раньше, чем я собиралась. Наша история здесь, в Германии, — это далеко не только страх. Это история не только потерь, но и приобретений.

Мы внезапно оказываемся в фильме Тарантино, где Фанни — идишская версия Невесты в исполнении Умы Турман, мстительницы из «Убить Билла», размахивающей мечом. В традиционной еврейской общине нет места подобным воинским доблестям, замечает Ицкович, «и вовсе не потому, что евреи бесхребетны или малодушны — скорее, в силу их здравого ума и практичности».