Его назначили палачом, который должен был привести в исполнение приговор беглому нацистскому преступнику — это был единственный случай смертной казни в истории Израиля. Нагар признавался, что Эйхман, живой или мертвый, производил устрашающее впечатление. Рассказывая о казни, Нагар вспоминал Амалека — библейского врага древнего Израиля: Б-г «повелел нам уничтожить Амалека, “стереть память его из-под неба” и “не забывать”. Я выполнил обе заповеди»

Этот человек стал крупнейшим частным собственником коммерческой недвижимости в Нью‑Йорке, а в Лондоне затеял преобразование заброшенных доков в блестящий квартал небоскребов Кэнэри‑Уорф. Райхман и его братья — ультраортодоксальные евреи, сыновья раввина, бежавшего из Вены с женой и детьми в 1938‑м, когда нацисты уже готовились развязать войну в Европе. Они владели без малого 10 млрд долларов до того, как в 1992 году их империя недвижимости «Олимпия энд Йорк девелопментс» обанкротилась.

«Я тунисец, но принадлежу к французской культуре. Я тунисец, но еврей, а это значит, что я политический и социальный изгой. Я говорю на языке страны с акцентом и эмоционально не имею ничего общего с мусульманами. Я еврей, который порвал с еврейской религией и гетто, который не знает еврейской культуры и ненавидит средний класс. Я беден, но отчаянно стараюсь не быть бедным, и в то же время я отказываюсь принимать необходимые меры, чтобы избежать бедности, будучи уроженцем колониальной страны, евреем в антисемитской Вселенной, африканцем в мире, где господствует Европа».

Арон говорил, что четыре года несвободы уникальным образом повлияли на его мастерство портретиста. Он смог трансформировать свой опыт узника, опыт изоляции и выживания, в умение углубляться в личность тех, кого рисовал. Впоследствии арт‑критики назовут его манеру психологическим реализмом. «В лагерях я смотрел на людей и изучал их, — рассказывал Арон. — Холокост научил меня понимать таких людей, которых большинство никогда не поймет».