Книг было немного, поэтому общины и отдельные книголюбы прилагали немало усилий, чтобы сохранить даже крошечные фрагменты текстов. Почтение перед книгой, особенно такой, где могло содержаться Б‑жественное имя, было так велико, что в синагогах, как правило, ставили ящики, куда прихожане складывали порванные экземпляры или фрагменты, которые перестали быть нужными.

В еврейской литургии интересы всего еврейского народа слились с личным стремлением к религиозному самовыражению. Эльазар Калир и другие поэты нередко начинали стихотворения с очень личной молитвы. За хвалой Создателю и Его творениям от имени автора часто следовала и сугубо личная просьба. В большинстве случаев, однако, молитва завершалась темой национального возрождения — космического события, превосходящего по масштабу все прочее.

Запоминать слова иногда помогала популярная мелодия. Как только мелодия закреплялась за определенной молитвой, существенные изменения в тексте, сознательные или случайные, неизбежно вызывали изменения и в мелодии. Ошибка приводила к мелодическому сбою и была значительно заметнее. Выдающийся раввин XVI века Мордехай Яффе жаловался, что все его усилия исправить ошибки в тексте молитвы «Коль нидрей» пропали втуне, потому что хазаны «не могут изменить текст во время богослужения из‑за мелодии, к которой они привыкли».

По всеобщему признанию, главным литургическим трудом, вышедшим из школы Раши, стал «Махзор Витри», автором которого Раши не называли никогда. Сочинению недостает стройности. Неаккуратные переписчики и интерполяторы исказили текст, в то же время в нем прослеживается соответствие изначальным намерениям автора. Еще важнее, что это первый настоящий молитвенник, составленный западным раввином, где постановления, касающиеся ритуала, сочетаются с подробным текстом молитв.

Маймонид и его сын Авраам, несомненно, мечтали полностью объединить литургию египетского еврейства под эгидой Кодекса. Движение в этом направлении, вероятно, казалось им чрезвычайно медленным. Только после того, как сменилось несколько поколений «князей» (наси) из числа потомков Маймона, еврейские общины Египта избавились от расхождений в ритуале.

Стараясь превратить обрядность в средство объединения мирового еврейства, Саадья, очевидно, пытался свести к общему знаменателю практики общин Вавилонии, Земли Израиля и Египта. Подобная эклектика не могла не противоречить обычаям, бытовавшим в каждой конкретной общине.

Вавилонских вождей издавна заботил порядок молитв, предписанных для различных богослужений, а не их формулировка. С талмудической эпохи они позволяли посланцам общины самим решать, что именно читать в каждом конкретном случае. Среди них были сильны предубеждения против записи литургических текстов. Талмудический мудрец бросил гневную фразу: «Записывающие благословения на пергаменте подобны сжигающим Тору».

До того как установился строгий порядок богослужения, любой прихожанин, а не только посланец общины мог добавлять сколько угодно молитв, и пиютам в строгом смысле слова места не было. После возникновения ислама также никто не торопился вводить в литургию новые пиюты; некоторые произведения этого жанра уже вошли в признанный корпус, где и без того было много произвольных включений.

Калир, по‑видимому, дожил не только до освобождения Святой земли персами, но и до арабского завоевания. Это потрясшее мир событие вдохновило его на сочинение апокалиптической поэмы, в которой самый многогранный из пайтанов раскрылся в новом, полумессианском жанре.

Вопреки легенде, Йосе не был храмовым первосвященником, он был коэном, жившим в Земле Израиля и неистово гордившимся древней славой священников. Его величайший вклад в еврейскую литургию состоял в поэтическом описании храмового ритуала Судного дня — высшей точки служения древних священников.

Импровизация была характерной чертой синагогальной службы в течение талмудического и раннего постталмудического периода, с ее помощью широкая публика узнавала Устный Закон. Даже хазан по прошествии времени не всегда помнил, что он сочинил. За год он нередко забывал версию той или иной праздничной aмиды и сочинял новую.

Евреям, не желавшим признавать богооткровенный характер Нового Завета, гораздо проще было пренебрегать христианским учением, нежели христианам игнорировать еврейские представления и литургические произведения, связанные с Ветхим Заветом.