Глава культурного центра «Бейт Ави Хай» в Иерусалиме размышляет о том, что такое культура после 7 октября и как еврейская история может помочь людям за пределами Израиля.

Мастера, которые строили и украшали синагоги в IV–VI веках в Земле Израиля, точно знали, что они это делают для своего народа. И то же касается мастеров, строивших и украшавших деревянные синагоги, или резчиков надгробий, или тех, кто украшал манускрипты. Наркис полагал, что еврейское искусство выразило себя в ритуальных предметах, в их общей функции. Все эти примеры относятся к религиозному искусству.

«Подумаешь, VII век нашей эры! А мы знаем, что там слои доходят до IX века до нашей эры. Под этой византийской улицей может быть и римский слой, и слой еврейского Иерусалима I века, иродианский, и какие‑нибудь хасмонейские постройки. Ниже, ниже — вплоть до эпохи Израильского царства»

«Да, это неинтеллигентно, пошловато, дешево, с восточными мелизмами. В этом нет ощущения высокой культуры, это low art. Долгое время так и было. А потом этот low art, как любой low art, как хип‑хоп в Америке начиная с 1980‑х годов, стал тем, чем он стал сегодня: основным американским мейнстримом звучания. Так и звучание мизрахи‑музыки с 1980‑х годов постепенно ворвалось в мейнстрим. И сегодня в чартах чаще встретишь артистов, которые оглядываются не на Арика Айнштейна, а на Зоара Аргова, Зехаву Бен или еще кого‑то из этой мизрахи‑песочницы»

«Мы с детьми на первом семинаре разбирали рассказ Керета под названием "Лето 76‑го". Это рассказ от лица маленького мальчика, который описывает, как летом 1976‑го у него все было хорошо… И вот мы встречаемся с Этгаром. Я сообщаю ему, что мы с детьми разбирали рассказ и на примере этой истории я объясняла им, что такое негативное пространство... Мол, его рассказ построен с использованием негативного пространства, потому что в нем не говорится про операцию "Энтеббе", которая летом 1976‑го потрясла всю страну, а маленький мальчик этого не видит и не понимает, у него просто прекрасное лето 1976 года. "Да, — говорит Керет, — “Энтеббе”. Это, конечно, очень важно. Но я об этом не думал. Мне просто было очень хорошо в 1976 году"».

«Что такое сакральный текст, как мы его определяем? Это не тот текст, который лежит под стеклом и к которому нельзя прикасаться. Устная Тора — это непрерывная актуализация текста, это попытка взглянуть на него здесь и сейчас. Если текст не может для меня здесь и сейчас что‑то сказать, какой же он сакральный текст»

«Для евреев очень подходит определение “люди книги”, хотя в каноническом смысле это выражение, не напрямую связанное с евреями. Дело в том, что от еврейской истории ничего, кроме письменности, не осталось: ни городов, ни музыки, ни архитектуры. Остались только тексты. И я хочу показать людям, которые далеки от истории еврейских рукописей, как это все жило до книгопечатания»

«Некоторым из рассказов Керета 20 лет, а некоторым пять, но все они звучат невероятно актуально, — утверждает Линор Горалик, которая перевела множество рассказов Керета из сборников разных лет. — Ведь когда он пишет о событиях, например, 1976 года, — а он умеет писать о событиях, неважно какой давности, — на самом деле он пишет о людях. А люди актуальны в любой момент».

В хранилищах российских музеев находится огромное количество еврейских артефактов. И чаще всего их никто не видит, их истории не рассказаны, и сами они не рассказывают своих историй. Проект «Предметный разговор» — это виртуальные выставки неизвестных еврейских артефактов в знаменитых музеях России. Не авторы рассказывают о предметах, а предметы рассказывают свою собственную историю и ту историю, свидетелями которой они стали.

В ситуации новой волны массовой эмиграции — в Израиле ее уже прозвали экспресс‑репатриацией, или ускоренной, — стало ясно, что старая культурная и национальная идентичность переживает острую травму. Огромное количество людей, причем уехавших не только сейчас, переживает утрату привычной идентификации и культурного пространства. Кто‑то стал думать о еврейской идентичности в связи с возможностью получить паспорт, кто‑то вместе с паспортом остался в Израиле, кто‑то уехал дальше. Но многих объединила потеря.