Виднейший специалист по новейшей еврейской философии, в 1999 году в Оксфорде он прочел лекцию под названием «Некролог еврейской философии». Заглавие это содержало не только долю шутки — в аллюзии на знаменитую фразу Марка Твена «слухи о моей смерти сильно преувеличены» — но и долю правды. В отказе от всеобщей истины ради признания суверенных прав каждого племени и каждой культуры (в особенности прав колониальных народов и расовых меньшинств) он увидел конец философии, не только еврейской

Одни умирали ради жизни других, другие убивали ради бессмертия Темного Лорда. Для одних символ бессмертия — змея, выползающая из черепа, для других — птица Феникс, сгорающая и восстающая из пепла. Зло кажется нам двойником добра, обезьяной добра, тенью добра, как в сказке Андерсена или в пьесе Шварца. И не крикнешь: «Тень, знай свое место!» — потому что тень своего места не знает

Умер Михаил Анатольевич Членов — оптимист среди пессимистов, миротворец среди вояк, аристократ среди евреев... Он с кровью впитал традицию светского еврейства. В этой традиции знание Торы, покупка мацы, чтение Пасхальной Агады не противоречили любви к мировой культуре и ироническому отношению к религии. Ироническому, но не враждебному

Поистине, Бродский жил в скучные времена, когда вопль одной‑единcтвенной души, расстающейся с телом, был слышнее, чем голос пророка, чем ропот наций! Эти времена закончились, они всегда заканчиваются. История не позволяет им надолго пересекать границы столетий, тем более тысячелетий

Как нам не хватает Ханны! Где теперь ее острый ум, ее немецкая ученость, ее страсть к парадоксам, ее свобода от догм? Там же, где предсказания троянской царевны Кассандры, которым никто не верил, потому что она обманула Аполлона, подарившего ей пророческий дар. Какого бога обманула Ханна?

Худшее несчастье случилось в Иудее, в городе Явне. Греки на скорую руку соорудили там алтарь императору, а евреи алтарь разрушили. Разгневанный Гай приказал внести свою статую в Иерусалимский храм, в святая святых. Только смерть тирана спасла евреев.

Толстому заметили, что Шестов еврей. «Ну — едва ли, — недоверчиво сказал Лев Николаевич. — Нет, он не похож на еврея; неверующих евреев не бывает, назовите хоть одного... нет!» Спустя десять лет Шестов сам явился к Толстому и заслужил запись в дневнике писателя: «Приехал Шестов. Малоинтересен — “литератор” и никак не философ».

Не из монгольских степей, а из самой Европы раз за разом поднималось варварство, поливая ее поля кровью, меняя ее «таинственную карту», рассекая и вновь сращивая гигантское тело империи. Рим вечен, поскольку он не просто город, а образ прообраза, отпечаток идеи, «место человека во вселенной». И, поскольку власти его нет конца, нет конца и спору между тем, кто хвалил, тем, кто хулил, и тем, кто молчал, молчанием участвуя в споре.

Мы понимаем, что спор о смехе есть спор о природе зла, где все правы: и Эко, и Бахтин, и Аверинцев. Потому что зло меняет маски, нападает нежданно и негаданно — подобно языкам пламени; мы знаем это по опыту! Но посреди пламени есть точка свободы, где возможен юмор, как у рабби Йеошуа бен Хананьи: «Дети мои, нельзя печалиться чересчур, и не печалиться тоже нельзя…»

Оглядываясь на прошлое в своих мемуарах, Роальд Даль вспоминал, как дрался с нацистами в небе над Грецией и Палестиной, как встретил близ Хайфы еврейских сирот, беженцев из Германии. Даль не любил евреев, хотя не гнушался пользоваться их услугами, а с некоторыми даже дружил... В своей записной книжке Даль как‑то отметил: «Я не лгу. Я только делаю правду чуть‑чуть более интересной».

Знали наши мудрецы: если убить Страсть к разврату, то куры не будут нестись, амебы — делиться, рыбы — метать икру, птицы — петь, женщины — рожать. Мир, созданный Г‑сподом за шесть дней, будет разрушен. Ведь Б‑г «сотворил человека по образу Своему, по образу Б‑жиему сотворил его, мужчиной и женщиной сотворил их. И благословил их Г‑сподь и сказал им: “Плодитесь, размножайтесь и наполняйте землю, и обладайте ею, и владычествуйте над рыбами морскими, и над птицами небесными, и над всякими животными, пресмыкающимися на земле”».

Мне не хотелось быть местечковым мальчиком, который «сапогом отброшенный бессилен» и молит погромщиков о пощаде. Но я знал, что этот мальчик я и есть, что здесь и сейчас в Москве всякое дерьмо может унизить и даже избить меня безнаказанно (это случалось раз от раза). Сокурснику моего отца по одесскому Политеху, сделавшему в Сибири успешную карьеру и заглянувшему к нам домой, я сказал, что поэма бездарна. «Да ты сам бездарен, дружок», – прозвучало в ответ.