В марте 1943 года Ауэрбах бежала из гетто, выдав себя за польку. Но и в «арийской» части Варшавы, где она по поддельным документам оставалась до конца войны, ею двигала та же решимость. Благодаря безупречному польскому и свободному немецкому («который я хотела бы позабыть навсегда», признается она) Ауэрбах была связной еврейского подполья, ее наблюдения за жизнью в гетто заняли семь тетрадей

У Голды Меир, по ее же признанию, был «комплекс погрома». Голда часто рассказывала о первом своем воспоминании: отец во время погрома забивает дверь досками. «Если и существует объяснение тому, что моя жизнь приняла именно такое направление, — говорила Голда, — то, пожалуй, оно заключается в желании и решимости спасти еврейских детей от такого зрелища, такого опыта».

По Иерусалиму составлена не одна сотня путеводителей, но книга Мерав Мак и Бенджамина Балинта занимает особое место. Чтобы рассказать историю города, авторы осмотрели закрытые коллекции и побывали в недоступных для публики местах, увидели уникальные рукописи, встретились с десятками специалистов: хранителями и реставраторами.

При рождении Шульц и Фогель были провинциальными подданными агонизирующей империи Габсбургов, а затем — никуда не переезжая — стали жителями Западно‑Украинской народной республики, Второй Речи Посполитой (1918–1939), СССР (сентябрь 1939 года — июль 1941 года) и, наконец, Третьего рейха. Их жизнь, начавшаяся под флагом с австро‑венгерским двуглавым орлом, оборвалась на «кровавых землях».

Их переписка на протяжении 30 лет озарена отблесками недавней Катастрофы. Письма не только документально фиксируют необратимые разрывы, происходившие в их эпоху, но и высвечивают некоторые грани их характеров — и Шолема, и Адорно — которые, если исследуешь этих людей по отдельности, видны не столь отчетливо.

Ева Хоффе — женщина, которая в одиночку вела тяжбу за культурное наследие, самую громкую на недавней памяти Израиля. Ева никогда не встречалась с Кафкой. Родилась она в Праге в 1934 году, спустя десять лет после того, как Кафку похоронили на местном еврейском кладбище. «Кафка стал для меня бедой. Они присовокупили Кафку к наследству Брода, чтобы отнять у меня все», — заявляла Ева.

Послевоенная французская литературная элита косо смотрела на славу и коммерческий успех Гари, его частенько не принимали всерьез, именуя «писателем для средних умов». Романов Гари никто не читал, сказал некий критик: «Быть застигнутыми за чтением Гари? Все этого боялись, как чумы. Никто не читал его книг. Никто, кроме, разумеется, широкой аудитории». Гари ответил одной из своих остроумных сентенций: «Авангардист — это такой человек, который смутно знает, куда держит путь, но добирается туда первым».