Самая заурядная беседа на идише насыщена масштабными историческими, мифологическими и религиозными отсылками. Сотворение мира, грехопадение, потоп, Египет, Александр, Тит, Наполеон, Ротшильды, мудрецы и Законы — все пускается в дело, даже если речь идет всего‑навсего о яйце, бельевой веревке или паре штанов. Такой обычай жить накоротке со всеми эпохами и всеми великими способствовал, по причине нищеты и бесправия Избранного народа, развитию в гетто чувства смешного.

Единственная жизнь, которую я способен любить или ненавидеть, — та, которую я, мы с вами, проживаем здесь, в Америке XX века, жизнь американцев, которые вместе с тем и евреи. От каких же источников — американских ли? еврейских? — мощнее добродетель? И разве один источник исключает другой? И разве должно выбрать один из них? Суть свободы в том, что человек, если нужно выбрать, выбирает, сообразуясь с сокровенными личными доводами. И вот тут‑то вдруг отчаянно начинает хотеться, чтобы за спиной не было длинной и запутанной истории. (Но разве такое бывает?)