«Я еврей, точно в том же смысле, что у меня две ноги, руки, глаза и т. д. Это просто свойство, которое я принимаю само собой разумеющимся, мне принадлежащее, часть минимального описания меня как личности. Я не испытываю от этого ни гордости, ни затруднений — я просто еврей, и мне никогда не приходило в голову, что я могу быть кем-то другим. На вопрос "зачем быть евреем?" я могу ответить не более развернуто, чем на "зачем быть живым?" или "зачем быть двуногим?".

Нам предлагают выбирать – и это относится отнюдь не к одним евреям: государство или гетто. Или отдайся государству – России, Израилю, Cеверной Корее, Материковому Китаю – или «не выступай». Но эта реальность поддельная, навязываемая. Никому не может быть дела до того, насколько я люблю или не люблю жену, мать, детей – это касается только меня и их. То же и страну, в которой я родился и прожил всю жизнь. Никто не заставит меня понять, почему она кому-то принадлежит больше, чем мне.

Сам по себе Парвус – шикарный мужик. Авантюрист, богач, бабник. Видно, ничего на свете не пропустил: и в лучших парижских кабаках лучших блюд попробовал, и лучших вин посмаковал, и на лучших пляжах повалялся. И политикой себе кровь пополировал, и тюремной баландой не брезговал. Рисковый. По поддельным паспортам жил, не трясся – как мы с вами и по легальным-то не умеем, перед каждым вахтером вытягиваемся. На Турцию работал, прямо в самом Стамбуле – это вам не Вашингтон, не Лондон, где поймают, дадут пару десятков годков, и все дела.

Фильм не о евреях как носителях особых качеств, отличающих их от других. Фильм — о качествах, присущих всем, но когда они проявляются у евреев, то выражены заметнее, чем у остальных. Неудовлетворенность выпавшей судьбой, желание ее изменить, склонность к протесту. Склонность аггравировать, отягчить обстоятельства, увидеть за ними нечто другое, открыть спрятанную в них неправду, чей-то дурной замысел.

Из политической или личной неприязни к евреям отказывать «еврейскому историческому наследию» в могиле Рахили — все равно что ей самой в израильском гражданстве. Не посторонним решать, чье это наследие.

Евреи второй половины ХХ века исходят из того, что им ждать защиты и помощи не от кого, надеяться можно только на самих себя. И что это их исключительная еврейская судьба. Тогда как Адам Розенцвейг и его современники видели, что такова участь любого человека. Что на тебя нападают не потому, что ты богатый еврей, а потому, что нападать на богатых написано людям на роду.

Стихотворение «Осень» датировано 1948 годом, это год ареста. Маркишу 53, не нужно было обладать его тонкостью, чтобы понимать, что дело идет к концу. В январе убили Михоэлса, Маркиш написал на его смерть стихотворение редкой силы и редкой откровенности — назвав все вещи их именами. Теперь ему тоже не было хода назад. «Осень» об этом — хотя в ней нет загнанности, мрачности, угнетенности. Готовность — да, согласие с высшей волей — да.

В Библии Б-г говорит с людьми. В Талмуде люди с Б-гом. В Интернете друг с другом. Книга Джонатана Розена очень хорошая. Я только не согласен сопоставлять, как он, Интернет с Талмудом по принципу «листай его и листай, ибо в нем есть всё». Слишком разные «всё». Вселенский секонд-хэнд — и живоносный хаос.

В Будапеште Валленберг встречал Эйхмана, обоих приглашали на официальные обеды. Хотя цели они преследовали прямо противоположные: Эйхману надо было в очень короткие сроки убить 300 000 евреев. Валленберг говорил ему: война кончается, вы проиграли, прекратите истребление, и я защищу вас. Тот отвечал: ничего вы не защитите, лучше позаботьтесь о себе. Я-то выскочу, а вы, наивный человек, занимаетесь заведомо проигранным делом... С точки зрения всеобщей, он оказался прав: Валленберг проиграл по всем статьям.

Торквемада был великий инквизитор Испании, искоренял ереси, из которых одной из самых страшных было скрытое еврейство. Открытое не было. Не то чтобы евреи жили вне закона, но закон не протестовал, если инквизиция сжигала их заживо в синагоге. Скрытое же заключалось не в принадлежности к иудаизму, а в предке-еврее у христианина. Это, в понимании инквизиции, угрожало спасению души... Мы такому положению дел, насмотревшись на то, что с человечеством происходило с того времени, с конца XV века, не ужасаемся.

Ньюмен возмущен: «...дома у него есть фотографии, на которых изображено, как его крестят... И, — прибавляет он как свою заслугу, — на протяжении двух с лишком десятков лет он состоял на службе в одной из самых антисемитских корпораций во всей Америке». Жена настаивает, чтобы он переговорил с соседом, входящим в организацию погромщиков, объяснил недоразумение и убедил, что он — их. Не только не еврей, а готов войти в организацию и расправляться с евреями.

9 мая 1945-го война кончилась, политики бросились делить добычу. Ни погибших, ни избежавших гибели в расчет можно было уже не брать. Начался новый исторический период. Он перешел в идеологический, пропагандистский, политиканский план. Он тянется десятилетиями, бесконечно. Возможно, поэтому мне так дорог день 22 июня 1941-го, когда люди, на чьих глазах в то утро выступили слезы, еще не знали, что они оплакивают, но догадывались, что что-то невозвратимое.