Действительно ли светское искусство и иступленный религиозный поиск — это столь уж разные вещи? Ведь истина едина, к ней лишь ведут разные дороги. «Я не отгородился наглухо от прежнего мира. Я видел определенные параллели между Брамсом и Раши, Виленским гаоном и Стриндбергом. Лично для меня все они были подлинными искателями истины, братьями‑первопроходцами в борьбе за признание права на страдания. Поделиться этой мыслью со своими товарищами‑раввинами я, конечно, не мог, они бы сочли меня еретиком. Но для меня спокойное приятие факта, что существует много путей, ведущих к познанию, стало стрелкой, на которой мое прежнее “я” уступило дорогу “я” новому».

Бытование языка вообще едва ли не одной с человеческой жизнью важности, ему в еврейском Вавилоне тех лет автор придает очень большое значение. Уже на самых‑самых первых страницах — перевод Песни Песней на несколько языков и обсуждение этого перевода, буквально на следующих — русское, немецкое, греческое и армянское строительство в Иерусалиме (Вавилон наоборот — разные языки воздвигают единое).

«В России не было серьезных споров — религиозных или светских — о проблемах коллективной вины, памяти и идентичности», — констатирует автор. И отсюда незаконченность, из‑за которой «недавнее прошлое упорно возвращается в российскую политику и культуру». И это становится своего рода «вечным возвращением».