Запись в дневнике я прочел маме с выражением: — На уроке музыки и пения дразнил вместе с другими одноклассниками учителя. Музыкальная грамота — пять. Поведение — два. Тут я сделал театральную паузу. Дальше шла отсебятина, а точнее — отсашатина: — Результат: общий балл — семь. Средняя оценка: три с половиной, или четыре с минусом. Что‑то не так, мамочка?

Романтизируя свой род, Осип Мандельштам уповал на то, что его предки — потомки сефардов, в конце XV века бежавших в Голландию из Испании от преследований Изабеллы Кастильской. Правда, типично ашкеназскую фамилию Mandelstamm (по‑немецки «миндальный ствол») пращур, согласно легенде, взял себе только в Курляндии, заменив ею, в ознаменование vita nova, свою прежнюю, древнееврейскую. Но вот ашкеназскую внешность поменять не мог.

В самом центре Тель‑Авива расположилось скромное трехэтажное здание — Дом имени Шауля Черняховского. Много лет назад государство подарило его Союзу ивритоязычных писателей, и на протяжении нескольких десятилетий этот дом принимал под своей крышей и Федерацию союзов писателей Израиля, и Союз русскоязычных писателей, и ПЕН‑клуб. Но вот уже несколько лет, как израильский ПЕН‑клуб съехал оттуда, и не просто съехал, а съехал в никуда.

Наряду с фактами, широко известными по другим источникам, книга содержит редкие, уникальные, сведения о бытовании в советской России литературы на языке идиш. Эта книга не только про издательства, журналы, библиотеки, клубы писателей и редакционные будни. Она и про взаимоотношения между отдельными авторами и литературными группами, про дружбу и интриги, про бытовые реалии писателей, про их сопротивление цензуре и репрессивному аппарату и еще про многое, что принято именовать литературной жизнью.

Результат? Обширный инфаркт. Скорая помощь. Объяснения бледных консьержа и Франсуазы с врачами, а также клиническая смерть бедного Баруха, сначала в номере, потом в холле и потом еще в машине. В шестьдесят лет с любовью не шутят. Особенно с грузинско‑французской.

«В России не было серьезных споров — религиозных или светских — о проблемах коллективной вины, памяти и идентичности», — констатирует автор. И отсюда незаконченность, из‑за которой «недавнее прошлое упорно возвращается в российскую политику и культуру». И это становится своего рода «вечным возвращением».

Бялик был буквально заворожен богатством средневековой еврейской поэзии, о чем писал: «Мои старания на ниве еврейской поэзии Испании доставляют мне неописуемое наслаждение. Порой мне кажется, будто я стою подле множества горок драгоценных камней и жемчугов и то и дело набираю полные пригоршни. Задумываясь над этой картиной, я не перестаю удивляться: как получилось, что до сегодняшнего дня такие бесценные сокровища были обречены на столь долгое забвение»

На ярмарке немало говорили о кризисе книгоиздания в России: тиражи падают, количество наименований сокращается, ассортимент все беднее. В ярмарочной программе год от года все меньше книжных мероприятий и все больше мастер‑классов по макраме и плетению из бересты. И все же хорошие книги купить еще можно, и с ММКВЯ, как и обещал герой Стругацких, никто не уйдет обиженным.

Однажды я проснулся и понял, что видел сон на английском языке, и это меня ужасно испугало, потому что я ощутил, что английский слишком глубоко проник в меня. Как еврейский писатель, я не мог этого допустить и с тех пор стараюсь не читать по‑английски, чтобы разделять мой язык ежедневного общения и язык моих мыслей, моей внутренней жизни. Иначе они смешаются, и я потеряю оба языка. А что это за писатель без языка?

«Страшная книга о счастливом детстве» — так начинает свое послесловие к повести Льва Квитко Валерий Дымшиц, видя счастье героев в их умении радоваться каждому дню среди нищей и бесприютной жизни. Быт еврейского местечка уже не кажется читателю экзотикой (вспомним хотя бы «Папин домашний суд» Исаака Башевис‑Зингера), но действительно ли этот жестокий нищий быт по прошествии времени кажется утерянным раем? Действительно ли детство — та волшебная оптическая призма, которая окрашивает прошлое во все цвета спектра?

Бедный герой, бедный мечтатель. Неужели вы на самом деле верили, что ваш жест перевернет землю? У человечества другие заботы. Вы полагались на интеллигенцию? Она любит идеи — не людей. На ваших братьев‑евреев? Мысленно видели их марширующими по улицам Парижа, Лондона, Нью‑Йорка и Иерусалима, кричащими, что вы тут не одни? У ваших евреев свои заботы. Жизнь продолжается. И те, кто не страдает, отказывается слышать о страданиях — особенно еврейских страданиях.