Йосеф был религиозен. Помню, дома я часто заставал его в талесе и филактериях поверх гойского мундира. Такое поведение я считал героическим. Как кантонист, Йосеф старался хранить верность еврейским традициям. Он снимал и целовал филактерии, высвобождал из‑под талеса униформу, но все равно продолжал держать ее в узде иудаизма

Я прочитал всю еврейскую литературу. Всех писателей, все книги от корки до корки. Но что в ней есть, кроме языка? Хасидские рассказы Переца — это анекдоты с моралью. Как подглядывать снаружи в замочную скважину и восторгаться. Я хочу идти изнутри. Хочу обновить всю еврейскую мысль. Поймите, прежде всего нам надо отменить гойские формы. Наше творчество должно объединить все: поэзию, прозу, философию, драму, психологию, астрономию, эпиграмму — все. На что нам мелкие ящички?

У нее новый конек: еврейская жена должна себя ограничивать. Встала под свадебный балдахин, заключила брачный договор — будь еврейской женой. Что девушке любо, то и нам по душе, но не забывай, что еврейский дом стоит на прочном фундаменте: один Б‑г и один муж. И это она, с ее‑то колоссальным любовным опытом

Мы проповедовали сионизм во всех синагогах, но наибольшего успеха достигали в синагогах портных и сапожников. Простые ремесленники сразу схватывали суть дела, понимали, что мы не стремимся приблизить освобождение, но хотим вытащить народ из болота. Лучше поздно, чем никогда. Ремесленники давали нам силу и веру. Сначала сдались портные и сапожники, а потом пали крепости зажиточных хозяев

«Беда евреев в том, что не слишком они Всевышнего любят. — Мужчина в ермолке поднял стопку, будто произносил тост за кого‑нибудь из сидящих за столом. — Конечно, боятся Его, трепещут, особенно в Йом Кипур, а Его любить надо, причем каждую минуту, каждый день любить, понимаете? Тосковать по Нему всей душой. Да, я считаю, посильнее Его любить надо»

Куда едет еврей? В Польшу, в Румынию, в Советский Союз, в Литву. Куда подевались пассажиры, которые просто так, для удовольствия едут в Париж, Италию, Англию, Ирландию, Швейцарию, Испанию? Куда едет еврей? И откуда тут столько евреев? На пароходе их и не видно было. А здесь мы вместе сидим в вагонах, как в черте оседлости

Можете мне не отвечать, отец‑настоятель, я и так знаю: это к вам он прибежал после поединка. Это вы знали о его долгах еврею‑ростовщику. И это вы надоумили его отнести тело умершего к решетке еврейского квартала. И вы подстрекали горожан напасть на еврейский квартал. Думаю, вас осенила эта кошмарная мысль при виде того, сколько крови потерял несчастный

Бойкот, начавшийся вроде как в шутку, глубоко вгрызался в еврейские магазины, и вскоре они опустели. Даже огромный магазин Хазанова день за днем простаивал без рубля прибыли. Векселя обесценивались. Отец пытался спастись с помощью объявлений в польской газете «Жемя Любельска», но «Поляк‑Католик» разнес ее в пух и прах, за то что она печатает еврейские объявления

Мой еврейский Б‑г выглядел точь‑в‑точь как люблинский ребе Авремеле Эйгер, худощавый старец с длинной белой бородой: белые чулки, белые туфли, тихий голос. Человек, который и денег‑то в глаза не видел. Приношений не берет, по понедельникам и четвергам постится, круглый год перебивается с хлеба на воду и оплакивает еврейские горести. Так выглядел мой несчастный, гонимый детский Б‑г. Что можно иметь к такому Б‑гу, который каждый день, каждый час мечтает освободить Свой народ, но слишком слаб, чтобы привести Мессию?

Утром газетка, выходившая на пароходе, сообщила нам новость, что Гитлер вырезал своих ближайших друзей, приняв за благо радикальную мысль Муссолини, что с теми, с кем делаешь революцию, нельзя управлять государством (чем выплатить таким друзьям долг, проще их перебить), и я сразу начал искать еврейские глаза и еврейские уши

Глатштейн начал печатать свой роман в 1934‑м в журнале «Ин зих», книга вышла в Нью‑Йорке в 1938‑м. В этом же году Глатштейн опубликовал свое самое известное стихотворение «Спокойной ночи, мир». Если в романе еще присутствует надежда, что люди услышат друг друга, то стихотворение пронизано полнейшей безысходностью: диалога не получилось, мир стоит на краю гибели, единственный путь — обратно в гетто

План Глухова был прост и невероятен: он собирался проникнуть в Газу, найти вход в тоннели и там обнаружить кого‑нибудь, кто мог бы взять выкуп за сына. При себе у него, кроме рюкзака, пистолета Glock 17 и снайперской винтовки Beretta 501, добытых из оружейного сейфа в бунгало Йони с помощью газосварочного аппарата и «болгарки», которые он обнаружил в гараже, имелся аванс в десять тысяч долларов наличностью, еще двенадцать он спрятал в тайнике, устроенном в комплексе археологических раскопок в Ницане...