Материал любезно предоставлен Tablet
«Долгий путь» (1949), первый художественный фильм Альфреда Радока, стал исторической вехой, поскольку не теряет актуальности по сей день. Снятый в ныне несуществующем, некогда коммунистическом государстве зимой 1948/1949 года, в эпоху холодной войны, удивительный кинодебют Радока — шедевр чешского кинематографа. «Долгий путь» — одна из первых и по‑прежнему одна из самых сильных, оригинальных, оказавших самое большое влияние картин об истреблении европейских евреев.
Премьера в Нью‑Йорке состоялась через два с лишним месяца после начала корейской войны, в августе 1950‑го, в «Стэнли», захудалом кинотеатре неподалеку от Таймс‑сквер: в нем в те годы показывали кино на идише, израильские документальные фильмы и советские кинокартины. На идише фильм назывался «Гетто Терезин»: действие в нем разворачивается в «транзитном» концлагере Терезиенштадт (по‑чешски Терезин), где снимали некоторые сцены. Публика встретила «Долгий путь» с таким восторгом, что показы продлили на месяц.
Кинокритик газеты New York Times Босли Краузер назвал «Долгий путь» «самым гениальным, самым проникновенным и самым страшным фильмом об истреблении евреев нацистами» из тех, которые ему доводилось видеть, и предупредил, что слабонервным придется смотреть его «на свой страх и риск». Ежедневная идишская газета Morgn Frayhayt писала, что картина потрясла публику, причем как минимум одна зрительница узнала в героине себя. Вполне возможно, учитывая, что первые художественные фильмы о Холокосте в Восточной Европе снимали сразу после войны, как правило, бывшие узники, и снимались в них тоже узники. Все эти фильмы сочетали в себе черты психодрамы, докудрамы и документального кино.
«Долгий путь» — история в высшей степени личная: сценарий фильма написал Эрик Колар, ассимилированный чешский еврей, он был женат на нееврейке, так что до 1945 года ему удавалось избежать высылки в Терезин. Режиссер Альфред Радок, сын еврея и католички, вырос в деревушке в Богемии , большую часть войны скрывался, но потом его поймали и отправили в польский лагерь для Mischling (людей смешанной крови). Отец и дед Радока сгинули в Терезине. Исходя из своего опыта, Колар не судит строго соотечественников‑неевреев; исходя из своего опыта, Радок не готов их простить. По своей позиции и вниманию к деталям «Долгий путь», пожалуй, самый еврейский фильм за всю историю Чехословакии.
И у Радока, и у Колара это первый кинематографический опыт. Радока, театрального режиссера, незадолго до того национализированная студия «Баррандов» пригласила снять фильм по сценарию Колара. Киношколой для Радока стал «Гражданин Кейн» , который в Чехословакии увидели уже после войны. В 1947 году Радок признался в интервью, что «Кейн» стал для него настоящим художественным откровением. В «Долгом пути», как и в «Гражданине Кейне», использован визуальный язык немецкого экспрессионизма — это стилизованная эффектная кинокартина с резкими тенями, дрожащими отражениями, съемками в зеркале и с нижнего ракурса, в которых персонаж как бы нависает над нами, причем точка съемки порой настолько низкая, что в кадр попадает потолок.
Радок тоже вплетает в повествование кинохронику (как Уэллс, но чуть иначе), посредством кадра в кадре помещая художественный фильм в документальный, и наоборот. «Долгий путь» стремительными, мастерскими мазками (по образцу немецких пропагандистских фильмов вроде «Триумфа воли» ) рисует оккупацию Чехословакии нацистами в марте 1939 года: шеренги марширующих прусским, гусиным шагом солдат, антисемитские надписи на стенах, длинные очереди у западных консульств. После чего переходит к истории Ханны Кауфман, доктора‑еврейки. Чтобы ее — а это неизбежно — не выслали в Терезин, она выходит замуж за своего коллегу, Тоника Буреша. Выбор главных героев важен: Ханна и Тоник — на редкость современные рациональные люди. Тем более что еще до Нюрнбергских расовых законов нацисты особым указом запретили врачам‑евреям лечить «арийцев».
До массовой высылки в концлагеря остается года два, но жизнь Кауфманов, образованных, благополучных людей, и их соседей‑евреев, меняется почти в одночасье: теперь они регулярно сталкиваются с унижениями и притеснениями. Ханну переводят в лечебницу для евреев; Тоника увольняют. Веселье на их свадебном пиру мешается со страхом: на почтенных гостях‑буржуа — метки смерти, желтые звезды. Ощущение ненормальности происходящего усугубляет и то, как по‑уэллсовски Радок работает со звуком. Сцену самоубийства сопровождают быстрые монотонные фортепианные гаммы из квартиры этажом выше. Высылка снята как «пляска смерти» под навязчивое воинственное болеро Иржи Штернвальда.
Глядя на опустевший мир скрюченных стариков, бесчеловечной бюрократии и огромных складов, набитых конфискованным у евреев добром, поневоле вспоминаешь Франца Кафку. В этом смысле у фильма много общего с романом чешского писателя Иржи Вайля «Жизнь со звездой», опубликованным в 1949‑м, — в том же году вышел и «Долгий путь». Вайль инсценировал свою смерть и скрывался до конца войны. Его беллетризированный рассказ о событиях тех лет представляет собой бесстрастное описание процесса, в результате которого пражский банковский клерк по непонятной причине оказывается опозорен, унижен, изгнан из общества. (Слово «евреи» в романе не употребляется, как и «нацисты».) И в романе Вайля, и в картине Радока бал правит абсурд. Еврея от чеха отличает лишь желтая звезда.
«Долгий путь» в неменьшей степени, чем «Жизнь со звездой», принадлежит к тому, что Жан‑Поль Сартр назвал «литературой крайних ситуаций», и ассоциируется с «Чумой» Альбера Камю (1948). И в фильме Радока, и в романе Вайля ощущается не только планомерное кафкианское расчеловечивание, но и экзистенциализм в духе Камю, определяющий существование человека в категориях свободы выбора и личной ответственности перед лицом неминуемой смерти при столкновении с враждебным, непознаваемым миром. Один из диалогов «Долгого пути» словно заимствован из «Чумы»: «Я не собираюсь здесь смерти дожидаться», — говорит один еврей другому. «А где вы собираетесь ее дожидаться?» — отвечает тот.
«Жизнь со звездой» намекает, но не отваживается впрямую назвать Терезин, гарнизонный городок XVIII века в 60 километрах от Праги, габсбургские фасады которого вместили раз в десять больше обитателей, чем было рассчитано. Место заключения известных музыкантов, художников, ученых и прочих «знаменитостей», Терезин, по сути, стал преддверием истребления — с его непрекращающимся насилием, нехваткой пищи и антисанитарией. В общей сложности через так называемый «образцовый» концлагерь прошли порядка 140 тыс. евреев. Около 33 тыс. скончались в Терезине, 87 тыс. отправили в Аушвиц.
В «Долгом пути» Терезин — процесс: вереница живых тянется в лагерь, вереницу мертвых выносят из него. А еще это кошмар. Пространство распадается на части, вызывает клаустрофобию. Интерьеры выстроены на скорую руку. Затрудненный обзор и загадочное назначение лагеря лишь усиливают непостижимость. Образы старух, скребущих щетками узкие тротуары, на которых поют перепуганные насмерть дети и, точно механические куклы, танцуют балерины, а вот — глядь! — по неровным ступеням спускается из укрытия марионетка: ни дать ни взять персонаж Бедржиха Фритты , художника‑графика, чьи зарисовки из Терезина нацисты объявили «порнографией ужаса».
Впрочем, кое‑кого из бывших узников Терезина, а именно Арношта Лустига , стилизация Радока возмутила: «В Терезине был порядок, а не такой хаос», — утверждал он. Но в Терезине Радока хаос неотличим от порядка. Сомнений не вызывает только хладнокровная жестокость нацистских хозяев.
Учитывая, что лагерь основывался на обмане, фантасмагории Радока — разновидность правдоподобия. Терезин побывал и декорацией. Нацисты сняли в нем два псевдодокументальных фильма. Перед съемками второго, летом 1944 года, лагерь «благоустроили»: побелили постройки, убрали улицы, уложили газоны, даже высадили розовые кусты — в общем, навели глянец для делегации датского Красного Креста.
Самые убедительные сцены Радока основаны на реальных событиях: «благоустройство», таинственное появление тысяч голодных, оборванных детей (лишь они уцелели после подавления восстания в Белостокском гетто) — при виде душевых Терезина цепенеющих от безотчетного страха, поезда с умирающими от тифа евреями, которых свозят в лагерь за несколько недель до освобождения.
В рецензии на «Долгий путь» Босли Краузер не скрывает удивления, что подобный фильм появился в Чехословакии. Действительно, хоть Эрик Колар и написал сценарий для недавно национализированного кинопроизводства менее чем через год после Второй мировой войны, «Долгий путь» был завершен в один из самых сложных, в том числе и для выживших евреев, периодов в истории Чехословакии. В какой‑то мере он его отражает.
Радок подрядился снять фильм в то самое время, когда чешские коммунисты устроили государственный переворот против коалиционного правительства. Через три месяца Чехословакия признала Израиль и в течение нескольких лет поставляла оружие новоявленному государству. Меж тем чешские евреи, возможно, предчувствуя ловушку, о которой напомнил им фильм, в спешке покидали страну. «Долгий путь» снимали в период «контрреволюционных» демонстраций. Несмотря на громкую рекламу, летом 1949 года фильм выпустили на экраны едва ли не тайно — в Чехословакии как раз шла первая волна политических процессов, организованных в основном евреем‑коммунистом Рудольфом Сланским (его час настал в 1952‑м), — и вскоре сняли с проката.
Помимо оружия, Чехословакия отправляла за рубеж и «Долгий путь». Тем летом фильм вошел в официальную программу двух международных кинофестивалей (Каннского в том числе), в 1950‑м его крутили в кинотеатрах Болгарии, Швейцарии, Израиля, СССР, США и Франции, где его горячо рекомендовал зрителям великий кинокритик Андре Базен: «Пожалуй, впервые кинематограф заставляет вспомнить о Кафке», — писал он.
О Кафке заставляет вспомнить и карьера Радока. Из пражского Национального театра его уволили, когда съемки «Долгого пути» были в самом разгаре, несколько лет не давали снимать, в конце концов он поставил старомодную оперетту и еще более беззубую историческую комедию, после чего Радока внесли в черные списки, так как его фильмы толком не приносили прибыли. Тогда он ушел из кино, основал театр «Волшебный фонарь», в котором объединил театр, кино и диапроекцию; театр произвел фурор на Всемирной выставке в Брюсселе в 1958 году, но и из него Радока в итоге выгнали.
После ввода советских войск в Чехословакию в 1968 году Радок эмигрировал. «Долгий путь» к тому времени открыло для себя новое поколение кинематографистов, он стал культовым фильмом, предвосхитившим и вдохновившим картины «новой волны» о судьбе чешских евреев во время Второй мировой войны. Фильм вновь запретили и показали в кинотеатрах уже после бархатной революции , по телевизору, — в 1991‑м, через 15 лет после того как Радок скончался в Вене.
В финале «Жизни со звездой» антигерой совершает «духовный скачок» . Концовка «Долгого пути» не столь оптимистична. После того как остающаяся за кадром Красная армия освобождает Терезин, узники пробуждаются от кошмара, впадают в беспамятство и исступление. В противоречивом последнем эпизоде картины два доктора встречаются на просторном кладбище, они выжили и пытаются отыскать, в чем тут смысл. Слышится лития об узниках концлагерей, на экране мелькает монументальная звезда Давида, но на всех могилах кресты. Можно было бы подумать, что такая концовка — произвол киностудии, если бы не тот факт, что построили декорации‑кресты по настоянию Радока.
Как тут не вспомнить горькое замечание из «Жизни со звездой»: «Каждый миг умирает столько людей, что легче думать, будто их вовсе не было». Последней волею исторического абсурда евреи Праги исчезли даже после смерти.
Оригинальная публикация: Life With a Star
Картины о Шоа, которые нельзя представить публике
Триумф духа
