Проект «Идеи без границ» культурного центра «Бейт Ави Хай» в Иерусалиме готовит серию программ о «12 иерусалимских камнях»: археолог Яна Чехановец расскажет об археологических раскопках разных времен и об истории Израиля, до которой мы смогли докопаться.

ЕКАТЕРИНА КРОНГАУЗ → Как вы занялись археологией?

ЯНА ЧЕХАНОВЕЦ ← Я жила в Ленинграде. Училась заочно в Академии художеств, на искусствоведа. Потом уехала в Израиль. Здесь я немного, уже очно, поучилась на искусствоведа. Потом бросила университет, много лет работала экскурсоводом. А бабушка моя, которой сейчас 99 лет, все переживала, что у меня нет диплома. И в один прекрасный день, в какую‑то очередную интифаду, когда не было туристов, я решила, что надо сделать бабушке приятное: окончить наконец университет.

Дама, которая принимала у меня бумаги, посмотрела внимательно и говорит: «Вы мне хотите сказать, что у вас проснулся интерес к искусствоведению спустя столько лет?» Я отвечала: «Совершенно не проснулся. Хочу бабушке сделать приятное, получить степень». А она говорит: «Получите какую‑нибудь другую степень. Зачем вам это искусствоведение? Займитесь чем‑нибудь, что вам интересно. Вы же взрослая женщина!» А мне было 30 лет, двое детей. Я ей замечаю: «На археологию, что ли, я пойду?» Она отвечает: «Конечно!» И я пошла знакомиться с Институтом археологии Иерусалимского университета. Мне там так понравилось! Меня так хорошо приняли! Были милы, любезны. Там было очень интересно. И я подала документы на археологию, думая: получу диплом, бабушка будет довольна, за это время закончится интифада, туристы вернутся…

ЕК → Бабушка была довольна?

ЯЧ ← Бабушка была недовольна. Она годами продолжала спрашивать, когда наконец я вылезу из этой грязной ямы и сяду в кондиционированном помещении, профессором.

ЕК → И какие были ваши первые раскопки?

ЯЧ ← В Хацоре, это совершенно уникальное место, кузница кадров израильской археологии с 1960‑х годов. Это раскопки легендарного археолога Игаля Ядина, который копал Хацор, Мегиддо, Масаду и т. д. Его давно уже нет с нами, но раскопками по сей день руководит его ученик Амнон Бен‑Тор: феерический персонаж, настоящий учитель. Ему уже много лет, думаю, под девяносто. Но, как многие полевые археологи, он очень бодр. Археологи всю жизнь проводят на свежем воздухе, в состоянии постоянного легкого возбуждения и ажитации от процесса. Они обычно живут долго.

ЕК → На жаре копать же, наоборот, тяжело?

ЯЧ ← Жары не чувствуешь. Вообще я страшно страдаю от жары в Израиле, при том что живу здесь больше 30 лет. Но в поле на нее совершенно не обращаешь внимания: ни жара, ни жажда, ни голод, ни любые другие человеческие чувства… Потому что здесь ты все время находишься в легком раже. Все время что‑то происходит.

ЕК → Что именно?

ЯЧ ← Что‑то находится, что‑то вырисовывается. Складываются в голове какие‑то картины. Или, наоборот, что‑то находится, и картина, выстроенная за месяц работы, рушится, как карточный домик.

Ты думал, что вот эта стена идет вот с этой, и они вместе что‑то образуют. А поперек вдруг вылезло что‑то совсем другое. И оказывается: нет, это не оно. Нет, не так, не в этом порядке. То есть физическая работа, жара, пыль, грязюка (в зависимости от сезона) — и одновременно постоянная игра ума.

ЕК → Как детектив.

ЯЧ ← Да. Ты каждую минуту пытаешься свести все воедино. И вроде тебе кажется, что все хорошо. А потом — раз, и все попадало! Это же интересно.

ЕК → А что было самым обидным?

ЯЧ ← Может, кому‑то это и обидно, а мне нравится. Потому что это все время заставляет смотреть под другим углом, играть в такого «адвоката дьявола». Для этого дела нужен партнер. Как правило, это ведь не один археолог и 40 рабочих, а несколько археологов. С моим наставником, у которого я работала еще на учебных раскопках в Хацоре, мы копали много лет. И довели эту игру до филигранного совершенства. Он что‑то придумывал — а я опровергала его идеи, объясняла, почему.

От самих находок возникает некое экстатическое состояние. Самое любимое мое воспоминание — как мы нашли византийскую улицу VI–VII веков. Широкая, мощеная улица; гладкий камень, отполированный ногами людей, которые ходили по ней 1300 лет назад. И когда под слоем разнообразного дерьма она начинает раскрываться, понимаешь: вот ты первый человек, который сейчас пойдет по этой улице и наступит на эти камни, по которым с VII века никто не ходил. Это очень вдохновляет.

ЕК → Израиль, Иерусалим: он как бы весь «друг на друге» стоит. Каким образом вы фиксируетесь на каком‑то слое, если под ним может быть и первый век, и десять веков до того?

ЯЧ ← Хороший вопрос. В идеале, уходя с раскопок, археолог должен оставить за собой следы всех периодов, которые он в этом памятнике раскопал. На практике это практически невозможно.

ЕК → Что это значит?

ЯЧ ← Например, все начинается с каких‑нибудь средневековых построек, а кончается железным веком. Много слоев сверху вниз. Как правило, средневековые постройки имеют довольно жалкий вид. И железный век вид имеет жалкий. А посредине — что‑то римское, прекрасное! Или что‑нибудь византийское, внушительное и хорошо построенное. Есть вещи, которые невозможно сохранить после раскопок. Как ни вкладывайся в моментальную реставрацию, они все равно развалятся. Есть вещи, которые даже отреставрировать невозможно. И это проблема. Каждый раз надо решать: разбирать и двигаться дальше или останавливаться. Археология — процесс разрушительный.

ЕК → Но то место, на котором вы останавливаетесь, вот улица, она остается? Может быть, под ней…

ЯЧ ← Не может быть, а точно! Точно есть что‑то и под улицей. Подумаешь, VII век нашей эры! А мы знаем, что там слои доходят до IX века до нашей эры. Под этой византийской улицей может быть и римский слой, и слой еврейского Иерусалима I века, иродианский, и какие‑нибудь хасмонейские постройки. Ниже, ниже — вплоть до эпохи Израильского царства.

ЕК → Но вы остановились на улице?

ЯЧ ← Где‑то остановились на улице, а где‑то пошли глубже. Например, мы копаем римский особняк. В этом особняке два больших двора. Один такой перистильный дворик, как в Помпеях, с галереями вокруг. А другой — большой двор для каких‑то больших сборов. Вот в этом большом дворе, как мы его зафиксировали, мы и продолжили спускаться вниз.

ЕК → То есть вы его разрушили.

ЯЧ ← Конечно. Но не разрушили весь особняк. Это сильно повредило его внешнему виду. Если обычный человек сейчас придет на эти раскопки и посмотрит, то он вообще не поймет, где там римский особняк, где его дворы. Потому что под этим двором оказалась целая система стен более ранних периодов, а под ними — еще какие‑то стены, еще более ранних периодов. Это все очень проблематично.

ЕК → А кто принимает решения?

ЯЧ ← Решение принимает сам археолог, если он опытный. Анекдот про археологов: «Группа опытных археологов раскопала группу неопытных»…

А если археолог неопытный, собирается консилиум. Приглашают коллег и вместе обсуждают, после чего принимается решение. Разные бывают побудительные мотивы. Например, спасательная раскопка: собираются вырыть яму для электрического столба. Тогда надо спуститься не больше, чем на метр или полтора. Мы получаем результат: что‑то там достаточно позднее по иерусалимским меркам. Ну, какой‑нибудь X век нашей эры. Но вот мы видим, что под этими стенами X века, которые мы обнаружили в маленькой ямке, вырытой под электрический столб, есть другие стены. А под ними — что‑то еще. Копать или нет? Научное любопытство тянет копать. С другой стороны, не надо копать, пусть лежит себе, кто‑нибудь когда‑нибудь раскопает…

Да, сегодня подход такой: не надо пытаться докопаться до всего. Раньше же древние города пытались раскопать полностью. А теперь говорят: «Мы видим в перспективе 150 лет научной археологии. И как мы жалеем, что в 1950‑х годах раскопали этот памятник в таких объемах. Мы сегодня гораздо умнее, у нас лучше технологии, появились естественнонаучные подходы, которые позволяют собрать колоссальное количество информации, о которой в 1950‑х годах и мечтать было невозможно. Разработана керамическая типология…» А они уже уничтожили большой кусок. Поэтому мы стараемся копать меньшими площадями. И если нет необходимости, то вглубь далеко не уходим.

Сейчас в Иерусалиме строится совершенно безумный проект — канатные дороги. Это такой местный Диснейленд, который начнется от Синематеки, будет пересекать Геенну огненную. Следующая остановка — на Сионской горе. Еще одна — у Мусорных ворот. Дальше — на Масличную гору. Оставим в стороне, что это за бред и безумная история. Но под эти станции канатной дороги нужно делать котлованы. Эта конструкция должна быть очень устойчивой. Надо копать не просто до материка, то есть всю археологию, которая есть в этих местах, а надо забуриться в породу, то есть в геологический слой. Надо копать все сверху донизу, от начала до конца. И оставить ничего нельзя, что бы там ни нашли… Если завтра там найдут в какой‑то пещере Ковчег завета со скрижалями, все равно эту пещеру, зафиксировав, надо будет разобрать. Предварительно вынеся ковчег…

ЕК → А право вето есть?

ЯЧ ← В теории да. Но срабатывает не всегда. Хрестоматийный пример — тюрьма в Мегиддо. Это возле древнего города Мегиддо, сейчас там Афула, на севере Израиля. В основном там сидят палестинские заключенные, посаженные за теракты и членство в террористических организациях. Там надо было строить новый корпус. И поскольку вокруг много древностей, были устроены спасательные раскопки. Нашли древнейшую на сегодняшний день на израильской территории христианскую молельню. Это даже еще не церковь, а так называемая domus ecclesiae. То есть первые места для сборов христиан: домашняя церковь с мозаиками, надписями. Чрезвычайно важная находка.

Был собран консилиум. Светила археологии съехались. Посмотрели, взвесили, обсудили и сказали: «Это нельзя трогать». То есть в теории это можно было бы вырезать и куда‑то перенести. Но это было бы уже немного не то. «Оставим это тут. А корпус свой стройте справа или слева». Так и сделали.

Раньше понятия спасательных раскопок вообще не существовало. Теперь это связано со строительными работами, с развитием городов. Когда люди поняли, что любое строительство в черте города так или иначе калечит древности.

ЕК → Когда это произошло?

ЯЧ ← В XX веке. Представляете себе римские форумы? Вы знаете, когда это копалось? При Муссолини. Практически весь археологический Рим, по которому мы сегодня гуляем, — это результат грандиозных городских раскопок. Такого масштаба раскопок не было ни до, ни после, только при Муссолини. Частью фашистской идеологии была идея имперского величия. А имперское величие в Италии — это, конечно, Древний Рим. Но весь этот Древний Рим большей частью зарос уже какими‑то средневековыми или ренессансными постройками. Волевым решением дуче все это было снесено.

Можно плакать и рыдать по поводу того, сколько информации мы потеряли. С другой стороны, обычный человек хочет видеть, скорее, Древний Рим, а не какие‑то там ренессансные палаццо — их в Италии и так много. А римские форумы уникальны. Форум Цезаря — один, форум Траяна — один.

Сегодня работают по‑другому. Во‑первых, нет таких денег. Во‑вторых, нет такой всепоглощающей идеи. При любом строительстве сначала заходят археологи: работают, фиксируют. Потом можно строить. Это спасательные, или охранные, раскопки. Это возникло после Второй мировой войны. И конечно, Израиль, как место, нашпигованное древностями, имеет достаточно суровый закон в этом отношении. Он обязывает наносить на карту каждый памятник с древностями. Страна покрыта сетью археологических разведок. На подробных картах нанесены все памятники.

Приведу пример не иерусалимский. Вот город разрастается. Например, Беэр‑Шева. Строятся новые районы. Известно, что в этой части где‑то должны быть какие‑то древности. Какие? Мы не знаем. Археологи походили, посмотрели, подобрали с поверхности земли керамические черепки. Таинственным образом все, что есть в земле, вылезает на поверхность. Вот если погулять по полю и подобрать византийские черепки, это значит, что внизу есть византийский памятник. А если среди византийских черепков попадется еще кусок из железного века, значит, где‑то глубоко под византийским слоем есть слой железного века. Строительство все ближе. Служба древностей посылает опытного археолога с трактором, который начинает резать траншеи через каждые 10–15 метров и проверяет, есть ли там стены, что вообще там есть. Если находит, то все, копаем. Вы, подрядчики и строители, подождите. Стоит рядом парень с бульдозером, который долбит асфальт. Что‑то показалось? Все, стоп. Он лезет в траншею, проверяет, что нашли. Если что‑то серьезное, начинаются раскопки.

ЕК → И оплачивает это застройщик?

ЯЧ ← Да. Поэтому среди главных спонсоров Службы древностей Израиля — Армия обороны Израиля, которая все время что‑то строит, Служба строительства дорог, МААЦ, «Безек» (телефонная компания).

ЕК → Наверное, они не очень любят археологов?

ЯЧ ← Они очень не любят археологов! Археологи воспринимаются как люди, которые всем мешают, которые замедляют развитие. Это в Израиле. В России, кстати, тоже так. А во Франции, Испании, Италии, Греции не так. Это все речь шла про спасательную археологию. А есть же еще академическая. Вот Яна Чехановец занимается «археологией паломничества». И ее научный интерес сфокусирован на византийском периоде. И она решает, что ей хочется копать памятник под названием Нисана, который находится на египетской границе. Говорит: «Хочу копать в Нисане». Никто там ничего не строит в этой Нисане. Это Б‑гом забытое место. И людей нет рядом. «Хочу копать там, потому что это был важный паломнический хаб в византийский период. А это как раз то, что мне интересно». Мне говорят: «Ну ладно. Давай, копай».

ЕК → Государство говорит?

ЯЧ ← Нет. В данном случае я представляю университет, в котором работаю: Университет Бен‑Гуриона в Негеве, в Беэр‑Шеве. Я подаю просьбу о получении открытого листа — лицензии на раскопки. И там подробно расписываю, зачем мне понадобилась Нисана, в каком объеме я собираюсь работать, как я собираюсь публиковать результаты своих раскопок, кто будет входить в группу, кто будет фотографом, чертежником и т. д. И на основании этого прошения я получаю разрешение копать от Службы древностей (или не получаю).

ЕК → Но не деньги?

ЯЧ ← Никаких денег. Иди и ищи деньги. Почему государство должно оплачивать мое научное любопытство? Мне нужно искать какие‑то университетские бюджеты, которые у университетов на деле очень маленькие. Мне нужно подавать заявки на гранты в разные зарубежные фонды, расписывать, какая я замечательная, сколько всего накопала.

ЕК → Но должны же быть какие‑то богатые филантропы, которые хотят поставить табличку со своим именем у раскопок…

ЯЧ ← Я согласна. Но богатые филантропы, которые хотят поставить табличку, как правило, хотят поставить ее на памятнике ветхозаветного периода, раз уж они дают деньги на израильскую археологию.

ЕК → Если вы останавливаетесь в каких‑то случаях и говорите: «Мы не будем копать под этой улицей, хотя там есть что‑то интересное», то какова тогда идея археологии, ее миссия, цель?

ЯЧ ← Идея всегда одна: узнать. Археология занимается материальной культурой, ее свидетельствами, произведенными человеком, в отличие от геологии или других наук о земле. За всеми этими материальными свидетельствами, которые можно потрогать, стоят люди прошлого. И задача археологии — понять их материальный мир через вещи, через постройки — храмы и жилые постройки. В идеале понять, как они жили, что чувствовали, о чем думали, кому поклонялись. Но это высокая задача. От полевой работы до выполнения этих задач большая дистанция.

ЕК → А если, условно говоря, гигантским рентгеном просветить эту границу с Египтом и показать вам 3D модель, это вас устроит?

ЯЧ ← Нет, не устроит.

ЕК → Почему?

ЯЧ ← Потому что 3D модель покажет мне просто контуры зданий. А они не то чтобы какие‑то удивительные. Здания в форме звезды мы там не найдем. Я и так знаю, что это будут прямоугольные постройки с внутренним двором. Вокруг внутреннего двора будут расположены комнаты. И все. Мне нужна не только архитектура, чтобы что‑то понять. Я должна видеть эти здания изнутри. Я увижу, когда археоботаники скажут мне, что в этом дворе были яблоки. А археологи скажут, что здесь, как минимум, две собаки. А кто‑то изучит их ужин и скажет, что там ели на ужин. Собрав это все воедино, я пойму и увижу. И даже смогу нарисовать.

В последние годы в израильской археологии очень интенсивно ведется дискуссия на тему «Надо ли продолжать копать?» Она на самом деле дошла сюда поздно, в западноевропейских странах этот вопрос обсуждается уже лет пятнадцать–двадцать. Очень много работы: ведь можно заниматься разведками, публиковать неопубликованные результаты раскопок прошлых лет. Потому что не все археологи успевают публиковать то, что накопали. А поскольку эксперимент повторить нельзя, то, что они там накопали, нам просто неизвестно. Вот сиди, обрабатывай материал какой‑нибудь экспедиции, которая закончилась 50 лет назад. Занимайся какими‑нибудь геомагнитными съемками.

ЕК → То есть фактически мы стремимся к тому, чтобы увидеть все то, о чем вы говорите, не влезая?

ЯЧ ← Да.

ЕК → Это цель археологии?

ЯЧ ← Сегодня это тренд. Во‑первых, мы не успеваем обрабатывать большое количество информации. Во‑вторых, чтобы что‑то понять, необязательно раскрывать полгорода. Достаточно точечных раскопок в разных его частях. И, в‑третьих, поскольку эксперимент неповторим, лучше оставить что‑то на потом, для будущих поколений. Когда мы сможем еще больше знать, еще точнее.

Кстати, я все‑таки не разделяю ту мысль, что с годами человечество делается все умнее и умнее. Эта мысль очень комплиментарная, но совершенно не соответствует действительности. Это касается и археологов.

ЕК → Тогда речь идет, скорее, о технологиях?

ЯЧ ← Да, речь о технологиях. Между тем общий уровень образования неуклонно падает. Можно, конечно, сидеть, вперив взгляд в микроскоп, и рассказывать, что яблоки, судя по семечкам, были четырех разных сортов. И один из этих сортов, согласно анализу его ДНК, происходит из Южного Китая, а другой — из Северной Америки… А вот что эти яблоки делали в этом пространстве — подобный вопрос может остаться за кадром. Мы все время упираемся в какие‑то очень мелкие подробности благодаря технологиям. Да и вообще, чтобы всю массу данных переварить, обработать и осознать, нужен хорошо образованный человек. Недостаточно заниматься только косточками яблок и вообще фруктовыми косточками. Желательно знать историю грехопадения. Это когда речь о яблоках. Я утрирую, конечно. А получается, что мы все больше и больше концентрируемся на мелких деталях, а общая картина ускользает. И если она ускользает от первого поколения, потому что «Опа! Как интересно изучать яблочные косточки!» — то второе поколение уже смутно знает историю яблочного вопроса. А третье поколение, кроме косточек, не знает ничего.

Самые прорывные научные работы в археологии были сделаны в XIX веке, когда мир был молод и были найдены всякие чудесные вещи. И работы, проведенные каким‑нибудь Шарлем Клермоном‑Ганно, который и не копал‑то почти, а только присутствовал при случайных находках, на порядки выше, чем работы археологов 1950‑х годов.

ЕК → Потому что он пытался осмыслить?

ЯЧ ← Потому что он был высокообразованным человеком, знал 18 языков — живых и мертвых, хорошо знал местные обычаи, мог их с чем‑то сравнить и т. д. Просто благодаря своим личным, человеческим и интеллектуальным качествам.

ЕК → И что он нам дал?

ЯЧ ← Он дал понимание огромного количества вопросов, связанных с историей Иерусалима и всей Святой земли на протяжении практически всех исторических периодов. Вплоть до понимания каких‑то очень специфических вопросов. Например, он определил летоисчисление Газы благодаря чтению греческих надгробных надписей. Он не нашел календаря, он просто прочел несколько десятков надписей.

В 1950–1960‑х годах археологи были очень заняты теоретизированием. И они начали проверять на практике свои концепции. Выходило плохо. Выводы по иерусалимской археологии, которые сделал Клермон‑Ганно, гораздо точнее, чем выводы более «продвинутых» археологов, например Кэтлин Кеньон, которая копала в Иерусалиме в 1960‑х годах. Между ними было почти 100 лет: Клермон‑Ганно, который почти не копал и у которого почти нет теоретических выкладок, понимал гораздо больше, чем Кэтлин Кеньон, хотя она, несомненно, великий археолог.

ЕК → То есть гипотеза мешает археологии?

ЯЧ ← Конечно. Любая заранее заданная теория мешает науке. Если ты ставишь задачей найти дворец царя Давида, ты его непременно найдешь. Если же ты просто копаешь, то смотришь на вещи более объективно.

ЕК → То есть восторг от того, что с помощью МРТ мы можем прочесть надпись на кусочке какого‑то уголька…

ЯЧ ← Меня это вообще не возбуждает. Вот эти надписи, прочитанные при помощи МРТ… Я вам скажу, что вы, собственно, видели. Это якобы древнейшая надпись на иврите, найденная на горе Эйваль возле города Шхем (он же Наблус). А история там нехорошая. В 1980‑х годах израильский археолог Адам Зерталь копал на горе Эйваль, это на территориях, и пришел к выводу, что обнаружил жертвенник древних евреев, описанный в Библии. Иисус Навин: «И дам я вам две горы», благословение и проклятие, туда ходите, сюда не ходите. Гора Гризим и гора Эйваль, обе горы находятся возле современного Наблуса (Шхема). Ту версию, что это жертвенник, большая часть археологической общественности не приняла. Но так или иначе, это была его теория. Она была опубликована.

В последние годы группа каких‑то безумцев — спонсоров, которым очень хотелось дать денег на что‑то библейское, — вкупе с израильскими поселенцами, проживающими в окрестностях горы Эйваль, решила просеять всю землю, вынутую из старых раскопок и брошенную где‑то там рядом. Что значит «землю»? Это отвалы археологических экспедиций, которые обычно навалены рядом с памятником. И вот они приехали, собрали всю эту землю, и давай ее просеивать, как безумные. И из этого просеивания вышла эта «какашечка», размером 2×1,5 или 3×2 сантиметра. И они ее просветили!

Это не уголек, это что‑то металлическое, сложное, во много слоев. Разворачивать нельзя, так как есть опасность повредить. Они просветили ее каким‑то МРТ, почему‑то в Чехии. Тоже таинственная деталь: почему‑то главные специалисты по МРТ нашлись в Чехии. И прочли, что там написано то‑то и то‑то! Это бред от начала до конца. Как раз этот пришедший вам в голову пример показывает, насколько фокус сдвинулся. Во‑первых, этот артефакт не возник из археологического контекста. И потом: никто из тех, кто смотрит результаты этого МРТ, решительно не видит всего того, что, как рассказывают авторы, там написано, включая самых крупных специалистов по западносемитской эпиграфике. Ну никто не видит! Просто какие‑то трещины или следы сгибов. Там нет ничего, ничего не написано.

ЕК → Да и вообще, это я, например, могла выкинуть…

ЯЧ ← Совершенно верно. Не далее как месяца четыре тому назад международная общественность ознакомилась с прекрасным артефактом, найденным у подножия Лахиша. Черепок, на котором по‑арамейски было написано: какой‑то год правления царя Дария. «Как удачно!» — решила Служба древностей Израиля. А находка случайная, ее подобрали какие‑то путешествующие там люди. Как раз к Пуриму! Персы! Как хорошо! Широчайшим образом это разошлось в мировых медиа. Все отметились. А через два дня прорезалась дама‑профессор, которая была со своими студентами на экскурсии в Тель‑Лахише и показывала им, как писали на арамейском языке.

ЕК → И выкинула?

ЯЧ ← Да, бросила этот черепок там. И его буквально через несколько дней подобрали и очень обрадовались: «О, тут что‑то написано». Как добропорядочные граждане, связались со Службой древностей. Служба древностей прибежала, передала черепок главному специалисту по арамейскому языку в Иерусалимском университете. Он тоже обрадовался! Все прочел! Но та‑то профессор была специалист, хорошо написала…

Все теперь «облиты дерьмом» с головы до ног. Специалист по арамейскому языку Иерусалимского университета, профессор между прочим, вышел дурнем. Служба древностей — вообще безобразие, так не делается, и поделом им! Нельзя бежать сразу в прессу с такими находками. Их надо проверять.