Немецкий писатель Ян Гиммельфарб родился в 1985 году в Харькове. В 1992‑м вместе с родителями переехал на постоянное место жительства в Германию. Окончил Кобленцский университет, где изучал экономику и организацию предприятий. С 2009 года работает в международной компании. Живет в Бохуме (Рурская область).
В 2015 году в одном из старейших и авторитетнейших издательств Германии — мюнхенском «C. H. Beck» — вышел его дебютный роман «Sterndeutung» («Толкование звезд»), получивший в прессе и у критики множество хороших отзывов. Роман — о еврейской семье, в 1941‑м перед наступлением немцев эвакуирующейся из Харькова, а в следующем поколении эмигрирующей из Харькова в Германию.

АНДРЕЙ КРАСНЯЩИХ → В романе ты рассказал историю своей семьи?

ЯН ГИММЕЛЬФАРБ ← Во многом, конечно, есть параллели. Например, одна из ключевых сцен: герой романа Артур Сегал в октябре 1941 года рождается в эшелоне беженцев между Харьковом и Сталинградом. Моя двоюродная бабушка на самом деле родилась в одном из этих поездов. Или возьмем то, что пятьдесят лет спустя происходит в романе уже в Германии: жизнь в общежитии, походы в государственные учреждения без знания языка — все это было у моих родителей. Но, в конце концов, я написал роман, а не семейную биографию. Описания рижского и варшавского гетто, Треблинки, которые в романе занимают много места, — это не история семьи, а история уничтожения народа.

АК → Ты говорил, что в идейном плане роман о самоощущении евреев, эмигрировавших в Германию — приветливую, доброжелательную, но страну, пятьдесят лет назад уничтожавшую евреев. Это конфликт между исторической памятью, ее грузом, и — чем? Реальностью? Вообще о чем роман — о необходимости прощать, преодолении травмы прошлого? Или наоборот — о том, что забывать о Катастрофе, даже живя в новой реальности, нельзя?

ЯГ ← Тут конфликт между реальностью сегодняшнего дня — спокойной, благополучной жизнью в Германии — и знанием о том, что произошло. Почему Германия? Мог бы ведь и на Украине остаться, или в Израиль переехать, или в Америку. Меня этот вопрос очень беспокоил, и вот отчасти из этого беспокойства вырос роман.

А вот что роман о прощении — не думаю. Кого прощать? Преступников, которые убивали евреев, прощать — это не входит, я бы сказал, в компетенции Артура Сегала. Да и в мои не входит. А тех немцев, среди которых он со своей семьей живет в 1990‑х годах в Германии (и среди которых живу я), прощать не за что, они ничего плохого не сделали.

Ты спрашиваешь, можно ли забывать. Артур Сегал, по‑моему, вообще не думает в таких категориях. У него просто нет выбора. Есть люди, которые всю жизнь посвящают изучению ассирийской империи или железнодорожного моделизма. Это обязательно с моральной точки зрения? Нет, конечно. Ну а вот Артур всю жизнь думает об уничтожении евреев, не потому что так надо, а потому что по‑другому не может.

Вообще, в литературе, по‑моему, лучше не слишком сильно морализировать. А вот преодоление негативных впечатлений, травм — это да. Про себя могу сказать, что я много лет читал и читал исторический материал и художественные книги об уничтожении евреев. Потом настал момент, когда мне надо было самому в своих словах выразить, что произошло.

АК → А как, кстати, сейчас немецкое общество, государство относится к этому наследию прошлого — общего, еврейско‑немецкого, как преодолевает его? И как относится к романам, таким, как твой, постоянно напоминающим о грехе и вине немецкой нации?

ЯГ ← В 1950‑х и 1960‑х годах немецкое общество в общем игнорировало свою вину. Тогда состоялась амнистия большого количества преступников, многих никогда и не судили. А вот за последние, я бы сказал, двадцать–тридцать лет, стали более открыто относиться к прошлому. Да и преследовать организаторов и исполнителей убийств начали. Сейчас существует консенсус, что было совершено преступление, была попытка уничтожить целый народ. Кстати, во многих других странах такого общественного консенсуса, к сожалению, нет. Возьмем, например, Турцию и уничтожение армян. Или возьмем ренессанс Сталина в России.

Думаю, немцам, которые приходят на мои авторские встречи, читают мой роман, больно, они переживают. Но добавлю, что роман не обвиняет, во всяком случае их. В этом смысле мне, так сказать, повезло: если бы я жил в Германии 1950‑х годов и вокруг меня была бы масса бывших членов НСДАП, да и не только — тогда множество убийц свободно разгуливало по улицам и даже попадало на ведущие позиции в государстве, я бы, вероятно, написал роман по‑другому. Наверное, именно как обвинение.

АК → Твой роман еще не переведен на русский — расскажешь о своей семье, родителях, бабушках и дедушках?

ЯГ ← Все евреи, все с Украины, из разных городов и городков. Прадедушка с папиной стороны — меня в честь него назвали — служил в НКВД. Он моему папе рассказывал, как во время чисток ему сказали, что теперь можно применять насилие при допросах, на что он ответил начальнику, что, мол, слишком слаб, чтобы бить. Но на оккупированных польских территориях он был. Моя бабушка рассказывает, что он, как ушел на пенсию, иногда говорил: «Как я все это пережил?» После войны он писал мемуары — к огромному сожалению, они потерялись, до меня не дошли.

Прапрадедушка с маминой и бабушкиной стороны был учителем математики, истории, немецкого языка. Погиб в 1941 году в Харькове. Наверное, его расстреляли. А прадедушка был в Красной армии и уже в 1941‑м погиб на фронте, под Днепропетровском. Вот так история коснулась моей семьи.

АК → Сталкивалась ли твоя семья, живя в Советском Союзе, с антисемитизмом? И были ли какие‑то случаи уже в Германии, у родителей или с тобой?

ЯГ ← В Советском Союзе кто больше, кто меньше, но сталкивались все. У каждого своя истории — кого в 1930‑х столкнули с трамвая, кто в 1970‑х не получил рабочее место или не попал в институт. Но нельзя забывать, что подавляли в Советском Союзе и другие меньшинства. И даже при Сталине, когда антиеврейские акции начали принимать насильственный характер, можно спросить: а какому народу при Сталине поздоровилось? Насколько я понимаю, евреи в Советском Союзе жили не хуже других. Конечно, если я это объясняю моей бабушке, ее ожесточение и горечь меньше не становятся.

В Германии с открытым антисемитизмом я лично крайне редко сталкивался. Хотя иногда трудно сказать. Вот почему ты не понравился этой симпатичной немке? Может, был неприветлив, неуклюж? Или ей твой нос не понравился? Нет, лучше думать, что был неуклюж. Потому что это можно поменять, поработать над этим. А с носом тяжелее.

Но серьезно, я знаю людей, которые сталкивались с антисемитизмом. Школьников, например. Арабский ребенок наслушается дома гадостей про евреев, а потом вдруг оказывается, что у него в классе еврей. Вот он и начнет за ним гоняться.

Но, в общем, в Германии сейчас не до евреев. За последние два года сюда попало много беженцев из Сирии и других стран. Понятно, кто сейчас громче всех кричит против мусульман, в другое время при других обстоятельствах кричит против евреев. Есть люди, которым нужен крайний. Самое смешное, что многие мои знакомые евреи относятся к ярым противникам этих беженцев. Я это называю короткой исторической памятью; забыли, что сто лет назад их же родственники, бедные, нищие, вонючие, старались попасть из Российской империи в Западную Европу или Америку — и их там тоже не принимали с большой любовью. А семьдесят лет назад даже не взяли в эвакуацию всех тех, кто старался спастись от немцев.

АК → Затрагивает ли твой роман религиозную проблематику?

ЯГ ← Да, конечно. Один из главных мотивов романа — это рассказ про Бааль‑Шем‑Това. Он родился под Каменец‑Подольским. Я сравниваю то, что Бааль‑Шем‑Тов рассказывал своим ученикам, с тем, что произошло в Каменец‑Подольском в 1941‑м году.

Еще есть, например глава, в которой описывается празднование Пурима в синагоге. Артур смотрит, как дети при упоминании имени Амана крутят трещотки, и думает: «Вот мы празднуем спасение евреев — а почему? Разве мы спаслись?» Он по этому поводу даже пишет письмо раввину.

АК → А твоя семья, родители религиозны?

ЯГ ← Моя прабабушка была религиозна. А бабушки, дедушки, родители не очень. На большие праздники ходят в синагогу, но не более того.

АК → А как в целом налажена и происходит религиозная еврейская жизнь в Германии?

ЯГ ← Подавляющее большинство евреев в Германии — эмигранты из бывшего Советского Союза. Как правило, они не очень религиозны. Но в общину ходят, и молодые люди тоже. Синагоги почти во всех крупных городах есть.

Интересно смотреть, как молодые еврейские ребята, родившиеся уже в Германии, ориентируются между своими русскоговорящими родителями, синагогой и той ситуацией, что они лучше говорят по‑немецки, чем на каком‑либо другом языке, и что Германия, так сказать, их родина. Мне рассказали историю из еврейского летнего лагеря: мадрих поставил четыре флага — немецкий, русский, украинский и израильский — и сказал детям, чтобы они стали туда, где их родина. К русскому и украинскому подошли несколько ребят. К немецкому — два человека. К израильскому — все остальные. Мадрих спрашивает: «Почему туда пошли? Вы ведь в Израиле даже не были». Дети отвечают: «Мы думали, так надо…»

АК → Бывая в России и на Украине, ты встречаешься с еврейским прошлым?

ЯГ ← Наверное, я с ним больше в русской литературе встречаюсь.

АК → Пишешь ли новый роман? И если да и не секрет, о чем?

ЯГ ← Пишу, конечно. О памяти, о воспоминаниях.