В 1956 году была экранизирована первая правдивая книга о Великой Отечественной войне. И впервые тогда героями военного фильма оказались интеллигенты.

В своей автобиографической книге, вышедшей в конце 1980‑х, Иннокентий Смоктуновский описывает момент, когда его, никому неизвестного актера, пригласили на роль князя Мышкина в БДТ. Товстоногов собирался ставить «Идиота» и утвердил всех исполнителей, кроме главного, — никого не мог найти. И вдруг вспомнил, как только что, на каком‑то просмотре, видел новую картину «Солдаты». И там был актер — не в главной роли, но Товстоногов его запомнил. И его осенило: «У лейтенанта Фарбера глаза князя Мышкина».

Эти глаза мы видим за стеклами очков, в конце концов разбитых. Интеллигент — как же без очков. Хотя при такой породе, как у Смоктуновского, можно было бы обойтись и без них. Вот он стоит, и камера крупно выхватывает его руку — тонкие нервные пальцы, которые так любили кинооператоры. Руки Гамлета.

Но здесь он Фарбер. Мы не знаем, как его зовут, но точно не Иван Петрович. В фильме, как и в повести Виктора Некрасова «В окопах Сталинграда», по которой он снят, все зовут друг друга по фамилии — Керженцев (первая роль в кино Всеволода Сафонова, в то время артиста БДТ), Валега, Седых, Чумак. Имена только у медсестричек. Аспирант МГУ Фарбер мог быть Ильей Михайловичем или Семеном Львовичем. Или, может, сын продвинутых родителей — все‑таки математик из Москвы, — он был назван совсем нееврейским именем Алексей.

Об этом можно было гадать в 1991 году, когда «Солдат» показали наконец по телевизору. В числе прочих шедевров, положенных на полку двадцать или больше лет назад. Конкретно этот фильм демонстрировался днем 9 мая 1991 года — после 30 с лишним лет забвения. Потому что в «черный список» он попал не в 1974 году, когда Виктора Некрасова вынудили уехать из страны, а в конце 1950‑х, по причине политических взглядов писателя, которых он и тогда не скрывал. Картину почти сразу сняли с проката, по ТВ она не шла. Я пыталась спрашивать о «Солдатах» людей весьма преклонного возраста, и очень многие, как оказалось, не видели фильма вовсе. Так же как поколение их детей, окончивших школу при Брежневе, не читало «В окопах Сталинграда».

Фильм должен был называться, как повесть. Но в последний момент кинематографическое начальство передумало — хоть писатель и получил за свое сочинение Сталинскую премию, он никогда не был своим ни у литературной, ни у кинономенклатуры. Всегда сохранял независимость суждений, отстаивал право своих героев вести себя так, а не иначе (а главным героем — Керженцевым — был он сам).

Фильм еще не был снят, а уже вызвал неудовольствие маршала Еременко, командующего Северо‑Кавказским военным округом, части которого, по приказу управления сухопутных войск, должны были вместе с техникой принять участие в сценах боев. Но боя мы почти не видим — «Солдаты» очень камерный, тихий фильм. И это тоже было необычно для военного фильма. Еременко был в гневе и как мог вставлял режиссеру палки в колеса. В ЦГАЛИ в Санкт‑Петербурге хранятся документы и переписка, касающаяся фильма, а в ней доносы маршала на режиссера и сценариста (им был сам Некрасов), адресованные всем подряд чиновникам, включая министра культуры.

Сегодня кажется удивительным, что этот фильм вообще стали снимать. Возможно, виной тому был десятилетний юбилей Победы, который на «Ленфильме» решили отметить «датным» фильмом. Благодаря премии повесть Некрасова разошлась огромным тиражом, и режиссер Александр Иванов (в его биографии сказано, что он участник Первой мировой войны и Февральской революции) с готовностью согласился. Перед этим он поставил «Звезду» по повести Казакевича, достойный фильм о разведчиках. Потом, правда, снимал «Поднятую целину» — но это было потом.

Режиссер Иванов предложил пригласить автора повести в качестве сценариста. Тот сел за сценарий, и хотя в процессе утверждения вынужден был согласиться со многими существенными правками: полностью исчезла, например, история боев на Украине, чтобы не напоминать о сдаче Харькова, где членом военного совета был Хрущев, добавлена сцена партсобрания, нет ни единого упоминания Сталина… Пожалуй, это даже радует — в немецкой землянке мы видим фотографию Гитлера, а у наших висит только портрет Джека Лондона («Его Ленин уважал, ему Крупская читала, когда он болел», — оправдывается, стесняясь, молодой сержант).

Но фильм и не должен буквально повторять книгу. «Кино не может всего переварить, — писал Некрасов в автобиографическом эссе “Три встречи”. У него свои законы, и законы очень суровые: сеанс полтора часа, картина 2700 метров, сценарий не больше восьмидесяти страниц на машинке. А в повести 250 страниц — 13 печатных листов. Что же делать? Выход один. На кинематографическом языке это называется “по мотивам”».

А фильм получился как раз не «по мотивам», а по Некрасову. Удивительным образом режиссеру удалось сохранить дух повести, ставшей первым и лучшим образцом жанра лейтенантской прозы. Военные консультанты обвиняли авторов в легковесности — но то была не легковесность, а легкость. Легкое дыхание. Легкий юмор. Легкость общения совсем еще молодых людей, которые, даже зная, что могут завтра погибнуть, пока живы — думают о живом. И не выглядят героями. И никто не может подумать, что робкий Фарбер завтра окажется единственным, кто даст отпор начальнику штаба, отправившему солдат на верную смерть. Кто скажет подонку все, что о нем думает, — и при всех. «Неуверенная, нескладная походка, ноги, «плавающие» в кирзовых сапогах, пилотка, которую удобнее было держать в руках, чем на голове, тихий, совсем некомандирский голос, пистолет, который он держал, как гранату… Этот Фарбер вылезал из окопов, поднимая в атаку солдат, не оборачиваясь, не пригибаясь, бежал вперед, загребая руками [footnote text=’Егошина Ольга. Актерские тетради Иннокентия Смоктуновского. М.: О.Г.И., 2004. С. 10–11.’]воздух[/footnote]», — пишет о герое Смоктуновского театровед Ольга Егошина. Она же приводит удивительную историю, связанную с этим фильмом. Когда он вышел на экраны, Смоктуновскому на адрес киностудии пришло письмо Любови Яковлевны Дрыновой, урожденной Фарбер, из города Щигры. Она писала, что ее единственный брат, служивший в Каменец‑Подольском, погиб, но неизвестно где, и тоже носил очки, и был так похож на Фарбера в кино.

«О, как я угадал! О, как я все угадал!» — воскликнул Мастер.

А ведь Смоктуновский был единственным в этом фильме, не считая Некрасова, кто прошел войну — всю войну, был на Курской дуге, форсировал Днепр, брал Киев. Был в плену в Житомире, бежал, его спрятала украинская семья, и позже он оказался в партизанском отряде, который соединился с действующей армией. После войны, как неблагонадежному, побывавшему в плену, Смоктуновскому было запрещено проживание в 39 крупнейших городах Союза. Он вернулся в Красноярск, откуда его призывали, и потом вряд ли случайно оказался в бывшем тюремном театре Норильска вместе с репрессированным Георгием Жженовым. Директор театра потребовал, чтобы молодой актер сменил фамилию. Так он стал из Смоктуновича — Смоктуновским. Принято считать, что Иннокентий Михайлович, который всю жизнь писал, что дед его Смоктунович был белорусом, в действительности был внуком сосланного в Сибирь шляхтича. Существует и другая версия, очень сомнительная, — якобы дед актера был польским евреем. Поверить этому трудно. Просто он был гений. С его осторожным голосом и, как написал кто‑то из критиков, «тюремной» пластикой, Смоктуновскому не очень трудно было сыграть лейтенанта‑еврея. А будучи фронтовиком, о Фарбере на войне он все понимал.