Год назад ушел из жизни писатель Владимир Войнович.

Он начал печататься в начале 1960‑х и сразу прославился. Его песню «Заправлены в планшеты космические карты…» цитировал Хрущев и пели в космосе Николаев с Поповичем, а повести «Мы здесь живем» и «Хочу быть честным» сделали его одним из самых известных «новомирских» прозаиков. Однако уже через несколько лет Войновича практически перестанут издавать: замечательный рассказ «Путем взаимной переписки» будет отвергнут Твардовским с оскорбительной резолюцией, за оставшиеся до эмиграции десять с лишним лет в Советском Союзе напечатают только повесть о Вере Фигнер в серии «Пламенные революционеры».

Основной причиной опалы стала публикация в 1969 году первой части романа «Жизнь и необычайные приключения солдата Ивана Чонкина» в эмигрантском журнале «Грани». После выхода полного текста книги в Париже в 1975‑м сотрудники КГБ отравили автора психотропными веществами — последствия Войнович ощущал несколько лет. Впрочем, отравителей можно понять: сцена из «Чонкина», когда капитан НКВД Миляга, думая, что попал в плен к немцам, рассказывает, как он «арбайтен ин руссиш гестапо… Унд коммунистен, унд беспартийнен всех расстрелирт, паф‑паф», — одна из самых запоминающихся в романе.

«Чонкин» даже сейчас ощущается книгой беспредельно смелой, что уж говорить про то время, когда она задумывалась, писалась и издавалась. «Когда я ее читал в “Юности”, в 1989 году <…> у меня, при всех моих не очень советских взглядах, было ощущение, что Войнович перегибает палку», — признается в недавней лекции о писателе Дмитрий Быков. Понятно, что это впечатление возникает из того материала, с которым рискнул играть автор. Но при этом совершенно ясно, зачем Войновичу надо было писать роман‑анекдот именно о Великой Отечественной. В основе «Чонкина» — мысль о пропасти между русским человеком и всевозможным начальством, пропасти не только социальной, но и антропологической. И даже в экстремальной точке, во время войны, образ мыслей и действий государственных людей и их «группы поддержки» дает материал не для трагедии, а лишь для фарса.

Войнович вообще любил заострять свою позицию, доводить ее до края. Порвав с официальной литературой, он отказывал ей — всей, даже в либеральном изводе — в праве на существование. В 1980‑х, споря с Юрием Трифоновым, он говорил: «Лучшая литература может быть написана в Советском Союзе и вне его, но печатается она или за границей, или нигде». Желание советских литераторов сидеть на двух стульях его раздражало: «Однажды Айтматова где‑то в советской печати за что‑то слегка пожурили, и представители западной прогрессивной общественности спрашивали меня, как можно его спасти. Я сказал, что его спасать не надо, а от него, пожалуй, стоит». Еще более резко он отзывался о Белове, Распутине и других «деревенщиках».

Доставалось от него и вчерашним «своим»: Максимову, Феликсу Светову. Порвав с Солженицыным, Войнович посвятил его разоблачению роман «Москва 2042» и памфлет «Портрет на фоне мифа». Одна из последних книг Войновича, мемуарный «Автопортрет», полна резких и пристрастных характеристик бывших друзей.

Но вот что интересно. Лучшие вещи Войновича, даже самые, казалось бы, публицистичные, привязанные к месту и времени, вроде «Иванькиады» или пьесы «Трибунал» (которую сам автор считал устаревшей и пытался осовременить), и сегодня отлично читаются. И не только потому, что русская жизнь в очередной раз оказалась не прямой, а спиралью и многие с опережением графика ощутили себя внутри «Москвы 2042». Думаю, основная причина — в том сочетании сарказма и здравого смысла, который пронизывает почти все написанное и сказанное Войновичем. Как для любого большого сатирика, социальное для Войновича — только повод, чтобы в очередной раз увидеть мир как анекдот, а людей — как персонажей этого анекдота.

Эта интонация особенно ощутима в его интервью. «Когда я приехал в Германию, то часто рассказывал журналистам свою биографию: родился в Душанбе, жил на Украине, потом война, эвакуация, был рабочим. Появляется интервью: “Владимир Войнович, простой среднеазиатский рабочий…” При этом я член Баварской академии, 12 лет состоял в Союзе писателей… А тут еще в “Штерне” написали, что меня не приняли в Литинститут как еврея, и эти сведения попали в какую‑то базу данных. И перед моими статьями и интервью стали появляться врезы: “Владимир Войнович, простой среднеазиатский рабочий, отягченный еврейской фамилией, вынужден был бежать из Советского Союза”. Получалась какая‑то глупость, а сделать ничего нельзя. Друзья советовали подать в суд — но с чем тут судиться?» Вот это «получалась какая‑то глупость, а сделать ничего нельзя» кажется мне основным импульсом писателя Войновича. Потому что, когда ты бессилен перед глупостью, остается только смеяться. 

(Опубликовано в №317, сентябрь 2018)