Майкл Шейбон
Окончательное решение, или Разгадка под занавес
Перевод с английского О. Новицкой. М.: Книжники, 2017

Майкл Шейбон — представитель очень своеобразного сегмента в современной культуре, которому очень трудно дать определение. С одной стороны, «Тайны Питтсбурга» и сценарий фильма «Человек‑Паук 2». Вроде бы, явный масскульт… С другой — стилизации, полупародии, сложные смысловые конструкции, предполагающие многообразную осведомленность читателя. Постмодерн, одним словом. Вот манифест Шейбона: «…На определенном уровне вся литература, начиная с “Энеиды” (и высокая, и низкопробная), — это творчество чьих‑нибудь поклонников. Составляя компиляции и пародии, вплетая в них аллюзии и отсылки, пересказывая и переделывая на свой лад старые истории, на которых выросли все читатели, мы идем дальше. Мы ищем пробелы, оставленные для нас писателями то ли по небрежности, то ли в силу широты души, и надеемся, что передадим собственным читателям — благо, такие найдутся, — часть той радости, какую находим в любимой книге: причастность к игре. Все романы — повторения; заимствовать у других — блаженство».

В русской литературе, кажется, прямых аналогий нет: представители условно «серьезной» словесности слишком дорожат своим местом на иерархической лестнице культуры (может быть, понимают, что занимают это место не совсем заслуженно?), чтобы играть с явным трэшем.

При этом Шейбон — писатель очень «еврейский», что тоже создает проблемы. Ибо играть приходится с предельно болезненным материалом — буквально на острие ножа. Игра не может быть в достаточной мере свободной (то есть циничной и раскованной). Для того чтобы решить подобную задачу, требуется гений Тарантино (которому в «Бесславных ублюдках» почти удалось — но это не проза, а кино). Шейбон же, скажем, в «Приключениях Кавалера и Клея», одной из наиболее «реалистических» своих фантазий, скользит по грани мелодрамы — ибо подлинного драматизма игровой сюжет выдержать не может.

Короткий роман (или повесть) «Окончательное решение» сделан, пожалуй, тоньше, чем многие другие книги автора. И это несмотря на то, что все сигнализирует об обратном. Название, сразу же сообщающее: речь идет о Холокосте, снимите шляпы (правда, по‑английски название имеет и другой смысл, который переводчик не без труда попытался передать); довольно стереотипный (несколько раз использованный другими авторами) ход: престарелый Шерлок Холмс отрывается от пчеловодства, чтобы расследовать некие преступления середины XX века (у Шейбона он, правда, не назван по имени, но очевидно узнаваем); образ немого (онемевшего от ужаса) мальчика с птичкой…

Задача задана почти стандартно. Нестандартность прежде всего в языке, в пластике: «Войдя в сад, старик увидел на зеленом просторе множество знакомых фигур и предметов, расположенных определенным образом ради достижения некой искомой цели или желаемого результата, словно шашки или шахматы в роскошном курортном парке. Всматриваясь в них, он испытывал головокружительный ужас, потому что был не в состоянии ни сосчитать их, ни сказать, как они называются или для чего служат. Он ощутил — всем телом, как ощущают силу тяжести или инерции, — неизбежность краха. Победа возраста над разумом выражалась не в потере остроты или живости, а в полном сведении разума на нет. Так зыбучие пески заносят заброшенный город. Время съело прихотливый узор интеллекта, оставив пустой белый лоскут. Испугавшись накатывающей дурноты, он поднес ко рту набалдашник трости. Губы ощутили холодок. Ужас мгновенно отступил, грубый вкус металла восстановил сознание, и в ту же секунду он с невыразимым облегчением понял, кто перед ним: вот двое полицейских, Беллоуз и Квинт, вот мистер и миссис Паникер, они стоят по обе стороны вазона с водой для птиц, вот симпатичный еврей в сером костюме, вот солнечные часы и деревянный стул, вот куст терновника в пышном цвету. Люди на лужайке застыли, задрав головы. Их взгляды были прикованы к коньку крытой тростником крыши, где находилась последняя фигура этих живых шахмат».

Другими словами, перед нами хорошая проза — именно хорошая, а не претенциозная.

Разворачивающееся по всем правилам детектива действие упирается то в один, то в другой тупик: малоприятный юноша, погрязший в долгах и дерзящий родителям, ожидаемо оказывается невиновным в загадочном убийстве, и его отец, викарий‑малаец, — вовсе не немецкий шпион. В конечном счете Холмс выполняет обе поставленные перед собой задачи: возвращает мальчику‑беженцу попугая и разоблачает убийцу, которым оказывается мистер Кэлб — «симпатичный еврей» из Лондона, представитель организации, опекающей вывезенных из Германии детей. Кэлба сбила с пути истинного алчность, но и он на неверном пути: цифры, которые повторяет попугай, — не номера банковских счетов. И не шпионские шифры: контрразведчики тоже ошибаются. Эти цифры…

«…В этот момент земля чуть задрожала и издалека донесся лязг железных колес, катящихся по железным рельсам. Звук становился все ближе и ближе, и вот мимо них потянулся бесконечный состав, военный транспорт с крашенными в тусклый серо‑зеленый цвет вагонами, груженными снарядами, окороками, гробами, которых ждали интенданты на армейских складах военной Европы. Поезд убавил ход, но останавливаться не собирался. Мальчик поднял голову. Его глаза, устремленные на проходящие мимо вагоны, скользили слева направо, читая их, словно книгу: — Sieben zwei eins vier drei, — прошептал мальчик чуть шепеляво. — Sieben acht vier vier fünf».

На самом деле, никакой «разгадки под занавес» не происходит: вероятно, это номера других вагонов, уходивших в лагеря смерти. Но и это лишь предположительно. Все, что мы знаем о разгадке, — это то, что она страшна. И, собственно, этого достаточно. Игра с последним ужасом заканчивается там, где мы начинаем его ощущать.

Работу переводчика, судя по всему, можно лишь похвалить, но в написанном им послесловии есть сомнительные утверждения. Например: «…Шейбон с горькой улыбкой называет эту канувшую, как Атлантида, в вечность землю Идишландом. И сколько бы ни объясняли ему, что это вовсе не книга‑призрак, что сей идиш‑английский разговорник был написан Уриэлем и Беатрис Вайнрайх, потому что в 1950‑х годах язык ашкеназских евреев был весьма широко распространен в Израиле и в еврейской диаспоре по всему миру, для него ключевым словом оставался глагол “был”. БЫЛ распространен. Был да сплыл».

В ортодоксальных кругах в Израиле и США идиш и сейчас весьма распространен, а вот в Европе — в Европе он и в 1950‑х годах исчезал, именно в результате тех событий, которые описаны в повести. Впрочем, разговор об Идишланде, об истории и смысле этого термина (совсем не Шейбоном придуманного) имеет смысл скорее по отношению к иным книгам писателя; здесь же его, пожалуй, не стоило и начинать.