Колоссальные изменения в жизни страны за последние 30 лет не могли не отразиться на российском еврействе. Изменилось практически все — но можно ли разложить это «всё» на детали, проследить эволюцию отдельных элементов? Что значило быть евреем в России в 1991 году и сейчас? Что произошло за это время с общинной жизнью, книгоизданием, еврейской прессой? Наши собеседники Михаил Гринберг, Демьян Кудрявцев и Сергей Кузнецов представляют каждый свою картину развития еврейской жизни в России за эти три десятилетия.

Михаил Гринберг, издатель, рассказывает о том, как начиналось еврейское книгоиздание в постсоветской России

В конце 1980‑х — начале 1990‑х годов в СССР, а потом на постсоветском пространстве практически в каждом крупном городе начали выходить еврейские журналы и газеты. И почти всех их давным‑давно нет. А «Лехаим» остался и превратился из тоненького общинного вестника в «полноценный» интеллектуальный глянец, в котором печатаются евреи и неевреи, ведущие эксперты и начинающие авторы.

Рад, что я тоже в свое время внес вклад в «Лехаим». Во‑первых, журнал «Еврейский книгоноша», выходивший сначала в нашем издательстве «Мосты культуры», потом стал составной частью «Лехаима» и превратился в его книжный раздел. Во‑вторых, лет 15 назад большая делегация русских писателей приехала в Иерусалим на книжную ярмарку, и я уговорил их поделиться своими впечатлениями в журнале. Так авторами «Лехаима» стали, в частности, Дмитрий Пригов и Владимир Сорокин.

В конце 1980‑х годов еврейское книгопечатание в СССР заключалось в основном в сборниках еврейских анекдотов, выходивших — как, впрочем, и любая книга тогда — громадными тиражами. В 1989‑м, будучи уже израильтянином, я приехал в Москву с идеями на этот счет и ко мне как к «иностранцу» обратились двое моих знакомых. Они сказали, что создают издательство, но начать смогут примерно через полгода — столько в то время занимало оформление всех необходимых для создания фирмы бумаг. Тогда я взял их, и мы поехали в Люберцы, в кооператив по пошиву спецодежды (то есть джинсов), которым руководил мой, можно сказать, воспитанник. Приехали, я спрашиваю: «В твоем уставе книгоиздательская деятельность есть?» Он отвечает: «Понятия не имею». Достал устав — страниц 300 плотного текста, — полистал, говорит: «Есть». «Отлично, давай оформляй филиал, вот тебе два издателя». На следующую встречу я привел еще и Евгения Сатановского, который издал с этими людьми первый в СССР еврейский календарь.

А я уехал в Израиль и вернулся уже с заказами. Издательство за это время успело обрести название — «Терра», очень известное в 1990‑х годах да и позже, — и выпустить книгу Валишевского о Екатерине Великой миллионным тиражом. А я там издал книгу «Шатер, над которым облако» — о роли женщины в еврейской традиции — и несколько других. Потом я поехал в Литву, где меня вывели на типографию «Вильтис», которая оказалась дореволюционной типографией «Вдова и братья Ромм», известной среди прочего своим образцовым изданием Талмуда. В «Вильтисе» я издал сидур, главную философскую книгу Хабада «Тания», воспоминания главы издательства «Шамир» Германа Брановера.

Так оно все и началось. В конце того же 1989 года я пришел к Екатерине Гениевой, которая тогда была замдиректора Библиотеки иностранной литературы, и предложил ей сделать выставку еврейской религиозной книги на русском языке. Только что шумно отметили тысячелетие крещения Руси, религия была в стадии реабилитации, так что препятствий не ожидалось. Мы пошли к директору, Вячеславу Всеволодовичу Иванову, он тоже все одобрил. И в январе 1991 года прошла выставка, которую потом показали в Риге, Киеве, других городах, этим уже занимались Зеэв Вагнер и Хаим‑Аарон Файгенбаум. Они же приступили к распространению изданных книг.

Тогда же на меня вышел «Натив», издававший «Библиотеку Алия», спросили, могу ли я в Москве напечатать их книжки большими тиражами, — те, что раньше ввозились из Израиля контрабандой. И я издал еще 13 книг — философия, история, статьи Жаботинского, мемуары, что‑то детское. И на всех тех книгах, которые я выпускал совместно с «Шамиром» и с «Библиотекой Алия», стоял гриф нового издательства «Гешарим».

Благодаря этим книгам росли самосознание и авторитет российского еврейства. И вообще еврейских книг на русском было мало, каждая становилась событием, и их значение часто выходило за пределы собственно книгоиздания. Скажем, когда в «Гешарим» вышел новый перевод «Иудейской войны» Иосифа Флавия и первый том антологии «Греческие и римские авторы о евреях и иудаизме», мы устроили презентацию в Иерусалиме на большом конгрессе историков — пять тысяч человек собираются раз в пять лет. И на этой презентации мы фактически вынудили министра абсорбции заявить, что он выделяет ежегодно 50 тысяч долларов на стипендии новым репатриантам. Еще столько же дал Еврейский университет в Иерусалиме. И эти деньги позволили учиться людям, которые сейчас на ведущих ролях в израильских академических кругах и даже в политике.

Все выходило большими тиражами, но еще существовала советская власть, отношение было настороженное, не все соглашались печатать. Что‑то пришлось издавать в Эстонии, скажем. Первые наши книги мы понесли в легендарный московский частный книжный магазин «19 октября». Показали хозяину, переводчику и сочинителю песен Марку Фрейдкину. Он увидел, что это еврейские книги, и не взял, видимо, решил, что мы, как говорил Асар Эппель, «хаванагильщики еврейской культуры». Но наша секретарша дождалась, пока Фрейдкин уйдет, и отдала книги главному бухгалтеру. На следующий день нам позвонили, сказали, что все книги проданы, и попросили привезти еще. И с тех пор в «19 октября» наши книги расходились очень быстро и в больших количествах. Тут очень важно, что мы с самого начала распространяли книги через, так сказать, «общегражданские» книжные магазины, а не только через синагоги и общинные лавки, и быстро приучили их к нашему ассортименту.

Мы начали издавать первый (и очень долгое время единственный) научный журнал по иудаике на русском языке — «Вестник Еврейского университета в Москве». Вышло почти 40 номеров. И он тоже был больше чем журнал. Он стимулировал развитие в России разных направлений иудаики, пробуждал интерес, люди увидели, что есть, где публиковаться.

И вообще мы ввели в русскую культуру и науку множество новых имен и даже специализаций. Мы, по сути, способствовали созданию каких‑то отраслей знания: без этих книг невозможно теперь ни одно русскоязычное исследование по библеистике, по еврейской философии. По одной только Флавиане мы издали 15 томов.

С тех пор все это приобрело промышленный размах. Около 600 книг издано нами, еще больше — «Книжниками». Но если не вспоминать те первые шаги, то не осознать, какой путь прошла еврейская жизнь в России за эти десятилетия.

Демьян Кудрявцев, поэт и медиаменеджер, рассказывает, как развивалась российская еврейская община в последние десятилетия

Мне кажется, что есть два‑три ключевых отличия между существованием еврея в позднем Советском Союзе и в России сейчас. Первое: в позднесоветское время у евреев было представление об общности. Общинность была минимальна, а общность относительно высока и осознаваема. Я бы даже сказал, что в местах, где рефлексия по поводу незримой общности была ослаблена, общинность была сильнее. Там, где средний образовательный уровень евреев был ниже, они составляли крупные кластеры. Прежде всего это связано с провинциальностью быта Кишинева, части Украины, Ташкента, еще каких‑то городов.

В Москве евреи не то чтобы были все друг с другом знакомы или имели какие‑то внерелигиозные точки сборки. Но высокий уровень рефлексии позволял им держать в уме существование соплеменников без того, чтобы с ними постоянно сталкиваться. Хотя существовали и общины: микрорелигиозные, микросионистские, какие‑то культурные объединения, где было много евреев или полукровок.

Сегодня этого уже не существует, по крайней мере в том виде, в каком существовало тогда, потому что российская еврейская диаспора на очень значительный процент эмигрировала. Из некоторых нестоличных городов евреи уехали практически полностью.

Второе. Национальной идентичности, как ни странно — или, наоборот, естественно, — способствовал антисемитизм, который значимо, но неопасно пронизывал все общество. Он был канализацией ксенофобии, которая существовала тогда и существует сейчас. Но теперь антисемитизм не является основной формой ее существования, в гораздо большей степени она направлена на кавказцев. Безусловно, остался низовой антисемитизм, фрагментарно остался и индустриальный, но такого пронизывающего антисемитизма, какой был в позднесоветское время, больше нет.

Важную роль в этой перемене сыграла, в частности, все та же эмиграция, количественное уменьшение общины как таковой. Кроме того, ту социальную роль, к которой апеллирует ксенофобия, стали играть и другие национальности. Кавказцы же были при советской власти намного менее мобильны. А сейчас их мобильность значимо возросла, количество их вне естественной среды обитания увеличилось. Поэтому ксенофобия как сопротивление «засилию инородцев» нашла себе новый выход. И это избавило евреев от напряжения, но и до некоторой степени снизило качество их идентификации.

То есть снижение внешнего давления и изменение культурной среды, ее проницаемость для приезда и отъезда привели к переменам в повседневной жизни и идентификации еврейской диаспоры в России.

С другой стороны, появилась возможность создания общин, институционализации самоопределения. То есть число субъектов самоопределения значительно уменьшилось, зато для него стало намного больше возможностей: синагоги, еврейские центры, школы, помощь пожилым и т. д.

И эти два встречных движения — возможность проявления идентичности, но и «ненужность» такой демонстрации (в том смысле, в каком она была нужна, скажем, в конце 1970‑х) — определяют характер еврейского существования в современной России. Сумма еврейских общин в России сегодня — это примерно то же самое, что сумма канадских еврейских общин. То есть это страна с большой территорией, значимая в еврейской истории, но евреев в ней немного.

При этом модус существования диаспоры на Украине, скажем, — существенно иной. Все перечисленные процессы идут и там, но они иногда конфликтуют, а иногда накладываются поверх процесса обретения национальной идентичности титульной нацией. В России этого, разумеется, нет.

Мне кажется, что дальнейшая судьба евреев России — это «миноритарное» существование, как у ассирийской общины в Москве или армянских общин в разных городах. Хотя любые параллели, разумеется, приблизительны.

Те евреи, которые будут терять российско‑еврейскую идентичность через отказ от «российскости», то есть отъезд, или через отказ от «еврейскости», то есть полную ассимиляцию, будут соседствовать с теми немногими, которые будут повышать свою идентичность, пользуясь тем, что их становится меньше, они друг друга знают, силы и связи прочнее, а опасности никакой. Мы видим это, в частности, по действиям крупного бизнеса, который перестал бояться демонстрировать свою еврейскость. Еврейская общинная жизнь настолько маргинальна, что не представляет ни политической опасности, ни социальной проблемы. И это позволяет идентифицироваться с ней тем людям, которые не могут или не хотят отсюда уезжать и при этом не считают возможным ассимилироваться (либо общество не готово их ассимилировать в этом поколении).

Еврей в современной России, с одной стороны, мало чем отличается от среднего россиянина, а с другой — его жизнь все равно иная. Все предыдущее существование евреев в Российской империи, а затем в Советском Союзе — эта тема хорошо проанализирована Юрием Слезкиным в «Эре Меркурия» — привело к тому, что невозможность доступа к разным благам, ресурсам, карьерам и специальностям консолидировала общину вокруг нескольких относительно узких типов деятельности: коммерческой, культурной, гуманитарной, юридической и т. д. Как результат, несколько поколений российских евреев получают в среднем более высокий старт и более глубокое образование, нежели — в среднем же — представитель титульной нации.

Кроме того, произошла смена индустриального общества на постиндустриальное, поэтому тот образ управления ресурсами, который определял преимущества титульной нации, стал не так важен. Условно говоря, евреи пошли в адвокаты, потому что не имели права владения землей. Но в какой‑то момент владение землей перестало быть важным. Владельцы земли перестали получать с нее ренту, а «рента» с диплома адвоката сохранилась. Пирамида перевернулась. И в этой ситуации оказалось, что некое «эволюционное» преимущество евреями накоплено.

Сергей Кузнецов, писатель и журналист, рассказывает, как развивались еврейские проекты в России 2000–2010‑х годов

Я много лет занимался журналистикой и интернетом, но ни то ни другое никак не связывалось у меня с чем‑то еврейским, пока в середине 2000‑х я не познакомился с Дэвидом Розенсоном, возглавлявшим фонд Avi Chai в Москве. Он рассказал мне, как фонд видит свою миссию в России, и после этого разговора я задумался над одним парадоксом.

В России тогда было немало евреев, наверное, больше, чем сейчас, но при слове «еврейское» у многих из них возникали скорее негативные ассоциации. Для внешнего наблюдателя оно ассоциировалось либо с академической иудаикой («Сэфер»), либо с Холокостом (одноименный фонд). А все остальное априори выглядело очень местечково, на уровне середины XX века в лучшем случае. И мне показалось, что если что‑то с этим делать, то начать надо с осознания того факта, что российские евреи, может, не очень отличаются от украинских и белорусских, но совсем другие, чем американские, израильские или французские.

Так, многие российские евреи, несмотря на наличие еврейской идентичности, равнодушны к иудаизму или даже исповедуют другую религию, например христианство. Когда я объяснял это людям из Америки, для них это было шоком. А я всем рассказывал любимый анекдот Иосифа Бродского, как раввин и католический священник обсуждают карьерные перспективы, священник доходит в перечислении до Римского Папы, раввин его спрашивает: «Ну а дальше что?», тот кричит: «Куда дальше? Я ж не могу стать Б‑гом!», на что раввин отвечает: «Одному из наших мальчиков это таки удалось». Это очень еврейский анекдот, но именно русско‑еврейский, малопонятный за пределами этого ареала. Не случайно самые важные евреи русской культуры — Пастернак, Мандельштам, тот же Бродский — прекрасно помнили о своем еврействе и при этом так или иначе идентифицировали себя с христианством. Мандельштам был крещен, но это не мешало ему писать про текущую в его жилах «кровь овцеводов, патриархов и царей». И я понял, что эту специфику надо учитывать, если мы хотим говорить со своей аудиторией на одном языке.

И второй момент. У многих евреев в России 15–20 лет назад их национальная идентичность определялась позднесоветским антисемитизмом: «Я еврей, потому что меня не принимают на мехмат», «Я еврей, потому что мне могут дать по роже и сказать “жидовская морда”». Хорошо, теперь тебя примут на мехмат, а если дадут по роже, то потому, что перепутали с кавказцем, и скажут при этом что‑то другое. Где твое еврейство? Его больше нет? А если есть, то что оно такое?

Поэтому мне показалось важным объяснять, что еврейская культура на самом деле очень разнообразна, что она не ограничивается теми ее проявлениями, которые у всех на слуху. И один из первых проектов Avi Chai «Эшколь», которым занималась Линор Горалик, на этом и был построен. Люди любят про кулинарию — давайте проведем в каком‑нибудь ресторане вечер израильской кухни. Люди любят про кино — покажем израильские фильмы. Про моду — организуем показ мод. То есть принцип не «давайте поговорим о том, что вы евреи», а «давайте поговорим на интересную вам тему и свяжем ее с еврейством». Та же идея лежала в основе издательства «Книжники» или нашего сайта «Букник».

Я говорю здесь про Аvi Chai, но мне кажется важным заметить, что, конечно, он не один работал в этом направлении: постепенно многие другие еврейские и израильские организации стали в своей работе ориентироваться на тот же подход. И это подтверждает то, что проекты Avi Chai продолжают работать сегодня, когда фонд уже больше не существует в России: и «Книжники», и «Эшколот», и тот же «Букник», который сейчас поддерживает РЕК, с которым мы работаем уже много лет, в том числе над образовательным проектом «12–13». Короче, в результате деятельности многих европейских и израильских организаций к началу 2010‑х годов еврейская активность стала в Москве модной. Если в 2000‑м году фраза «Я иду на еврейскую вечеринку» вызывала в большинстве случаев недоумение, то через десять лет она воспринималась абсолютно нормально.

Для меня оказался очень важным опыт моей жизни в Америке, где идея развития идентичности разных групп населения тогда существовала, мне кажется, в гораздо более вменяемых формах, чем сейчас. Суть этой идеи в том, что имеет смысл работать с людьми, принадлежащими к разным сообществам, в том числе этническим, потому что ощущение своей идентичности становится для людей источником силы. Мне кажется, сама по себе национальность не несет трансцендентной ценности. Она имеет смысл постольку, поскольку дает конкретному человеку внутренний ресурс. И чего‑то подобного, думаю, мы совместными усилиями достигли. Появилось много людей, в том числе молодых, для которых еврейство стало важной составной частью их идентичности.

Конечно, трудно определить, кто какой вклад внес в этот процесс. Все знают принцип Парето: «20% усилий приносят 80% результата», но там есть еще и продолжение: «Но мы никогда не знаем, какие именно 20% принесли результат». Однако все вместе мы сделали хорошую работу, переформатировали это поле. Без этой работы, я думаю, часть евреев уехали бы, а оставшиеся вспоминали бы о своем еврействе, только когда им напоминали бы о нем неприятные люди, и все бы тихо сошло на нет.