После смерти в октябре Ричарда Вилбура Филип Рот остался старейшим членом литературного отдела Американской академии искусств и литературы, этого величественного пантеона на Одубон‑Терас на севере Манхэттена, играющего для изящных искусств ту же роль, что Куперстаун для бейсбола. Он так долго просуществовал в этом качестве, что может припомнить времена, когда в академию входили нынче почти забытые Малькольм Каули и Гленуэй Уэскотт — убеленные сединами знаменитости из другой эпохи. Совсем недавно Рот стал одним из немногих американских писателей (наряду с Уильямом Фолкнером, Генри Джеймсом и Джеком Лондоном), опубликованных в престижной французской книжной серии «Библиотека Плеяды» (Bibliothèque de la Pléiade), по модели которой была создана «Библиотека Америки» (Library of America). Итальянское издательство «Мондадори» тоже издает его романы в своей серии классиков Meridiani. Упомянем также, что в 2012 году он получил Премию принца Астурийского, а в 2013 был произведен в командоры французского Ордена Почетного легиона. Это позднее признание одновременно радует и забавляет Рота. «Только взгляните на это, — сказал он мне, протягивая том в роскошном переплете, вышедший в «Мондадори», толстый, как Библия, и содержащий несколько его романов, в том числе “Lamento di Portnoy” («Случай Портного») и “Zuckerman Scatenato” («Освобожденный Цукерман»). — Ну кто читает такие книги?»

В 2012 году, накануне своего 80‑летия, Рот во всеуслышание заявил, что перестает писать. (На самом деле он прекратил за пару лет до того). В последующие годы он посвятил немало времени тому, чтобы расставить точки над «i». В частности, он написал длинное и пылкое письмо в Википедию, оспаривая абсурдное утверждение, содержавшееся в статье про него, будто он сам не является заслуживающим доверия свидетелем собственной жизни. (Потом Википедия пошла на попятный и полностью переписала статью про Рота). Рот также состоит в регулярной переписке с Блейком Бэйли, которого он назначил своим официальным биографом и который уже написал 1900 страниц заметок для книги, которая должна быть вдвое короче. И совсем недавно он контролировал издание «Зачем писать?» — десятого и последнего тома в его собрании сочинений в «Библиотеке Америки». Он включает подборку литературных эссе 1960‑х — 1970‑х годов, полностью «Профессиональный разговор» — собрание бесед и интервью с другими писателями, преимущественно европейцами, и раздел с прощальными речами и обращениями, часть из которых публикуется впервые. Своего рода нанесение последних штрихов, наведение глянца на своем литературном наследии. Не случайно книга заканчивается коротким предложением: «Вот он я», — то бишь между первой и четвертой страницами обложки.

Но по большей части Рот нынче ведет тихую жизнь пенсионера в Верхнем Вест‑Сайде. (Свой дом в Коннектикуте, где он, бывало, надолго уединялся, чтобы писать, теперь он использует только летом.) Он встречается с друзьями, ходит на концерты, проверяет свою электронную почту, смотрит старые фильмы на FilmStruck. Не так давно к нему приходил Дэвид Саймон, сценарист и продюсер фильма «Прослушка» (“The Wire”), который сейчас снимает мини‑сериал из шести серий по роману Рота «Заговор против Америки». После этой встречи Рот сказал, что его роман в надежных руках. Рот в хорошей форме, здоровье его не беспокоит, хотя недавно он выдержал несколько операций из‑за возобновляющихся болей в спине, но в целом он доволен и весел. Он задумчив, но по‑прежнему, когда хочет, может быть очень остроумным.

Я брал у Рота интервью по разным случаям на протяжении многих лет, и в конце прошлого года я поинтересовался, можем ли мы снова поговорить. Как и многим его читателям, мне было интересно, что автор «Американской пасторали», «Я вышла замуж за коммуниста» и «Заговора против Америки» думает об этом странном периоде, который мы проживаем сейчас. Кроме того, мне было любопытно, как он проводит время. Решает судоку? Смотрит телевизор? Он согласился на интервью, но только по электронной почте. Он сказал, что ему нужно время подумать, о чем он хочет сказать.

ЧАРЛЬЗ МАКГРАТ → Через несколько месяцев вам стукнет 85. Вы чувствуете себя стариком? Каково это — стареть?

ФИЛИП РОТ ← Да, всего через несколько месяцев я из старости перейду в глубокую старость, еще глубже спущусь в грозную Долину теней. Сейчас это удивительно — в конце каждого дня осознавать, что ты еще тут. Ложась в постель ночью, я улыбаюсь и думаю: «Я прожил еще один день». А через восемь часов я вновь поражаюсь, просыпаясь, что сейчас утро следующего дня, а я продолжаю быть здесь. «Я прожил еще одну ночь», — и эта мысль вновь заставляет меня улыбаться. Я ложусь спать с улыбкой и просыпаюсь с улыбкой. Я очень доволен тем, что по‑прежнему жив. Более того, с тех пор, как приходит время получать пенсию, начинаешь питать иллюзию, будто эта штука никогда не закончится, хотя, разумеется, я знаю, что она может закончиться в любую минуту. Это как изо дня в день играть в игру с крупными ставками, в которой я пока что невероятным образом продолжаю выигрывать. Посмотрим, сколько еще удача будет со мной.

ЧМ → Выйдя на пенсию как романист, перестав писать, скучаете ли вы по этому занятию? Может быть, думаете вернуться к нему?

ФР ← Нет, не скучаю. Это потому, что причины, заставившие меня прекратить писать прозу семь лет назад, не изменились. Я говорю об этом в «Зачем писать?». К 2010 году «я стал подозревать, что лучшее я уже написал, что‑либо новое может быть только хуже. К тому времени у меня уже не было той живости ума, той силы слова, той физической активности, которые требуются, чтобы выдерживать длительные творческие приступы, на которых пишутся такие сложные по своей структуре и трудоемкие тексты, как романы… У каждого таланта свои параметры: своя природа, свой размах, своя сила. А также свой срок, время службы, продолжительность жизни… Не все способны к вечной плодовитости».

ЧМ → Оглядываясь назад, какими вы видите ваши 50 с лишним лет писательской деятельности?

ФР ← Пьянящий восторг и скрежет зубовный. Фрустрация и свобода. Вдохновение и неуверенность. Изобилие и пустота. Сиять и проторять путь — и кое‑как карабкаться. Ежедневный маятник колебаний и раздвоенности, от которого страдает каждый талант, а также — колоссальное одиночество. И молчание: 50 лет в комнате в полной тишине, как на дне бассейна, выдавать, если все хорошо идет, минимальную ежедневную порцию пристойной прозы.

ЧМ → В книге «Зачем писать?» вы републикуете свое знаменитое эссе «Писать американскую беллетристику», где утверждаете, что реальность в Америке настолько безумна, что превосходит писательское воображение. Вы написали это в 1960 году. А что теперь? Вы когда‑нибудь могли предположить, что Америка станет такой, какова она сейчас?

ФР ← Никто из тех, кого я знаю, не мог этого предположить. Никто — за исключением, пожалуй, ехидного Генри Луиса Менкена, назвавшего американскую демократию «почитанием шакалов ослами», — не мог вообразить, что катастрофа, обрушившаяся на США в начале XXI века, явится не в облике, скажем, оруэлловского Большого брата, а в зловеще смехотворной маске хвастливого буффона из комедии дель арте. Как наивен я был в 1960‑м, всерьез полагая себя американцем, живущим в эпоху абсурда! Как это сейчас нелепо звучит! Но что я мог знать в 1960‑м или 1963‑м, в 1968‑м или 1974‑м, в 2001‑м или 2016‑м?

ЧМ → Ваш роман 2004 года «Заговор против Америки» сегодня кажется пугающе провидческим. Когда этот роман вышел, некоторые видели в нем сатиру на администрацию Буша, но параллели, которые мы видели тогда, ни в какое сравнение не идут с теми, которые мы видим сейчас.

ФР ← Каким бы провидческим вам ни казался «Заговор против Америки», есть огромная разница между теми политическими обстоятельствами, которые я придумал там для Америки 1940 года, и политическим бедствием, постигшим нас сегодня. Эта разница — в масштабе личностей президента Линдберга и президента Трампа. Чарльз Линдберг — как в моем романе, так и в действительности — мог быть искренним расистом и антисемитом, сторонником превосходства белой расы и сочувствующим фашизму, но в то же время он был настоящим американским героем, за 13 лет до того, как я делаю его президентом, в возрасте 25 лет совершившим в одиночку перелет через Атлантику. Исторический Линдберг был бравым молодым пилотом, который в 1927 году впервые в истории без посадки пролетел всю Атлантику — от Лонг‑Айленда до Парижа. Он сделал это за 33 с половиной часа на моноплане с одним сиденьем и одним мотором, уподобившись Лейфу Эриксону, Магеллану воздухоплавания, одному из предтеч эры авиации. Трамп же, для сравнения, просто крупный обманщик, сумма своих недостатков, не имеющий за душой ничего кроме пустой мегаломании.

ЧМ → Одной из сквозных тем ваших романов было мужское сексуальное желание — иногда нереализованное, иногда реализованное — в своих многообразных проявлениях. Как вы можете прокомментировать нынешнюю кампанию, когда столь многие женщины обвиняют многих очень заметных, высокопоставленных мужчин в сексуальных домогательствах и насилии?

ФР ← Как романист я действительно, как вы заметили, не чужд эротического неистовства. Сексуальный соблазн — одна из сторон жизни мужчины, о которой я писал в некоторых своих книгах. Мужчины, с готовностью откликающиеся на зов сексуального удовольствия, горящие в огне постыдных желаний и одержимые страстями, привлекаемые даже табуированными соблазнами, — на протяжении десятилетий я изображал именно таких беспокойных мужчин, распаляемых этими желаниями, вынужденных бороться с ними или удовлетворять их. Я старался бескомпромиссно изображать этих мужчин такими, какие они есть. Изображать, как они ведут себя в ситуации возбуждения, в чувственном исступлении, как решают моральные и психологические дилеммы, которые ставит перед ним их страсть. В этих книгах я не скрывал неприглядных фактов, не умалчивал о том, почему, как и когда возбужденные мужчины делают то, что они делают, даже если эти факты не соответствуют тому, что хотели бы услышать активисты пиар‑кампании в защиту мужчин, если бы такая возникла. Я не только залез в мужскую голову — я также погрузился в реальность этих физиологических желаний, чье настойчивое бремя может угрожать здравости рассудка, желаний настолько сильных, что они приводят человека на грань помешательства. Поэтому рассказы о самом неприглядном поведении, которые я видел в газетах, не особенно удивили меня.

ЧМ → До того, как вы перестали писать, все знали, что вы работаете днями напролет. А что теперь вы делаете с этим свободным временем?

ФР ← Как ни странно — хотя, возможно, это не странно, — я читаю очень мало художественной литературы. Всю свою жизнь я читал фикшн, преподавал фикшн, изучал фикшн и писал фикшн. До недавнего времени я вообще мало о чем думал, кроме художественной литературы. Но семь лет назад ситуация изменилась, теперь я каждый день читаю книги по истории, особенно американской, а также истории Европы Нового времени. Чтение заняло место письма, теперь оно составляет большую часть моей жизни, оно дает пищу для размышлений.

ЧМ → Что вы читали в последнее время?

ФР ← В последнее время я немного отклонился от курса и читаю разнородный набор книг. Я прочел три книги Та‑Нехаси Коутса. С литературной точки зрения, лучшая — «Красивая борьба», мемуары о его детстве и отношениях с отцом. Прочитав Коутса, я узнал про книгу Нелл Ирвин Пейнтер с провокационным названием «История белых людей». Книга Пейнтер отослала меня к американской истории, к «Американскому рабству, американской свободе» Эдмунда Моргана, толстой научной истории о том, что Морган называет «браком рабства и свободы», в той форме, в какой это сущестовало в Вирджинии. Чтение Моргана окольным путем привело меня к чтению эссеистики Теджу Коула, но до того я еще раз значительно отклонился от плана, прочтя «Отклонение» Стивена Гринблатта — книгу об обстоятельствах обнаружения в XV веке поэмы Лукреция «О природе вещей». После этого я взялся за поэмы Лукреция, написанные в I веке до н.э., в прозаическом переводе А. Столингса. Потом я прочел книгу Гринблатта о том, «как Шекспир стал Шекспиром» — «Уилл в мире». Как посреди всего этого я стал читать автобиографию Брюса Спрингстина «Рожденный бежать» и увлекся ею, я не могу объяснить; могу лишь сказать, что такие непреднамеренные сюрпризы — одно из преимуществ обилия свободного времени и возможности читать все, что попадается под руку.

Мне приходят новые книги еще до их выхода из печати. Таким образом я открыл для себя Стивена Циперштейна с его книгой «Погром: Кишинев и склон истории». Циперштейн указывает на момент в начале ХХ века, когда затруднительное положение евреев в Европе стало совсем зловещим, прообразом последующих событий, ставших концом всему. «Погром» побудил меня прочесть недавнюю книгу Юрия Слезкина, написанную в жанре интерпретативной истории, — «Еврейский век» (в русском переводе «Эра Меркурия»). Слезкин утверждает, что «нынешнее время — еврейский век, в особенности ХХ столетие». Я прочитал «Личные впечатления» Исайи Берлина, эссе‑портреты ряда влиятельных деятелей ХХ века, которых он лично знал и наблюдал. В частности, там есть яркий портрет Вирджинии Вулф со всей ее пугающей гениальностью, а есть захватывающие дух страницы о первой встрече с великим русским поэтом Анной Ахматовой в разбомбленном Ленинграде в 1945 году. Ахматовой тогда было 55 лет, она была одинока, в полной изоляции, ее ненавидела и преследовала советская власть. Берлин пишет: «Послевоенный Ленинград был для нее не чем иным, как огромным кладбищем, местом захоронения ее друзей… История бесконечно трагичной ее жизни превосходит все, что кто‑либо когда‑либо описывал мне словами». Они проговорили до трех или четырех часов утра. Эта сцена трогательна, как иные сцены у Толстого.

На прошлой неделе я прочел книги двух своих друзей: глубокую, но короткую биографию Джеймса Джойса Эдны О’Брайен и «Признания старого еврейского художника», очаровательно эксцентричную автобиографию одного из моих любимых умерших уже друзей, великого американского художника Рона Китая. Многие дорогие моему сердцу друзья умерли. Некоторые из них были писателями. Мне жаль, что я больше не получаю их новые книги. 

Оригинальная публикация: Roth Still Has Plenty to Say

Опубликовано в №312, апрель 2018