Мохаммед Бухлель, 31 год. Родился в Тунисе. Во Франции с 2005 года, имел вид на жительство. Жил в Ницце, работал водителем. Женат, трое детей. В полиции на него несколько раз заводили дела — мелкий криминал. Говорят, что мечеть он не посещал, мусульманином был никудышным — выпивал, ел свинину. Еще говорят, что разводился с женой, был в тяжелом психическом состоянии, посещал сайты знакомств и встречался с 73‑летним мужчиной… 15 июля 2016 года Мохаммед Бухлель за рулем 20‑тонного грузовика в течение нескольких минут давил праздновавших День взятия Бастилии людей на Английской набережной в Ницце. 84 погибших, более 300 раненых. Теперь следствию предстоит выяснить, был ли Бухлель завербован террористической организацией, имелись ли у него сообщники или же атаку он спланировал сам. Мир еще не успел справиться со старорежимным организованным терроризмом, как на первый план уже вышли террористы‑одиночки. О природе этого явления, о том, как противостоять новой угрозе и насколько полезным может здесь оказаться израильский опыт, «Лехаим» побеседовал с экспертами из России, Франции и Израиля.

У многих мусульман нет отторжения от ИГИЛ

Действия террористов‑одиночек нередко пытаются объяснить тяжелыми жизненными обстоятельствами, социально‑экономической неустроенностью, психическими расстройствами. «Массовые убийства всегда можно трактовать как психическую ненормальность, — возражает эксперт Московского центра Карнеги, главный редактор Carnegie.ru Александр Баунов. — Конечно, ненормально сесть в грузовик и начать давить людей. Другое дело, что психическая ненормальность такого рода всегда находит то или иное идеологическое прикрытие. Так что никаких психопатов мы в данном случае не рассматриваем, психология убийцы — это для художественной литературы. А для нехудожественной важно, как преступник оправдывает убийство в зависимости от своего бэкграунда, с помощью определенного идеологического прикрытия. Норвегия сначала пошла этим художественным путем и объявила Брейвика сумасшедшим, но потом справедливо передумала и посадила. Каждый убийца ненормален, но если так рассуждать, невозможно наказание. И в Орландо, и в Ницце это было исламистское идеологическое прикрытие».

По мнению Баунова, сегодня в Европе сформировалось новое общество, к которому сама Европа оказалась не готова. «Я не думаю, что есть какой‑то один способ борьбы с радикализацией европейских мусульман, — считает эксперт. — Это работа, которая распадается на множество каналов. Вероятно, как всегда в таких случаях, нужно сочетать мягкую и жесткую силу. Очевидно, что если в мечети есть проповедник, который получил политическое убежище из‑за того, что его преследуют за проповедь насилия, и эти же мотивы он привез в Лондон или Париж и призывает там к джихаду, то, конечно, ему нечего делать в Европе и его спокойно можно выдать властям той страны, откуда он приехал».

«Разумеется, далеко не все мусульмане готовы убивать — таких все‑таки абсолютное меньшинство, — продолжает эксперт. — Но проблема в том, что члены мусульманских общин не так уж спешат осуждать «Исламское государство» (террористическая организация, запрещенная в РФ. — Ред.). Это очень похоже на отношение европейской интеллигенции к коммунистическим революциям и советским репрессиям. «Ну да, вот в СССР происходит неприятное, даже ужасное, — рассуждал европейский интеллигент в 1919 или 1937 году, — но нам легко осуждать, мы тут сидим и ничего не делаем, а там, пусть с ошибками и перегибами, пытаются построить лучшее, более справедливое общество». Вот примерно такое же отношение у большого количества мусульман к ИГИЛ. Они сами не готовы пойти по этому пути, но именно поэтому воздерживаются от категорического осуждения и неприятия. В этом главная проблема — с их стороны недостаточно неприятия, отторжения. Люди, вернувшиеся из ИГИЛ домой, продолжают жить, и к ним относятся нормально: ну поубивал и вернулся».

Апокалиптический культ ИГИЛ

Организационные ресурсы террористических группировок не требуют сегодня больших мощностей. Основной инструмент для вербовки — пропаганда. Да и сама вербовка уже не происходит по классической схеме: во многих случаях инициатива исходит от второй стороны. «Я не думаю, что у ИГИЛ есть техническая возможность быть организатором всего на свете на расстоянии тысяч километров, — считает Александр Баунов. — Совершенно необязательно организовывать работу так, как это делают военные штабы или спецслужбы. Вспомним, как это было у большевиков — «организатор и вдохновитель». Человек, который решает совершить массовое убийство, во‑первых, вдохновляется идеями, во‑вторых, берет пример, ну и в‑третьих, ищет помощи. И зачастую ее находит. То есть движение может быть от человека, а не от организации».

Профессор парижской Школы политических исследований, историк и арабист Жан‑Пьер Филью называет последователей ИГИЛ «обращенными». «Исламское государство» стало культовой организацией, которая проповедует новую апокалиптическую религию, — говорит он. — Во Франции примерно треть из этих «обращенных» вообще не являются выходцами из мусульманской общины. Но откуда бы они ни происходили, они обязательно рвут связи со своими семьями, социальным и культурным окружением, чтобы попасть в число, как они сами считают, избранных. И таких, как террорист из Ниццы, во Франции очень много: они едва ли религиозны, в базах данных правоохранительных органов фигурируют только как мелкие правонарушители».

По мнению Филью, отследить трансформацию обычного человека, пусть даже и с уголовным прошлым, в террориста практически невозможно. «Радикализация происходит резко, а не постепенно, — убежден собеседник «Лехаима». — Большое заблуждение думать, что этот процесс можно отследить, остановить и, в конце концов, повернуть вспять. Я убежден в обратном. Нужно не стремиться к «дерадикализации», а работать на истребление апокалиптического культа ИГИЛ».

Новости из Сирии и Ирака о «сокрушительных ударах» по позициям боевиков и ликвидации лидеров террористической организации не впечатляют Жан‑Пьера Филью, автора книги From Deep State to Islamic State («От государства в государстве до «Исламского государства»). «Не стоит обольщаться победными заявлениями возглавляемой США коалиции, — предупреждает он. — ИГИЛ по‑прежнему удерживает инициативу, которую необходимо срочно перехватить. Необходимо уничтожить руководство джихадистов прямо в их логове — в Ракке и в Мосуле. Это серьезнейшая из задач, в решении которой за последние два года союзники не слишком‑то преуспели. ИГИЛ должно стать их главной целью, но пока ситуация обстоит иначе. Для Москвы приоритетом является сохранение режима Асада в противостоянии с боевиками, будь то боевики «Исламского государства» или других группировок. Вашингтон тоже решает свои задачи: к примеру, в июне американцы отказали в поддержке с воздуха сирийской группировке, которая уже была готова выбить ИГИЛ из стратегически важного города Аль‑Букамаль на границе с Ираком. Оказалось, что американцам нужны были тогда самолеты в соседнем Ираке… Войну нужно вести с четко обозначенной целью и соответствующими инструментами. И, конечно, нужно получать разведданные, проникать внутрь ИГИЛ — так же как ИГИЛ проникает внутрь нашего общества. Да, это сложно и опасно, но нельзя полагаться только на беспилотники и прослушку».

Террористов‑одиночек не бывает

После таких терактов, как на набережной в Ницце или в гей‑клубе в американском Орландо, когда исполнителем оказывается на первый взгляд не связанный с террористическими организациями одиночка, возникает вопрос, реально ли выявить потенциального преступника. Как распознать его намерения и предотвратить трагедию? Профессор Хайфского университета, эксперт в области борьбы с терроризмом в интернете Габриэль Вайман утверждает, что в современном мире террористов‑одиночек не бывает. «За такими террористами всегда кто‑то стоит, — убежден он. — Кто‑то их обучает, кто‑то ими руководит, кто‑то им платит. И практически всегда это происходит в интернете».

Министр внутренних дел Франции Бернар Казнёв уже на следующий день после теракта в Ницце заявил, что водитель грузовика прошел процесс «очень быстрой радикализации». Однако, по свидетельству знакомых и родственников террориста, он никогда не был приверженцем исламистской идеологии, даже не посещал мечеть, а значит, радикализировался, скорее всего, именно в сети. «Все террористы‑одиночки последнего времени, идет ли речь о Франции, Бельгии, США или Германии, участвовали в каких‑то онлайновых радикальных сообществах, — отмечает профессор Вайман. — Они скачивали ролики и пособия, где подробно объяснялось, как организовать теракт. К примеру, братья Царнаевы, устроившие в 2013 году теракт на бостонском марафоне, изготовили бомбу по инструкциям, скачанным в интернете».

Еще совсем недавно у спецслужб было достаточно инструментов для слежки и выявления потенциальных террористов. Камеры слежения в мечетях пополняли фотографиями картотеки служб безопасности, базы данных пограничных служб поставяли информацию о лицах, посещавших страны, где расположены лагеря по подготовке боевиков. «Сегодня, для того чтобы стать террористом, даже не нужно выходить из дома, вся необходимая информация доступна в интернете, — подчеркивает Вайман. — Однако и в сети этих людей можно вычислить — с помощью технологий мониторинга и онлайн‑профайлинга».

«Мы не следим за миллионами»

В Израиле начавшийся осенью 2015 года террор одиночек получил название «интифада ножей». Только за последние десять месяцев от рук таких террористов погибли 36 израильтян, сотни получили ранения. Палестинские юноши и девушки, насмотревшись в YouTube роликов, в которых подробно рассказывается о том, как держать нож и в какие части тела лучше наносить удары, чуть ли не ежедневно выходят на «охоту на дикобразов» — именно так в сети иногда называют поиск жертв.

По словам Нимрода Козловского, партнера венчурного фонда JVP и одного из ведуших израильских экспертов в области кибербезопасности, современные технологические решения позволяют израильским спецслужбам выявлять подозрительные сообщения в интернете, в частности по ключевым словам, подобным «охоте на дикобразов». «Сегодня существуют разнообразные технологии распознавания террористических угроз, — объясняет Козловский. — Среди них — анализ больших объемов текста, так называемый «сентимент‑анализ», то есть анализ тональности текста. Также используются технологии, которые изучают информацию в социальных сетях, анализируют сообщества с подозрительным контентом».

До сих пор технологии выявления террористической активности в интернете использовались спецслужбами в основном применительно к группировкам: отслеживались финансовые потоки, каналы связи, иерархическая структура террористических организаций. Сегодня же, когда все чаще за терактами стоят одиночки, задачи спецслужб усложнились. «В сети приходится искать признаки, указывающие на намерения человека осуществить теракт», — поясняет Нимрод Козловский.

«Израильские службы безопасности уже много лет занимаются слежкой в интернете для получения информации в превентивных целях, чтобы оценивать риски террористической угрозы, — продолжает израильский эксперт. — Было разработано немало технических решений, созданы стартапы. В последние годы изменился характер террора, и это потребовало изменений и в технологическом подходе. Если раньше во главу угла ставилось изучение деятельности террористических группировок, то сегодня куда важнее анализ контактов одиночек и их деятельности в сети. Ко всему прочему, израильская армия больше не находится на палестинских территориях, у нас практически нет личного контакта с палестинским населением. Сегодня, когда разведдеятельность ведется в основном на расстоянии, в большинстве случаев приходится полагаться на технологии. И должен заметить, что и в ШАБАКе, и в ЦАХАЛе в этой области за минувший год был отмечен большой прогресс».

Недавно подписанный президентом России «закон Яровой» вносит поправки в антитеррористическое законодательство, согласно которым практически за каждым россиянином теперь будет вестись постоянная слежка — записи телефонных разговоров и сообщений будут храниться до полугода. Нимрод Козловский не считает такую меру эффективной в борьбе с терроризмом: «Мы, например, не следим за миллионами. Наоборот, израилький подход заключается в том, чтобы с помощью технологий отслеживать тенденции и подозрительную активность, и лишь в редких случаях, если на то есть веские причины, устанавливать пристальное наблюдение за определенными людьми. Кроме того, длительное хранение сообщений и разговоров чревато тем, что этой информацией воспользуются злоумышленники. Чтобы проанализировать эти данные и выявить угрозу, совсем необязательно хранить их месяцами. Такие методы не очень помогают сбору полезной информации, зато грубо нарушают права человека».

Александр Баунов обращает внимание на существенные отличия российских спецслужб от европейских: «Мы в России пережили эпоху чудовищных терактов в конце 90‑х и начале 2000‑х. У российских спецслужб другой численный состав, другой опыт, другие полномочия. Мы же не либеральная демократия, а, по сути, полицейское государство, поэтому им здесь проще, если они от работы не отлынивают».

В отличие от Европы, религиозные общины в России традиционно находятся под пристальным наблюдением органов, отмечает Баунов. «Ну и потом, мы видим, что самые громкие европейские теракты совершают арабские мусульмане: египтяне, марокканцы, алжирцы, тунисцы, — добавляет эксперт. — Так что проблема в данном случае еще и в арабском исламе, а его в России практически нет. Есть, конечно, какие‑то отдельные проповедники в мечетях, но за ними очень внимательно следят. В целом российская мусульманская община — это выходцы из Средней Азии и с Кавказа, естественно, татары. Это люди другой религии, но они в значительной степени являются носителями нашей, русской и постсоветской культуры. У среднеазиатских иммигрантов может быть социальный конфликт, связанный с тем, что они вынуждены занимать низшие социальные ступени, но он очень редко преобразуется в формы религиозного радикализма. И даже они, хоть и приехали уже из других стран, остаются в целом выходцами из общей с нами культурной среды, то есть между нами не возникает такого отчуждения, как между европейцами и арабскими мигрантами. И даже Чечня после двух войн не зависла в вакууме: потерпев поражение, чеченцы стали обычными российскими гражданами, свободно перемещаются, владеют собственностью. Это снижает возможность массовой радикализации».